Возмездие - Нуребэк Элизабет. Страница 28

Поднявшись, я ухожу прочь.

То, что я купила нож — истинная правда. Прокурор сказала, что это произошло в четверг перед тем, как умер Симон — наверняка так и было. Всю жизнь мне трудно после вспомнить, где я была и что делала. Во время суда она показала запись с камеры наблюдения из торгового центра «NK», и я увидела, как женщина, очень похожая на меня, бродит от одного бутика к другому. Она всячески подчеркивала, как я ходила и рассматривала одежду, казалась такой беспечной. Но почему бы мне и не быть беспечной? У меня не было дурных помыслов, за моим посещением универмага не скрывалось никаких темных мотивов.

Я всегда любила погулять в «NK». Часто отправлялась туда, изучая и модные бутики, и отделы товаров для дома, а потом садилась в кафе, заказав себе кофе с шоколадным бисквитом. Выяснить это не составляло труда.

На записи показано, как я бродила по верхним этажам, а потом спустилась в магазин товаров для кухни в цокольном этаже.

Там было множество ножей на выбор, по самым разным ценам. Я не знала, какой взять, понимала только, что для дачи пора купить новый. Тот, которым мама всегда чистила рыбу, куда-то задевался, а я собиралась пригласить Алекса на рыбалку. Некоторое время я бродила по магазину, читая описания, сравнивая цены, но потом поняла, что все это совершенно не играет роли — лишь бы нож был острый.

Задним числом, зная, что именно этот нож был использован для убийства Симона, легко было увидеть все совсем в ином свете. На суде продавец сказал, что запомнил меня, поскольку я изучала ножи гораздо более тщательно, чем обычно делают покупатели. А когда я расплачивалась, то уточнила, действительно ли лезвие достаточно острое и оставляет точный разрез, о чем я совершенно не помню. Интересно, я действительно так сказала или же он специально все драматизировал для эффектности?

По поводу этого ножа Тони Будин и Юхан Фошель не раз наседали на меня во время допросов. У них была версия, что я специально купила нож, собираясь отомстить Симону, и поэтому пригласила его на вечеринку. А улики, похоже, подтверждали ее.

Из-за того, что некоторые повседневные, совершенно заурядные события приобрели подозрительный оттенок, прокурор утверждала, что у меня были не только мотивы, но и намерение. Я заранее спланировала убийство собственного мужа.

Два дня беспрерывно шел дождь, газоны превратились в грязное месиво. Начавшись как снег с дождем, он перешел в настоящий ливень, плотный туман укутал нас, мир стал бело-серым. Дорога за пределами территории не видна, даже стена и колючая проволока, защищающая общественность от нас, растаяли в молочно-белом тумане. По пути в столовую мы шлепаем по лужам, стоим у дверей, как заблудшая скотина, с нетерпением ожидая, когда же нас впустят внутрь. Воздух вибрирует от раздражения, и Мег говорит в очереди — дескать, такое чувство, что у всех одновременно ПМС. Сама я чувствую себя безумно усталой, но заставляю себя стоять с прямой спиной, хотя более всего мне хочется сжаться и исчезнуть в грязи.

Ем я в полном молчании, глядя прямо перед собой. В моем присутствии большинство отводит глаза, но некоторые не могут не смотреть на мое изуродованное лицо и голову, которую я продолжаю брить. Двадцать минут мы сидим за столом, потом раздается сигнал — большинство встает и направляется к стойке. Я беру поднос, сгребаю объедки, ставлю стакан в синий пластмассовый ящик, тарелку — на подставку. На выходе меня досматривают — охранник проводит металлоискателем по всему моему телу и, когда тот ничего не показывает, отпускает идти дальше. Мы строимся рядами, нас проводят через запертые двери, мы спешим под дождем через двор в корпуса, где нам предстоит провести остаток дня.

Вернувшись в камеру, я провожу полотенцем по черепу, потом ложусь на кровать и обдумываю визит Микаэлы.

Похоже, она считает, что мне следовало приложить больше усилий, чтобы меня оправдали. Если я действительно невиновна, то должна была бороться. Ей трудно понять или, вернее, признать, что я ничего не могла сделать.

