Возмездие - Нуребэк Элизабет. Страница 47

Она шепчет, что не может, вяло пытается остановить его, когда он наматывает ее волосы себе на руку, касается ее груди. Но тут он осторожно прикладывает губы к ее губам, и она ощущает на его языке вкус шампанского. Микаэла мягко протестует, когда он притягивает ее ближе, когда его руки начинают ласкать ее под блузкой.

— Это неправильно.

Он шепотом соглашается с ней, что неправильно. И чем больше они приходят к единому мнению, тем труднее противостоять соблазну.

Теплая летняя ночь, далекая музыка и плеск волн о мостки. Поцелуи, которые уже невозможно остановить, желание, заставившее их переступить границы. Алекс расстилает в траве джемпер, она обвивает его ногами и руками и принимает в себя.

Он шепчет, что она такая красивая, и ее длинные волосы рассыпаются по земле, как веер, пока они с Алексом занимаются любовью. Потом он с нежностью и заботой вынимает из ее волос листья. Он шепчет, что все образуется, и они долго не разжимают объятий.

— Я не убивала Симона, — говорит Микаэла. — И Алекс не убивал. Мы поступили неправильно, обманув тебя, но наш единственный грех в том, что мы влюбились.

Я подтягиваю к себе колени, кладу на них голову.

— Я отказалась от всего, чтобы быть рядом с мамой, когда она заболела, — произношу я. — Но и Симон нуждался во мне. Я пыталась сделать так, чтобы меня хватило на обоих, и в результате обоих же потеряла. Встретившись с Алексом, я поверила, что снова смогу быть счастлива. Хотела начать все сначала.

— Ты всегда дико боялась одиночества. Того, что тебя предадут.

Микаэла изо всех сил старается говорить твердо.

Она утверждает, что с Алексом я не смогла бы быть счастлива. Он понимал, что мне плохо и одиноко после того, что произошло с Кэти и Симоном, а я восприняла наши немногочисленные встречи слишком серьезно. Он не раз пытался поговорить со мной об этом, но я не желала слушать. Начинала петь какую-нибудь мамину песню или просто переводила разговор на другую тему.

Кроме того, и Алекс, и Микаэла считали, что я собираюсь помириться с Симоном. Алекс сказал ей. что я все время говорю о нем.

Я хочу возразить, но у меня нет сил. Вспоминаю слова Алекса в зале суда, и чувствую только свинцовую усталость.

— Когда ты не вернулась в спальню, Алекс решил, что вы с Симоном помирились, — продолжает Микаэла. — Он сказал, что ты, скорее всего, провела с ним ночь. После этого Тесс и нашла вас в гостевом домике.

— Почему вы не рассказали полиции, что были вместе? — спрашиваю я.

— Ты только вообрази заголовки, — вздыхает Микаэла. — Солнечная девочка перерезает горло мужу, в то время как ее сестра развлекается с парнем Линды. Понятно, мало хорошего в том, что мы солгали, но мы хотели защитить тебя от еще большего скандала. По крайней мере, мы себе это внушали. Да и себя самих хотели защитить.

— Как вы смогли сохранять отношения столько лет? — задаю вопрос я.

— В первый год я несколько раз уходила от Алекса, — признается Микаэла. — Предательство и ложь, муки совести… У наших отношений получилось несчастливое начало.

Она рассказывает, что после моего «самоубийства» они постоянно ссорятся. Жить еще и с чувством вины за это оказалось почти невыносимо. Хотя они с Алексом любят друг друга, неизбежно все больше отдаляются.

В этом месте я могла бы испытать злорадство, но ничего такого не испытываю. Только чувствую, что совсем запуталась. Как бывает в кино, мой мир накренился, и собственная реальность вот-вот ускользнет из рук.

— Алекс знает, что ты здесь? — интересуюсь я.

— Я оставила ему записку на столе. И сказала в садике, чтобы они позвонили ему, если я не приеду за Эльвирой в четыре часа, как обычно.

— Страховка? — улыбаюсь я. — На случай, если я опасна? Это — и еще ломик.

Микаэла улыбается мне в ответ. Как ни странно, в эту минуту я остро ощущаю, что она моя сестра — по-настоящему, как было когда-то.

