Триптих - Фриш Макс. Страница 48

Слуга пожимает плечами.

Спасибо. Хорошо. Я тебе ничего не говорил.

Слуга уходит.

(Пробует читать, потом швыряет книгу в угол. Кричит.) Алонзо! Позовешь меня, когда все будет готово. Я у себя в келье! (Собирается уходить.)

Из сада выходит толстый епископ Кордовы, бывший отец Диего.

В руке у него астра.

Епископ. Куда спешите?

Доп Жуан. Ах!

Епископ. Мы вас ждали в саду. Божественный вечер! Жаль, что сегодня я не могу остаться. Стоя в ваших аркадах над пропастью и любуясь потоком Ронды и астрами, пылающими в последних лучах заходящего солнца, наслаждаясь прохладной голубизной вечерней долины, я всякий раз думаю: у вас под ногами сущий рай!

Дон Жуан. Я знаю.

Епископ. Уже осень…

Дон Жуан. Выпьете вина, Диего?

Епископ. С удовольствием.

Дон Жуан наполняет два бокала вином из графина.

Я только что говорил: до чего эти мавры, создавшие такие сады, умели услаждать тело! Надо же было обладать таким талантом! Все эти анфилады сквозных дворов, наполненных прохладой и тишиной… Тишиной ни в коем случае не могильной, но пронизанной тайной голубых пространств, исчезающих сквозь изящную резьбу решеток. Мы купаемся в этих тенях и дышим прохладой, просвечиваемой золотыми бликами вечернего солнца на каменных стенах. Как остроумно! Как красиво! И все — для услады нашей кожи! Я не говорю уже о фонтанах. С каким искусством они, эти мавры, заставили природу играть на струнах наших чувств! С каким мастерством наслаждались непостоянством материи! С каким умением заботились об одухотворенности плоти! Какая культура! (Нюхает астру.) Герцогиня сейчас придет.

Дон Жуан. Да-да.

Епископ. Она себя неважно чувствует.

Дон Жуан подносит епископу бокал вина.

Как поживает геометрия?

Дон Жуан. Спасибо.

Епископ. Меня очень заинтересовало то, что вы мне говорили в прошлый раз. Все, что вы рассказывали об измерениях и о том, что геометрия откроет истину, какую мы и представить себе не можем… Я правильно запомнил? Линия, плоскость, пространство… Но что же будет четвертым измерением? И все же вы теоретически доказали, что оно существует…

Дон Жуан осушает свой бокал.

Что с вами, Дон Жуан?

Дон Жуан. Со мной? Ничего. С чего вы взяли? Все в порядке. (Наполняет бокал.) Пустяки. (Осушает второй бокал.) А что вы имели в виду?

Епископ. За ваше здоровье.

Дон Жуан. За ваше. (В третий раз наполняет свой бокал.) Каждый день прошу об одном — чтоб меня раньше времени не звали к столу. И ничего не могу поделать. Сначала все было из-за гонга: герцогиня его не слышала, потому что его забивала трескотня кузнечиков. Тогда я заказал другой, который перекрывает шум Ронды. Только подумайте: вся Ронда знает, когда здесь подают обед. Одна герцогиня не знает. Сколько раз я твердил своим слугам, чтобы первой звали к столу герцогиню и только потом меня. Вам смешно! Я знаю, это мелочи, о них и говорить не стоит. Но они-то и превращают мою жизнь в пытку. Что мне делать? Ведь я ее пленник, не забывайте об этом, я не могу уйти из замка. Если меня увидят снаружи — легенде конец, а это значит, что мне вновь придется войти в образ Дон Жуана. (Выпивает третий бокал.) Не будем об этом говорить.

Епископ. Дивный херес!

Дон Жуан молчит, с трудом сдерживая гнев.

Дивный херес!

Дон Жуан. Простите! (Наполняет бокал епископа.) Я вам ничего не говорил.

Епископ. За ваше здоровье!

Дон Жуан. За ваше.

Епископ. Герцогиня — чудесная женщина. (Пьет.) Она счастлива и при этом умна. Она прекрасно знает, что вы, ее муж, вовсе не так уж счастливы, и это единственное, на что она мне жалуется, когда мы остаемся одни.

Дон Жуан. Я знаю, она тут ни при чем.

Епископ. Но?

Дон Жуан. Не будем об этом говорить.

Епископ пьет.

Каждый раз, когда я вхожу в эту лоджию, каждый раз — изо дня в день, из года в год — меня охватывает чувство, что я этого не вынесу. Пустяки? Но я действительно этого не вынесу! А когда она наконец является, я делаю вид, что все это и впрямь пустяки. Мы садимся за стол, и я говорю: приятного аппетита.

