Двуногое всесилие (СИ) - Мамбурин Харитон Байконурович. Страница 33

Пока, собственно, не восстановлю.

Затем, съежившись в каком-то тупике канализации, я начну вспоминать всё, что было перед тем, как я в неё попал. Плавучий энергоблок. Нашу засаду. Появление Машки. То, как она меня гоняла. То, как я устроил ей один неприятный сюрприз, а чуть позже, из отчаяния, второй, с куда большими последствиями. Вспомню, как расширились её глаза, как она вскинула свои когтистые руки, активируя способность, очень похожую на силовой щит или что-то вроде этого. Как я, от этого её резкого жеста, так отличного от прошлых попыток меня растерзать, напрягусь и вдавлю еще большую часть себя внутрь неё.

Только вот её защиты будет недостаточно, потому что взрыв, которым нас накроет, снесет эту защитную пленку, а заодно — снесет и меня, развеет в раскаленном ветре, превратит в ничто.

Но не всего.

Часть уцелеет. Та часть, которая будет находиться в летящей к земле Машундре, страшной, обгоревшей дочерна, без глаз и рук, едва-едва живой. Но «чистая» выживет, а вместе с ней выживу и я. Правда потом, практически сразу по прилёту, Машка наверняка пожалеет о том, что выжила, потому что я начну своё победное слияние и шествие внутри её тела. Не соображая, что делаю, я всё-таки вырвусь из неё и убегу.

Вспомнив, я превращусь в человека, сидящего в колодце и съежившегося в три погибели. Меня будет трясти. Не сколько от холода, неприятных ощущений или вони, сколько… от воспоминаний. Будет зверски хотеться курить.

А еще забыть.

И развидеть.

Не так я себе всё это представлял, ох не так.

Глава 13

Как живой

— А ты ведь не человек, — задумчиво произнес Михалыч, отпивая настолько крепкого чифира, что даже я бы поостерегся глотать эту черную жижу. Ей можно было дубить шкуры мамонтов и травить тараканов, наверное. А может даже перекрестить блондинку в брюнетки, навечно.

— Я тебе еще позавчера сказал, что неосапиант, — хмуро пробормотал я, тщательно инспектируя окно в хате того самого Михалыча на предмет щелей и сквозняков, — Ты ж вроде слепой, слух должен быть хороший?

— Да не, — досадливо жмурясь, отмахнулся слепой старик в продавленном кресле, вновь отхлебнув своей жуткой жижи, — Я не про то…

С Михалычем мы познакомились чисто случайно. Я неторопливо чесал в глубокой ночи по пригороду Мурманска, понятия не имея куда податься и что делать, а дед, мучимый бессонницей, вызванной переизбытком чифира, курил свежий воздух у себя на пороге. И, каким-то образом почуяв меня, поинтересовался — не поможет ли калика перехожий слепому порядок навести? А то вчера полка бабахнулась, а сын, как назло, в Калуге задержался. Зазноба у него болеет. Вот и… подзадержался я у этого самого Михалыча.

Тот против совершенно не был. Мягко выражаясь. Ну а что? Я мог пролезть куда угодно, оценить изношенность любого внутридомового объекта, а потом даже его подправить! Даже вон, собачью будку. Сунув в неё часть, создал давление, старые уставшие доски заняли своё изначально человеческим разумом задуманное место, а там уже в ход гвозди идут. Раз и готово. Витя у нас оказался убойнейшим ремонтником и домохозяином, однако. Деду на такого друга ничего жалко не было. Ни стратегических запасов пшена, ни «Примы», ни своего проклятого чифира. Тем более — телевизора и общения.

— Так вот, Витюха, человек — это не двуногое без перьев и с плоскими, значит, ногтями, — удивлял меня инвалид, сидящий у телевизора, — Это, в первую очередь, раб своей плоти, как раньше попы говорили. Теперь вот, академик Буслаев, которого слушаю постоянно, переиначил. Так вот, человек он… как бы это сказать? Живёт, вращается, взаимодействует с человечеством, сравнивает, делает как все. А делая — думает, как все, потому что всё вокруг — оно для человека. А ты?