— Ты видела нас с Алексом в ту ночь? — снова спрашивает она. — Я много раз задавалась этим вопросом. Не мы ли стали причиной того, что произошло потом?

Нет, не стали. Хотя — да, я видела, как вы стоите и целуетесь на берегу, пока Линда бродила в поисках Симона. Ты сказала, что можно влюбиться в его улыбку. Ты была такая счастливая.

Эти слова застают меня врасплох. Схватив Микаэлу за руку, я говорю, что не понимаю, откуда они.

Это мои воспоминания. Не твои.

Слова долго доходят до меня. Я изо всех сил пытаюсь понять, что они означают.

— Что все это значит, Микаэла? Неужели это я убила Симона?

Я встаю, обнимаю себя руками, начинаю метаться взад-вперед по гостиной.

— Поговори со мной. Скажи что-нибудь.

— Если это сделала ты, то была не в себе, — отвечает Микаэла.

Это была я, Надия. Не Солнечная девочка.

— Ты всегда это знала? — спрашиваю я, не сводя глаз с сестры.

— Я не была уверена, — Микала подыскивает слова. — Поэтому не могла давать показания. Ни за тебя, ни против тебя. Я считала, что ты не в состоянии убить человека, но начала замечать в тебе и другую сторону. Не знала, что и подумать.

Я спрашиваю Надию, почему у меня не осталось никаких воспоминаний, и она отвечает, что я не выдержала бы такого зрелища. Вместо этого перед глазами встают собственные руки, прижимающие подушку к лицу Кэти.

Я сижу у постели мамы. Она уснула после долгих просьб помочь ей свести счеты с жизнью, и я решаю отдохнуть, сидя в кресле. Я мгновенно засыпаю с благодарностью за то, что могу быть рядом и поддерживать ее. И еще большую благодарность испытываю за то, что она некоторое время помолчит.

Когда я открываю глаза, на лице у мамы лежит подушка. Она борется, размахивает руками, но я могу только наблюдать со стороны, я заперта внутри своего тела и не могу помешать происходящему, как ни стараюсь.

Мама издает задушенный вопль, вцепившись в руки, вдавливающие ее в матрас. Я ощущаю легкое давление — и вот ее уже нет.

Это мои руки держат подушку. Неужели я только что убила свою больную маму?

Теперь ей больше не придется страдать. Я сделала в точности так, как она меня просила.

Я прошу Надию перестать, заявляю, что не в состоянии больше видеть и слышать. Посмотрев на свои руки, замечаю шрам на левой. Не было никакой разбитой бутылки, вызвавшей эти порезы. Показания во время суда, в которых я не узнавала себя, — о том, как я избила Симона до крови возле школы, угрожая ему. То, что сказала обо мне Дарья. Письма, которые, как думала Микаэла, я отсылала ей обратно. И нападение в учреждении, которое, как мне сказали, произошло при самообороне. Что я пыталась задушить Анну, без конца болтавшую о Кэти и Солнечной девочке. Женщина, которую я впервые заметила в зеркале в больнице, которую я видела все чаще с тех пор, как выбралась из-за стены. Это была она. Все это совершала Надия. Мои пальцы проводят по шраму над бровью. И Роберта тоже ударила она?

— В Бископсберге многие считали, что я представляю опасность, но опасной была ты. Из-за тебя мы чуть не лишились жизни.

Без меня мы бы никогда не выжили. Ты делаешь то, чего не могу я, я — то, на что не годишься ты. Но теперь ты мне больше не нужна.

Она знает, что я недоумеваю — она больна?

И отвечает, что из нас двоих больна я.

Я парю в пограничном пространстве, связанная по рукам и ногам, не имея возможности освободиться. И. в точности как в больнице, слышу голоса, обсуждающие меня по ту сторону горизонта.

Когда Надия рассказывает все Микаэле, это звучит почти как сказка. Сказка о том, как меня создали. Она говорит, что моя младшая сестра совершенно права: все началось с того, что Надии пришлось выработать субличность, чтобы выжить. Отражение Кэти, милая и веселая девочка, обожавшая петь, всегда готовая выполнить любое желание матери. Линда действительно была Солнечной девочкой. Красивая улыбающаяся маска, за которой Надия могла спрятаться.