Самодержец (СИ) - Старый Денис. Страница 37

Суворов отрабатывал тактику, когда одно направление атаки противника полностью контролируется стрелками-штуцерниками. Десять таких стрелков сдерживали шаговую атаку роты врага. Это и было применено на одном из направлений, на русском левом фланге. При этом центр, особенно правый фланг противника, открывался для флангового удара, либо останавливался на месте, и тогда шведы теряли инициативу, получая потери от более дальнобойного русского оружия.

Неожиданным для Суворова была лишь атака не менее, чем полка кирасир. Разведка сообщала, что в Гельсингфорсе могут быть только конные патрули ландмилиции, но никак не лучшие представители шведской, оказалось, что французской, кавалерии. Вот от этого удара русские и получили потери, иначе могло случится, что самой большой травмой в сражении считалась бы черепно-мозговая рядового из Первого Воронежского егерского полка, который, когда бежал вторым номером на позицию для стрельбы по наступающим шведам, споткнулся и неудачно упал головой на камень.

Лишь преимуществом в плотности огня и тем, что егеря не растерялись, когда неожиданно выскочила, уже на рысях, вражеская кавалерия, удалось остановить французских кирасир. Итог: двести пять безвозвратных потерь, но ни один француз не ушел. Впрочем, кирасиры показали пример мужества и мастерства. Будучи окруженными, они чуть не вырвались из ловушки, что была сформирована Суворовым из резерва.

После взятия Гельсингфорса исход в очередной русско-шведской войне был предрешен.

Глава 6

Юг Урала

12 октября 1762 года

Ерофей Трофимович Лихатов сидел за огромным дубовым столом, который уже сам по себе, в регионе, где и дубов-то нет и сплошная степь, являл собой признак богатства и чуть-ли ни символ власти. Лихатов был уже изрядно пьян, но продолжал играть роль самодержавного господина. Его окружение подобострастно взирало на венценосную особу и вторило лжецу, так ярко исполнявшего свою роль. Лишь один из присутствующих, Кучукбай, предводитель всех степняков-бунтарей, не скрывал своего раздражения от творящегося вокруг.

Еще три месяца назад Лихатов появился на границе киргизо-кайсатской степи и башкирских кочевий. Статный, рослый мужик лет сорока, с искривленным носом и намечавшейся пролысиной на макушке, начал повсеместно утверждать, что он Иоанн Антонович, не император, но брат и верный соратник русского самодержца Петра Федоровича. Сначала слова очередного самозванца звучали робко, неумело, он терялся в собственной лжи, но интуитивно находил нужные доводы, использовал индивидуальный подход к каждому сомневающемуся.

Вместе с тем, Лихатов долго не мог снискать хоть какого-то уважения среди казаков, башкир и кайсаков. Некоторые даже специально приезжали в городок Волковское, чтобы посмотреть на юродивого и посмеяться с его заявлений. Два знакомства Ерофея Тимофеевича предопределили его дальнейшую судьбу. И из объекта для смеха и издевательств новые знакомые стали «создавать» легенду на основе народных чаяний и веры, корректируя легенду и образ Лихатова, все больше становившегося Иоанном Антоновичем. Первым. Кто задумался над словами Лихатова, был Кучукбай, который лихим набегом своего отряда в пятьсот человек захватил форпост Волковское. Нет, вождь башкир не поверил в истинность слов самозванца, но почуял, что, прикрываясь благовидной идеей, он, мститель, мечтавший превратиться в палача для русских, может сделать больше, чем сейчас только лишь одним, пусть и крупным отрядом.

Кучукбай был одним из тех вождей башкир, который никак не мог примириться с системой государственного управления и откровенно презирал Россию [один из вождей восстания башкир в 1750-х годах]. Когда в Оренбург прибыл Неплюев Николай Иванович, сын Первого министра Российской империи, башкиры, кайсаки, киргизы, да и казаки, несколько лет присматривались к новому хозяину Южного Урала. И, если казаки в большинстве своем приняли младшего Неплюева, то башкиры постепенно, со все нарастающей дерзостью пробовали Николая Ивановича на прочность. Сын — не отец.