— А что я? — поинтересовался для поддержания беседы я,

— Ну, давай посмотрим, — слепому любой разговор был в радость, — Вот я в этом доме, почитай, живу лет сорок уже. Как ослепило на производстве, так вообще его весь чуять стал. Но вот ты появился. Попросил я тебя, мол, посмотри-ка друг любезный крышу, да подпол, еще в оконца можно газет понавтыкать? Ты посмотрел. Да так посмотрел, что я, слепая тетеря, вообще теперь движений воздуха не чую! Скрипов не слышу. Это о чем говорит?

— О том, что я нормально так всё сделал? — третий мешок макарон, не прошедший моей проверки, отправился в мусорный бак.

— Нет! О том, верзила ты неумная, что ты к моей человеческой проблеме подошёл с уже совершенно другой точки зрения! Вот смотри… нет, прячься! Быстро! Пионеры пришли!

Пионеры — это самая настоящая чума. Море энтузиазма, море громкости, но мизер желания прислушиваться к бедам старого слепого человека. А какие беды у старого слепого человека, к которому пришла четверка пионеров, в виде двух особей мужского и двух женского пола? Правильно, товарищи. Пионеры — это и есть беда. Небольшая, но зверски шумная, сыплющая уймой предложений и предположений. Да, они приносят еду, они моют посуду, они целуются в зале — ну хрен бы с этим со всем, но сколько же суеты…

Хорошо, что я вчера постирал всё, что только можно, выслушав стыдливые мольбы деда, да развесил это сушиться. А то, чувствую, если бы эти две парочки, громко удивляющиеся отсутствию запланированной работы, провели бы тут часа четыре-пять, то у Михалыча точно был бы сердечный приступ.

Пока сидел в засаде и боролся с искушением сделать целующимся бяку, решил прикинуть, что узналось за те три дня, прошедшие с тех пор, как я себя осознал, собрался, а затем и отправился из канализации странствовать по окрестностям Мурманска, напоровшись на Михалыча.

Итак, первое и основное — ни «Литвинов», ни Мурманск не пострадали! Это было очень хорошо. Произошло всё всего неделю назад, если считать прямо от сейчас, что тоже было прекрасными новостями. С другими же было всё… тухло. Я был жив, а значит, и Машка тоже была жива. Происшествие с энергоблоком обозвали учениями, наши три героя, Афонов, Жаров и Лебедева, вовсю светили улыбками с первой полосы, но на этом моменте для широкой публики все заканчивалось.

И вот вопрос «что делать дальше?» был сейчас крайне актуален, но торопиться с ним не хотелось совершенно. Возможно, я был для всего мира мёртв, а такой бонус упускать не хотелось никоим образом.

Наконец, Михалыч придурошно разохался, а затем, скрипя и постанывая, принялся медленно влачиться на свою постель, толсто намекая пионерам, что визит окончен. Та парочка, которая сейчас обжималась в зале, довольна этим не стала абсолютно, они уже были на полшага до полноценной дружбы народов (пацан был определенно из прибалтов, а девочка откуда-то с югов), но воспитание и страх взяли верх, поэтому, заправив трусы и утерев слюни, доблестная молодежь начала быстренько прощаться с собирающимся на боковую дедом, жалующимся на всё подряд, от артрита до молочницы. На самом деле у Михалыча вообще ничего не болело всю жизнь, как он мне доверительно сообщил. Даже не простывал. Глаза — да, но, чтобы самому заболеть? Не…

Похотливые пионеры сегодня приволокли инвалиду как раз то, что требовалось, то есть макарон, так что я смог забабахать прекрасные макароны по-флотски, только с тушенкой вместо фарша. Настрогав пару салатов и хлеба, достал из холодильника стратегический запас сорокаградусной для старика, а затем мы молча сели есть. Деду, всё-таки, требовалось время восстановиться после нашествия голосистой пионерии.

— Так вот, Витюха, — наконец, разродился он, выпив второй «мерзавчик», — Я к тому балакал, что ты не человек не для того, чтобы там обидеть или задеть. Ты просто подошёл к моей человеческой просьбе… нечеловечески. Плохо это? Ну, кому как. Мне — так хорошо, даже очень. Ты просто слёту в мою хибарку, где я докисаю, работы вложил больше, чем ушло на её постройку, понимаешь? Не заметив, вложил, просто раз — и всё. Так что для тебя, парень, вот это всё «нечеловеческое» — очень даже плохо.

— Потому что не понимаю людей, да, Михалыч?