Мастера детектива. Выпуск 12 - Лайл Гэвин. Страница 18

Для этого требовались время и хорошая память. Когда я отвернулся от очередной надписи, то увидел мисс Джармен. Судя по всему, она переносила поездку лучше меня, но даже ее легкая котиковая накидка была измята.

— Захотелось подышать свежим воздухом, — сказала она. — Я подумала, что лучше не выпускать вас из виду, чтобы потом не опаздывать. Вы не возражаете?

Я покачал головой и пошел вдоль ряда могил, она — за мной.

— Что вы делаете? — через некоторое время спросила она.

— Смотрю, что произошло в деревне с тех пор, как я был здесь в последний раз.

Она удивленно вскинула брови, но, подумав, улыбнулась и кивнула.

Я указал на надгробие, которого не постыдился бы даже флорентийский дворянин.

— Все–таки старый Де Горр добился своего. Он рассказывал мне, что пытался добиться избрания в мэры лет тридцать. — Я кивнул на памятник и пошел дальше, думая, что вокруг могилы надо было посадить не розы, а виноград. Он бы мог стать мэром гораздо раньше, если бы хоть кто–нибудь был уверен, что увидит его трезвым в день вступления в должность. Ну да ладно, дайте время, и виноградные лозы вырастут на могиле сами.

Я указал на мраморный памятник размером поменьше.

— Он держал гараж. Если его сын не продал дело, то там мы сможем хотя бы сменить номера. А его папаша был законопослушным старым подонком.

Мы пошли дальше. Наконец я нашел фамильный участок Мелье и начал внимательно осматриваться.

Помолчав, девушка спросила:

— Он был солдатом? Здесь написано только «pour la France». [35]

Я посмотрел на плиту, на которую она указывала:

Жиль Мелье.

— Взгляните на дату, — сказал я. — Апрель сорок четвертого. Мы попали в засаду к северу от деревни, когда везли оружие в Лион. Его убили, а мне повезло. — Я не видел этой плиты раньше: во время войны немцы не разрешали ставить надгробия на могилах участников Сопротивления. Все, что можно было писать, так это «За Францию». Теперь же это было единственным, что нужно было знать о том, кто здесь лежит. Война давно кончилась, а я по–прежнему скрывался от полиции.

Интересно, что напишут на моем надгробии? «Pour la 12.000 francs»? [36]

Девушка что–то сказала.

— Что? — переспросил я.

— Вы довезли оружие?

— Оружие?.. А, да! Довез. В меня–то не попали.

Она хотела что–то добавить, но передумала. Я продолжал осматривать участок Мелье.

— Так, — протянул я. — Если повезет, то у них мы и остановимся. У родителей Жиля. Надо полагать, они до сих пор здравствуют.

Я направился к машине, время от времени останавливаясь, чтобы прочесть надписи на новых надгробиях. Подойдя к воротам, я увидел, что мисс Джармен исчезла. Не нашел я ее и у «ситроена».

Я сел за руль и хлопнул дверцей. Харви пристально посмотрел на меня, но промолчал. Его лицо было серым и усталым, морщины стали глубже. Он явно полностью выдохся, но по крайней мере сохранял силы для чего–то более важного, чем допытываться, где меня черти носили. Не говоря уже о том, что он оставался трезвым.

Через несколько минут девушка торопливо вышла из ворот кладбища и села в машину.

— Извините, я задержалась.

Я и сам не чувствовал достаточно сил, чтобы задавать ей те же вопросы. Я только включил зажигание, и, обогнув холм, мы въехали в Динадан.

* * *

Динадан представлял собой небольшую тесную деревеньку, где большинство домов было сложено из серовато–голубого камня, который в любую погоду выглядел по–зимнему холодно и неприветливо. Сами дома, достаточно узкие, чтобы казаться высокими, стояли бок о бок, чтобы сохранять как можно больше тепла. В тех местах, где главная улица делала изгибы, стояли кучки голых вязов, на фоне серого вечернего неба похожих на скелеты.

