Возмездие - Нуребэк Элизабет. Страница 22

В Бископсберге все заключенные заняты с понедельника по пятницу. У каждого должны быть определенные занятия по расписанию — работа, учеба или программа реабилитации от наркотической зависимости. Мне назначили работу на фабрике по монтажу и упаковке.

— Ежедневный распорядок способствует нормализации жизни во время пребывания в тюрьме, — сказала Тина, когда я вместе с двумя другими заключенными получила в первую неделю назначение на фабрику. — Вам надо будет потренироваться выполнять инструкции, у вас будет возможность поучиться сотрудничать, а цель — подготовить вас к жизни по окончании срока.

После вводного инструктажа я спросила, не найдется ли для меня какой-нибудь другой работы. В первый и последний раз я задала такой вопрос и с тех пор работала на фабрике.

После завтрака, в половине девятого, открываются двери. В ожидании своей очереди перед металлодетектором, я расстегиваю лифчик, спускаю одну лямку, потом другую и вытаскиваю его из-под футболки. Когда мне в первый раз велели снять его, мне показалось, что это шутка. И до сих пор я считаю, что это самая идиотская выдумка в Бископсберге.

Детектор реагирует на металлические дуги в лифчике, — пояснил Кристоффер. — Ты должна снять его, особенно после смены, чтобы мы знали, что это звенят не какие-нибудь штучки, которые ты прихватила на фабрике.

Теперь я не так сильно переживаю унижение, но в тонкой футболке все равно чувствую себя голой и, оказавшись на другой стороне, спешу надеть лифчик. Год назад одна заключенная отказалась его снимать. Мира просто прошла сквозь детектор, наплевав на вой сирены. Конечно, все закончилось тем, что охранники уволокли ее прочь, чтобы раздеть догола и подвергнуть полному личному досмотру. В таких противоборствах победа всегда остается за ними.

В тот же вечер Мира особенно долго сидела в туалете и опоздала ко времени запирания камер. То же самое она сделала наутро. Выйдя, толкнула Кристоффера, потому что тот заявил, что из-за нее все опоздали на завтрак. После первого перерыва на фабрике за ней пришли два охранника, и больше мы ее не видели.

Позднее я узнала, что Миру выдворили — этот метод Служба исполнения наказаний применяет, чтобы просто и без предупреждения перевести неудобных индивидов. Их немедленно увозят на транспорте, не сообщая, куда именно, и не разрешают ничего с собой забрать. Охранники вытряхивают из камеры все личные вещи. Если повезет, они попадут к хозяину на новое место. Оставшимся не сообщают, куда перевели заключенного.

Я захожу в здание фабрики. Бетонный пол все такой же грязный, зарешеченные окна пыльные, посреди помещения стоят в ряд длинные столы — рабочие места для монтажа и упаковки.

Я сажусь на свое место и понимаю, что задание по монтажу, которое мы выполняли, когда я была здесь в последний раз, уже закончено. В те периоды, когда у нас нет заказов от предприятий, нам поручают упаковывать шнурки для обуви или сортировать болты, а иногда мы упаковываем их в маленькие пакетики вместе с гайками. Когда все закончено, наш бригадир, Тур, вытряхивает все в большой пластмассовый ящик, и мы начинаем сначала. Важно, чтобы мы были заняты делом, пока находимся на фабрике.

Новички громко протестуют против бессмысленности этого занятия, но это конечно же нисколько не помогает. В худшем случае все заканчивается визитом в штрафной изолятор.

Я начинаю упаковывать четыре болта и четыре гайки, закрываю замок на пакете и кладу их в коробку рядом с собой.

Четыре болта, четыре гайки, закрыть замок, положить в коробку.

Не знаю, продолжала ли Дарья распространять обо мне сплетни или уже сам мой вид вызывал любопытство, но я замечаю, что остальные перешептываются. Обо мне и о том, за что меня осудили.

Четыре болта, четыре гайки, закрыть замок, положить в коробку.

День за днем я буду продолжать это делать.

Час за часом.

Неделю за неделей.

Месяцы идут.

Я отбываю свой срок.

Год за годом.