И сейчас я ничего не могу изменить, и думать об этом бесполезно, это вызывает беспробудную тоску. Ты можешь изложить во время допроса свою версию и надеяться, что тебя воспримут всерьез. Но потом все будет зависеть от показаний других, расследования полицейских и того, какую версию они решат прорабатывать, какие доказательства представят и как их истолкует суд. Если ты осужден, значит, виновен. А когда наказание приводится в исполнение, уже не играет роли, протестуешь ты или нет.

Для того, чтобы снова открыть дело, требуются принципиально новые доказательства, и вряд ли кто-нибудь будет интересоваться тобой и твоим делом настолько, чтобы годами работать над их поиском. Отправная точка — что решение суда верно исходит из обвинения и тех доказательств, которые положены в его основу.

Мой адвокат все мне подробно объяснил, когда мы подали апелляцию в апелляционный суд, и я промучилась еще несколько месяцев в изоляторе, а потом пережила еще один суд, в результате которого был подтвержден все тот же приговор — пожизненное заключение. Со мной случился нервный срыв, когда я поняла, что все дороги перекрыты. Навсегда.

Но моя сестра этого не понимает. Поскольку я так долго сижу в тюрьме и не протестую, она считает, что это может означать только одно: я осознала свою вину, хотя и отказываюсь ее признавать. Доказательства более чем убедительные, да и не могут в Швеции сидеть в тюрьме невинные люди.

Как шутя сказала Дарья много лет назад: «Здесь, и Бнскопсберге, все невиновны».

Я не в состоянии больше с ней встречаться. Не в состоянии опять сталкиваться с обвинениями — ни от нее, ни от Микаэлы.

Никто другой не потратил столько времени на размышления о том, что я могу сделать в своем положении. В первые годы я пыталась разгадать, кто же мог находиться в гостевом домике в ту ночь, и рассматривала одного за другим всех участников вечеринки. Микаэлу, Алекса, Тесс, всех остальных.

Ни у кого не было мотива, у каждого имелось алиби. У всех, кроме меня. У меня же был мотив — и не было алиби.

Однако я проводила каждую свободную минуту в попытках найти ответ и чуть не лишилась рассудка. Потому что не нашла. Ничего не могла изменить, сколько ни ломала голову. Тем не менее, я снова предаюсь этому бесполезному занятию.

Наступил март, ощущается приближение весны. По крайней мере, мне хочется в это верить, хотя наверняка еще выпадет снег, прежде чем зима разомкнет свою холодную хватку. Во время прогулки пригревает солнце, с крыш капает, а крокусы, посаженные теми, кто изучает садово-парковое дело, распустились на грядках желтыми и лиловыми цветами. В такое время года мне хочется, чтобы нам разрешили бывать на воздухе больше, чем час в день.

К Адриане приезжал Якоб, который навещает ее нечасто, и во второй половине дня она просит меня зайти к ней в камеру. Когда я стучусь и захожу, она вставляет в рот трубочку и дует в нее. Трубочка издает резкий звук и раскручивается мне навстречу.

— С тридцатидевятилетием! — восклицает она. Я смеюсь от неожиданности, и мы обнимаемся.

— Я чувствую себя гораздо старше.

— Ты еще так молода, — отвечает Адриана, зажигая на столе три греющих свечи.

По ее требованию я задуваю их, после чего она протягивает мне коробку с дорогими шоколадными конфетами. Взяв по конфетке, мы садимся на кровать. На меня накатывают воспоминания о маме, как мы с ней ели шоколад в номере отеля во время ее турне, замотав головы в тюрбаны из полотенец. Кажется, это было так давно — даже не верится, что это происходило со мной.

— Ты специально попросила Якоба купить это ради меня? — спрашиваю я. — Как мило с вашей стороны.

— Или же проявление эгоизма, — смеется Адриана. — Я сама обожаю шоколад до безумия.

Она берет еще конфету и ест, зажмурившись от удовольствия.

— Тебе случалось желать, чтобы ты в прошлом поступила иначе? — спрашиваю я.