Епископ. Вы ее любите.

Доп Жуан. И это тоже. Когда она неделю проводит в Севилье, где она красит волосы, не скажу, что я тоскую…

Епископ. Но все же тоскуете?

Дон Жуан. Да.

Епископ. Плохо, когда мужчина одинок, как сказано в Писании, вот Господь и создал ему спутницу жизни.

Дон Жуан. Он решил, что тогда все будет в порядке?

Входит слуга с серебряным подносом.

Еще рано.

Слуга уходит.

Серьезно, я теперь более, чем когда-либо, недоволен Творцом, расколовшим нас на мужчин и женщин. Я каждый раз дрожу за столом. Чудовищно, что человек сам по себе еще не целое! И чем сильнее его мечта стать целым, тем более он проклят судьбой, отдавшей его в рабство другому полу. Чем мы это заслужили? А ведь я обязан быть благодарным, я это знаю. Приходится выбирать между смертью и жизнью здесь — в этом замке. И быть благодарным за эту тюрьму, утопающую в райских садах.

Епископ. Мой друг!

Дон Жуан. Это тюрьма!

Епископ. Из сорока четырех комнат! Что же тогда говорить другим, Дон Жуан, у кого совсем маленькие квартиры?

Дон Жуан. Я им завидую.

Епископ. В чем же?

Дон Жуан. Они сходят с ума и не замечают это… Почему меня не пустили в монастырь?

Епископ. Не всем суждено жить в монастыре!

Дон Жуан. Плодитесь и размножайтесь!

Епископ. Так сказано в Писании.

Дон Жуан. Вы знаете, никакие проклятия, ни одна шпага в мире не могли заставить меня дрожать! Но вот она — женщина, которая меня любит, — ежедневно доводит меня до этого. Как ей удается? Я только вижу, что не в силах высмеивать то, что достойно осмеяния, что я мирюсь с тем, с чем нельзя мириться. Пусть она женщина. Пусть она лучше любой другой женщины в мире, но все же она женщина, а я мужчина. И тут уже ничего не поделаешь, ваше преосвященство, тем более — доброй волей. Начинается борьба благородства — кто раньше пристыдит другого великодушием. Посмотрели бы вы на нас, когда мы одни! Ни одного громкого слова! Сплошная идиллия. Правда, был такой случай — однажды в стену полетел стакан. Но больше этого не повторится. Мы довели дело до чудовищного благородства. Один страдает оттого, что другой не вполне счастлив. Что еще нужно для полного совершенства? Не хватает одного — чтобы мой пол накинул на меня последнюю петлю…

Епископ. А именно?

Доп Жуан. Сделал меня отцом. Что мне тогда останется? Не могу же я ее винить! Как всегда, будем садиться за стол и говорить друг другу — приятного аппетита!

Входит Миранда, герцогиня Рондская.

Миранда. Я не помешала вам?

Епископ. Ну что вы, дорогая Миранда! Мы только что говорили о сошествии Дон Жуана в ад. (Дон Жуану.) Вы видели эту постановку в Севилье? (Миранде.) Они это показывают в театре.

Миранда. Постановка, вы сказали?

Епископ. Пьеса называется «Севильский озорник, или Каменный гость». Мне недавно пришлось ее посмотреть, потому что считается, что ее написал наш приор — Габриэль Тельес.

Миранда. Вам понравилось?

Епископ. Придумано довольно остроумно: Дон Жуана действительно поглощает ад, и публика испытывает ужас и сострадание. Вам обязательно надо посмотреть этот спектакль, Дон Жуан.

Дон Жуан. Посмотреть, как меня поглощает ад?

Епископ. А что еще остается театру? Показать правду — невозможно, ее можно только выдумать. Представим себе публику, которая увидела бы подлинного Дон Жуана — здесь, в его осенней лоджии, в Ронде! Дамы на обратном пути стали бы ликовать. «Вот видишь!» — говорили бы они своим мужьям. А мужья злорадно бы потирали руки — Дон Жуан под сапогом! Ведь необычайное нередко чрезвычайно смахивает на обычное. А где, закричали бы мои секретари, где же наказание? Таких недоразумений было бы множество. Какой-нибудь молодой фат, изображающий пессимиста, непременно бы стал разъяснять: «Брак — это сущий ад!» Не оберешься пошлостей! Было бы ужасно, если бы публике показали на сцене правду! (Протягивая руку.) Прощайте, герцогиня Рондская!