Николай Иванович оказался человеком менее решительным и жестким. Он больше занимался тем, что собирал местный фольклор и коллекционировал различные артефакты и исторические источники, вступив в Русское Географическое общество. Николай Иванович даже имел одну публикацию в научном журнале [Николай Иванович Неплюев в РИ так же занимался историей, когда был губернатором в Оренбурге].

Поэтому и казаки, и помещики, как представители степных народов, пошли на углубление своих застарелых конфликтов, понимая, или, скорее, чувствуя, что наказаний последовать не должно, по крайней мере, столь жестких, как могло быть при Неплюеве-отце.

Одни помещики, пользуясь тем, что территория кочевий кайсаков еще больше отодвигается на юг, стали прирезать участки земли. Тихой сапой, километр за километром, но земли осваивались, возделывались и крепостными, и вольными, и конно-механизированными станциями, которых в регионе было уже две. Степь вынуждено смещалась и тем самым нарушались договоренности.

И все же большого восстания не случалось. Так, только незначительные набеги. Были и дерзкие нападения, однажды набегу подвергся и Миасс. Там, в городе золотодобытчиков, Кучукбай со своим отрядом рассчитывал взять много драгоценного металла, чтобы снабжать уже большое войско и продолжать борьбу. Пограбив в Миассе большие дома и спалив четыре из них, Кучукбай ушел из города, в который возвращались отряды охраны. Этих денег хватило на три года относительно безбедной жизни для всего отряда, но никак не способствовали расширению протестных движений.

Ранее отца Кучукбая подло, с помощью обмана, убил бывший губернатор Оренбургской губернии Иван Иванович Неплюев. Тогда, еще подросток внешне, но озлобленный внутри, мужчина дал клятву отомстить и положить свою жизнь на алтарь сопротивления русскому засилью. И Кучукбай мстил за отца, за мать, которая лишившись защиты ранее уважаемого вождя рода, подверглась гонению, за сестру, которую изнасиловали и увезли в рабство в Хиву, за старшего брата, который был убит яицкими казаками, когда устроил набег на окрестности Магнитной. Кучукбай жил ненавистью и был готов на все, но не все получалось. Малые силы в пять сотен сабель могли навести шума на округу и заставить понервничать любую крепостицу, но гнать Русь на север такими силами не получилось бы.

И вот он, этот ЛжеИван. Простой мужик, не умеющий читать и писать, старше того, кем притворяется, минимум, на пятнадцать лет. Бывший чуть ли не юродивым, сейчас превратился в отвратительного мерзавца. Кучукбай самолично, с превеликим удовольствием убил бы самозванца, но только с ним и при помощи и подсказке «иностранных послов», дело, ради которого уже восемь лет живет вождь, сдвинулось с места.

Появление «послов», английского и французского, совпало с очередным обострением вялотекущей джунгаро-китайской войны. Все наиболее лояльные казаки, башкирские племена, кайсаки-киргизы были задействованы, как на границе с китайцами, так и отправились на Кавказ и на Север Европы, где нарастало напряжение и империя готовилась вступить в войну. Самарские полки, как и Второй Магнитский полк были отправлены в крепость Табол, видимо, для активизации русских действий в противостоянии с Китаем. По сути, время, чтобы начать восстание было более чем удачным.

Серебро от «послов» и первые успехи на поле боя, когда удалось разграбить два больших каравана, направлявшихся из Миасса, позволили увеличить армию до пяти тысяч и, в сущности, стать серьезной силой в регионе. Повсеместно рассылались письма-призвания присоединяться к восстанию-бунту. Старообрядческие священники, как и безпоповцы, частью откликнулись на призывы и немного, но полторы тысячи казаков из донских, яицких, сибирских и оренбургских присоединились к восставшим. А после того, как была захвачена кажущаяся неприступной Троицкая крепость, авторитет бунтарей и среди степняков, да и в среде разного рода лихого люда, который не доходил до Миасса или был выгнан с «золотого городка», вырос.