В десять часов наступает время перерыва, я выхожу через боковую дверь в клетку, предназначенную для курения. Каждый раз, когда мимо проходят новички, они с ужасом глядят на нас, как я в свое время, и я, молча кивая, приветствую их на нашем космическом корабле.

Я предпочитаю стоять спиной к стене у самой двери, слушая разговоры остальных о посещениях и увольнительных. Одну из девушек скоро отпустят на выходные домой — она считает часы до того момента, когда снова сможет обнять своих детей. Воздух холодный, но осеннее солнце еще светит, и мне пока не хочется заходить в помещение.

— Хочешь?

Я открываю глаза и вижу Тура. Он стоит, прислонившись к стене рядом со мной. Его лысина сияет на солнце, от него слегка пахнет потом, а в руке он держит сигарету, которую протягивает мне.

— Хорошо, что ты вернулась, — говорит он. Я не отвечаю и не беру сигарету — А тебе увольнительной не будет?

Он кивает головой в сторону других.

— Нет, — вздыхаю я.

— А ты заявление-то подавала?

— Зачем?

— А почему бы и нет?

— Зачем тратить силы, когда я знаю, что мне откажут?

— Это же было давно, — говорит Тур и затягивается. — С какой мотивировкой тебе отказали?

— Отсутствие осознания своей вины и раскаяния, — говорю я, уверенная, что он знает. Я смотрю ему в глаза, и он первым отводит взгляд. — К тому же мне некуда ехать, — продолжаю я. — И не с кем встречаться.

Так было и раньше, но мне так хотелось вырваться отсюда хоть на пару часов и почувствовать, что такое снова быть обычным человеком. Когда я узнала, что по-прежнему считаюсь слишком опасной и невменяемой, чтобы находиться среди людей, меня это глубоко ранило. После этого я больше не подавала заявлений об увольнительной. Но, может быть, когда-нибудь я смогу поехать в Стокгольм и навестить Микаэлу. Я задаюсь вопросом, захочет ли она этого.

Тур морщит лоб, словно отказываясь верить, что я не поддерживаю контакты с теми, с кем общалась в предыдущей жизни. Те, кто называл себя моими друзьями, с удовольствием общались со мной, пока у меня была устроенная жизнь, о которой можно было поговорить. Они исчезли до того, как меня отправили в следственный изолятор, и больше о них не было ни слуху ни духу — еще задолго до того, как меня официально осудили. Это я давно могла бы рассказать Туру, будь у меня желание. Случается, на него находит, он бывает вполне дружелюбен, но я не понимаю, к чему его попытки узнать обо мне побольше. Он любит поболтать, интересуясь, что мне нравится и чего хочу от жизни, а в начале расспрашивал меня о Кэти — сказал, что его мама обожала ее песни. Как будто это могло сделать нас друзьями.

По крайней мере, он перестал называть меня Солнечной девочкой — это продолжалось только первые два года. Поскольку я не обращала на него внимания, в конце концов ему надоела эта шутка. Возможно, Туру меня жаль. Но не стоит меня жалеть — даже мне саму себя уже не жаль.

Я снова захожу в помещение и до обеда продолжаю сортировать болты.

Столовая заполняется гулом женских голосов, царапаньем стульев о пол и звоном посуды. Я становлюсь в очередь к раздаче и подхожу к металлическому прилавку и синим ящикам. Тарелки и стаканы сделаны из пластмассы, чтобы мы не могли нанести раны ни себе, ни другим. Я принимаю еду и иду на свое место. Я недавно пересела за стол Адрианы возле окна, но до этого всегда сидела с Ирис и Ольгой, которые тоже отбывают «пожизненку».

Ирис осудили за то, что она убила дядю и его жену где-то в центральной Швеции. Она отравила их, заклеила им рты скотчем и оставила умирать, украв у них деньги. Ходят слухи, она прихватила с собой меньше двухсот крон. Ирис говорит громко и беспрестанно, у нее взрывной темперамент.

Ольга застрелила мужа из его же охотничьего ружья, потом разрубила тело, некоторые части зарыла в саду, а некоторые выбросила в помойку. Если бы те, кто вывозил мусор, не обнаружили это, она вполне могла остаться безнаказанной.