Складывалось впечатление, что с войны здесь почти ничего не изменилось — никто не думал подметать обочины и убирать оттуда штабеля бревен и пустые бочки из–под бензина, заделывать рытвины на дороге… Динадан занимали куда более важные проблемы: сначала — выжить, а потом разбогатеть. Чистота улиц считалась делом второстепенным, а кроме того, это могло привлечь внимание сборщиков налогов.

— М–да, никому и в голову не придет искать здесь известного бизнесмена, — покачал головой Харви.

У большой церкви я свернул налево, на боковую улочку, которая была едва ли многим шире нашего «ситроена», и, проехав ярдов пятьдесят, остановился у узкого трехэтажного дома с верандой и высоким крыльцом с потрескавшимися каменными ступенями. Под крыльцом копошилась стайка цыплят, а рядом из одной посудины с ними кормились две тощие серые кошки. Цыплята не обратили на меня внимания, зато кошки смерили такими взглядами, словно я намеревался отобрать у них ужин.

Я постоял у машины, закуривая сигарету и давая возможность обитателям дома как следует разглядеть меня. Минуту спустя дверь распахнулась, и на крыльце появилась толстуха в огромном фартуке.

— C'est Caneton! — завопила она, повернувшись к двери. — C'est Monsieur Caneton! [37] — Вдруг она застыла, и улыбка исчезла с ее лица. — II n'y pas deja une autre guerre? [38]

— Non, non, non. [39] — Я помахал рукой и натянуто улыбнулся.

— Что она сказала? — спросила сзади мисс Джармен.

— Она спросила, не означает ли мое появление, что снова началась война. Боюсь, для этих людей мой приезд никогда не был хорошей новостью.

Мадам Мелье, переваливаясь, подошла ко мне и крепко обняла, чуть не сломав мне при этом кости:.несмотря на толщину, в ней не было и намека на рыхлость. Ее смуглое лицо было усеяно морщинами, а непокорные седые волосы стянуты в пучок на затылке. Отступив назад, она улыбнулась и внимательно оглядела меня своими бледно–серыми глазами.

Я тоже улыбнулся и начал объяснять: я больше не Канетон и уже не работаю на Ле Бейкер–стрит и Интеллидженс, я — это я, Льюис Кейн. С другой стороны, так получилось, что меня разыскивает полиция и мне нужно где–то переночевать.

Она восприняла все это абсолютно спокойно.

— Можете ей сказать, что я заплачу, — спокойно заявил Маганхард.

— Не говорите чепухи! — оборвал я его. — Либо она это сделает ради меня, либо нет. Если мы попытаемся все свести к сделке, то она заломит цену как в «Ритце», а утром сдаст нас полиции.

На верхней ступеньке показался сам Мелье: высокий, тощий и сутулый старик с вытянутой лысой головой, большими обвисшими усами и двухдневной щетиной. Его рубашка без воротника и бесформенные штаны, наверное, обошлись ему в пять франков, но вполне возможно, ему ничего не стоило в любой момент сунуть руку в карман и вытащить достаточно наличных, чтобы купить «ситроен».

Мадам ни о чем с ним не советовалась, как не делала этого и в те времена, когда мы использовали их дом в качестве укрытия. За дом отвечала она, а целые акры пастбищ и лесов на холме находились в ведении старого Мелье.

— Pour Caneton c'est normal, [40] — наконец сказала она и повела нас в дом.

Я поморщился и последовал за ней. Судя по всему, тот факт, что я был в бегах, скрываясь от полиции, казался им обычным делом.

* * *

Войдя в гостиную, мы сразу сели за стол. Небольшая комната была теплой и светлой, а мебель, хоть и не соответствовала современным журнальным стандартам, была удобной. Если семейству Мелье хотелось на что–то потратить деньги, то на это они и тратили. Рядом с подцвеченной фотографией Жиля в толстой и богато украшенной серебряной рамке стоял радиоприемник, по количеству кнопок соперничавший с приборной панелью космического корабля. Это вновь заставило меня поморщиться, поскольку я считал Динадан деревней, где не читают газет, что скорее всего так и было. Сработал стереотип — во время войны здесь не было никаких радиоприемников. А с помощью этого суперсовременного транзистора они легко могли подслушать, о чем мы с Харви говорили на пляже в Кемпере.