Триптих - Фриш Макс. Страница 72

Сеньора. Ты сказал, что наш сын — еврей.

Учитель молчит.

Почему ты распустил эту ложь?

Учитель молчит.

Однажды к нам заехал один андоррский торговец, который вообще много говорил. Расхваливая Андорру, он везде рассказывал трогательную историю об одном андоррском учителе, который тогда, во время большого кровопролития, спас еврейского ребенка и заботился о нем, как о родном сыне. Я сразу же послала тебе письмо: не ты ли этот учитель? Я требовала ответа. Я спрашивала: ты знаешь, что ты натворил? Я ждала ответа. Ответа не было. Может быть, ты не получил моего письма. Я не могла поверить в то, чего опасалась. Я написала второй раз. Я ждала ответа. Так шло время. Почему ты распустил эту ложь?

Учитель. Почему, почему, почему?

Сеньора. Ты ненавидел меня за то, что я струсила, когда родился ребенок. Потому что я боялась своей родни. Когда ты подъехал к границе, ты сказал, что это еврейский ребенок, которого ты спас от нас. Почему? Потому что ты тоже струсил, когда возвращался домой. Потому что ты тоже боялся своей родни. (Пауза.) Разве не так было? (Пауза.) Может быть, ты хотел показать, что вы совсем не такие, как мы. Потому что ты ненавидел меня. Люди здесь не другие, ты видишь, не такие уж другие.

Учитель молчит.

Он сказал, что хочет домой, и привел меня сюда. Увидев твой дом, он повернулся и ушел прочь, не знаю — куда.

Учитель. Я скажу, что это мой сын, наш сын, плоть от их плоти, кровь от их крови…

Сеньора. Почему же не идешь?

Учитель. А если они не хотят правды? (Пауза.)

Комната в доме Учителя, Сеньора сидит, Андри стоит.

Сеньора. Раз не хотят, Андри, чтобы я сказала тебе, почему я приехала, я сейчас надену перчатки и уйду.

Андри. Сеньора, я не понимаю ни слова.

Сеньора. Скоро все поймешь… (Надевает перчатку.) Ты знаешь, что ты красив?

Шум на улице.

Они оскорбляли тебя, они издевались над тобой, Андри, но это кончится. Правда посрамит их, а ты, Андри, единственный здесь, кому нечего бояться правды.

Андри. Какая правда?

Сеньора. Я рада, что повидала тебя.

Андри. Вы покидаете нас, сеньора?

Сеньора. Меня просят об этом.

Андри. Если вы говорите, что любая страна не хуже и не лучше Андорры, почему вам здесь не остаться?

Сеньора. Ты хочешь этого?

Шум с улицы.

Я вынуждена. Я оттуда, ты слышишь, как я их раздражаю. Черная! Так они здесь называют нас, я знаю… (Надевает другую перчатку.) Многое еще мне хочется сказать тебе, Андри, о многом спросить тебя, поговорить с тобой подольше. Но мы еще увидимся, я надеюсь… (Она готова.) Мы увидимся. (Еще раз оглядывается кругом.) Здесь, значит, ты вырос.

Андри. Да.

Сеньора. Сейчас мне следовало бы уйти. (Продолжает сидеть.) Когда я была в твоем возрасте… время летит, Андри, тебе сейчас двадцать, и ты не можешь представить себе: люди встречаются, любят, расходятся, жизнь впереди, а посмотришь в зеркало — она внезапно оказывается позади, себе кажешься почти той же, но вдруг оказывается, что это уже другие, кому сейчас двадцать… Когда я была в твоем возрасте… мой отец, офицер, погиб на войне, я помню, как он думал, и я не хотела думать, как он. Мы хотели другого мира. Мы были молоды, как ты, и учили нас ужасным вещам, и мы это знали. И мы презирали тот мир, который был, мы видели его насквозь, мы хотели попробовать жить в другом мире. И попробовали. Мы хотели не бояться людей. Ни в коем случае. Мы хотели не лгать. Когда мы увидели, что мы только умалчиваем о своем страхе, мы стали ненавидеть друг друга. Наш другой мир длился недолго. Мы вернулись через границу назад, туда, откуда вышли, когда были молоды, как ты. (Поднимается.) Ты понимаешь, что я говорю?

Андри. Нет.

Сеньора подходит к Андри и целует его.

Почему вы меня целуете?

Сеньора. Мне надо уходить. Мы увидимся?

Андри. Мне хотелось бы.

Сеньора. Я всегда желала вообще не знать ни отца, ни матери. Ни один человек не понимает своих родителей, видя мир, который они оставляют ему.

Входят Учитель и Мать.

Я ухожу, да, я уже уходила. (Молчание.) Итак, прощайте. (Молчание.) Я ухожу, да, теперь ухожу…

Сеньора уходит.

Учитель. Проводи ее! Но не через площадь, а в обход.

Андри. Почему в обход?

Учитель. Ступай!

Андри уходит.

Патер скажет ему. Не спрашивай меня сейчас! Ты не понимаешь меня, поэтому я тебе и не говорил. (Садится.) Теперь ты знаешь?

Мать. Что скажет Андри по этому поводу?

Учитель. Мне он не поверит.

Шум с улицы.

Надо надеяться, этот сброд оставит их в покое.

Мать. Я понимаю больше, чем ты думаешь, Кан. Ты любил ее, а женился на мне, потому что я андоррка. Ты предал нас всех. Но прежде всего Андри. Не проклинай андоррцев, ты сам андоррец.

Входит Патер.

Трудная у вас в этом доме задача, ваше преподобие. Вы, ваше преподобие, объяснили нашему Андри, что такое еврей и что ему надо принять это. И он это принял. А теперь, ваше преподобие, вы должны сказать ему, что такое андоррец и что ему надо принять это.

Учитель. Теперь оставь нас наедине!

Мать. Да поможет вам Бог, отец Бенедикт.

Мать выходит.

Патер. Я пытался, но безуспешно, с ними нельзя говорить, любое разумное слово выводит их из себя. Разойдитесь наконец по домам, сказал я им, и займитесь собственными делами. При этом никто из них не знает, чего они, собственно, хотят.

Андри возвращается.

Учитель. Почему так скоро?

Андри. Она хочет идти одна, говорит. (Показывает руку.) Это она подарила мне.

Учитель…Свое кольцо?

Андри. Да.

Учитель молчит, затем поднимается.

Кто эта сеньора?

Учитель. Тогда я провожу ее.

Учитель уходит.

Патер. Почему ты смеешься?

Андри. Он ревнует.

Патер. Сядь.

Андри. Что со всеми вами стряслось?

Патер. Смеяться, собственно, нечего, Андри.

Андри. Но смешно. (Рассматривает кольцо.) Это топаз или что это может быть?

Патер. Нам надо поговорить.

Андри. Опять уже? (Смеется.) Все ведут себя сегодня, как марионетки, если перепутать веревочки, и вы, ваше преподобие, тоже. (Закуривает.) Она была когда-то его возлюбленной? Есть такое ощущение. У вас — нет? (Курит.) Она — фантастическая женщина.

Патер. Я должен кое-что тебе сказать.

Андри. А стоять при этом нельзя? (Садится.) В два я должен быть в лавке. Разве она не фантастическая женщина?

Патер. Меня радует, что она тебе нравится.

Андри. Все держатся так натянуто. (Курит.) Вы хотите сказать, что не следует подходить к солдату и сшибать с него фуражку, если знаешь, что ты еврей, что этого вообще не следует делать, а я все же рад, что я это сделал, я кое-чему научился, хотя никакой пользы мне от этого нет. Теперь вообще, после нашего разговора, и дня не проходит, чтобы я не научился чему-то, от чего никакой пользы мне нет, так же, как и от ваших добрых слов, ваше преподобие, я верю, что вы желаете мне добра, вы христианин по профессии, но я еврей по происхождению, и поэтому я теперь эмигрирую.

Патер. Андри…

Андри. Если мне это удастся. (Гасит сигарету.)

Патер. Посиди!

Андри. Это кольцо мне поможет. Единственное, что вы можете теперь для меня сделать, ваше преподобие, — это молчать, никому об этом не говорить. (Поднимается.) Мне надо идти. (Смеется.) Во мне есть какая-то затравленность, я знаю, вы совершенно правы, ваше преподобие…

Патер. Ты будешь говорить или я буду говорить?

Андри. Простите. (Садится.) Я слушаю.

Патер. Андри…

Андри. Так торжественно!

Патер. Я пришел, чтобы выручить тебя.

Андри. Я слушаю.

Патер. Я тоже, Андри, ничего об этом не знал, когда мы в последний раз говорили с тобой. Он взял к себе еврейского ребенка — так издавна считалось, христианский поступок, как я мог не верить этому! Но вот, Андри, явилась твоя мать…