Разоблачение - Крайтон Майкл. Страница 74

– Через час, – ответил Сандерс.

– А почему не сейчас?

– Прежде я должен кое-что сделать, – объяснил Сандерс.

– А, Томас! – открыв дверь своего гостиничного номера, Макс Дорфман сразу отъехал, вернувшись к телевизору. – Наконец ты решил зайти ко мне.

– Вы уже слышали?

– О чем? – поинтересовался профессор. – Я человек старый: никто обо мне уже не заботится, все меня отставили в сторону. Все, включая тебя. – Он выключил телевизор и улыбнулся.

– А что все-таки вы слышали? – спросил Сандерс.

– Да так, мало ли что. Сплетни, слухи. Почему бы тебе самому мне не рассказать?

– У меня неприятности, Макс.

– Еще бы! – фыркнул Дорфман. – У тебя всю последнюю неделю неприятности. Ты только сейчас заметил?

– Они хотят меня подставить.

– Они?

– Блэкберн и Мередит.

– Ерунда.

– Нет, это правда.

– Ты допускаешь, что Блэкберн в состоянии тебя подставить? Филип Блэкберн, бесхребетный дурак? У него же нет принципов и почти нет мозгов. Я сто лет назад советовал Гарвину его выгнать. Блэкберн не способен самостоятельно мыслить.

– Тогда Мередит.

– Ах, Мередит… Ну да, ну да… Такая прелесть! Такие очаровательные грудки…

– Макс, прошу вас…

– Когда-то ты тоже так считал.

– Это было очень давно, – объяснил Сандерс. Дорфман улыбнулся.

– Что, твои вкусы изменились? – с издевкой спросил он.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что-то ты бледен, Томас.

– Я ничего не могу понять. Я боюсь.

– Ах, ты боишься… Такой крупный сильный мужчина боится этой миленькой слабой женщины с такими миленькими грудками.

– Макс!..

– Конечно, у тебя есть основание бояться: она сделала тебе так много ужасных вещей. Она тебя обманывала, она тобой играла, оскорбляла тебя, да?

– Да, – признал Сандерс.

– И они с Гарвином подставили тебя?

– Да.

– Тогда зачем ты рассказывал мне о цветке, а?

Сандерс нахмурился, не сразу поняв, что имеет в виду Дорфман. Старик говорил так бессвязно и так любил быть…

– О цветке, – раздраженно повторил профессор, стуча костяшками пальцев по подлокотнику кресла-каталки. – О цветке, нарисованном на дверном стекле твоей квартиры. Мы с тобой как-то говорили об этом. Или теперь будешь утверждать, что забыл?

А ведь Сандерс и в самом деле не мог вспомнить, что было связано с этим цветком – до этого момента. Ho теперь он вдруг все вспомнил. Наваждение, которое преследовало его последние дни.

– Вы правы, я забыл.

– Ты забыл! – с иронией повторил Дорфман. – И ты думаешь, я в это поверю?

– Макс, но я и в самом деле…

Профессор фыркнул.

– Ты невозможен. Вот уж ни за что бы не поверил, что ты сможешь заливать так откровенно. Ничего ты не забыл, Томас. Ты просто предпочитаешь не смотреть лицо фактам.

– Каким фактам?

Перед мысленным взором Сандерса всплыло изображение цветка – такое ярко-оранжевое, пурпурное и желтое; цветок на двери в квартиру… В начале недели это воспоминание назойливо преследовало его, а сегодня вернулось…

– Не терплю я этих шарад, – пожаловался Дорфман. – Все ты, конечно, помнишь. Ты просто предпочитаешь не думать об этом.

Сбитый с толку Сандерс покачал головой.

– Слушай, Томас, ты рассказывал мне это лет десять назад, – настаивал профессор, помахивая рукой в воздухе. – Ты мне исповедовался. Рыдал, так сказать, в жилетку. Очень ты тогда был растерян, на то время приходились самые важные события твоей жизни. Значит, забыл, говоришь? – Старик недоверчиво покачал головой. – Ты рассказывал мне, как часто приходилось гонять с Гарвином в Японию и Корею. А по возвращении она всегда ожидала тебя в квартире в каком-нибудь эротичном наряде и в эротичной позе. И порой, подходя к входной двери, ты сразу видел ее сквозь нарисованный на стекле цветок. Или я не прав?

Он был не прав.

Воспоминание обрушилось на Сандерса внезапно, как телевизионное изображение. Он видел все так отчетливо, будто это происходило пять минут назад: ступеньки лестницы, ведущие к его квартире на втором этаже, и звуки, которые он услышал, еще не взявшись за ручку двери. Звуки, происхождение которых он даже не сразу понял, и, только когда он остановился на площадке и взглянул сквозь разрисованное стекло, он увидел…

– Я вернулся домой на один день раньше, – медленно сказал он.

– Вот-вот. Ты вернулся домой неожиданно… Размалеванное желтой, оранжевой и пурпурной краской стекло… А за ним – ее голая спина, дергающаяся вверх-вниз. Мередит сидела на коленях на кушетке в комнате и – двигалась вверх и вниз.

– И как же ты поступил? – спросил Дорфман. – Когда увидел ее?

– Я позвонил в дверь…

– Точно. Очень воспитанный мальчик – вежливый доброжелательный. Позвонил в дверь.

…Мередит повернулась к двери; ее спутанные волосы закрывали пол-лица. Только когда она отбросила их с глаз, она увидела Сандерса, и выражение ее лица изменилось, глаза широко раскрылись.

– А дальше? – подгонял Дорфман. – Что ты сделал потом?

– Я ушел, – ответил Сандерс. – Я вернулся… вернулся в гараж и сел в машину. Поехал проветриться. Ездил часа два, а то и больше. Когда вернулся, было уже темно.

– Конечно, ты был расстроен.

…Он опять поднялся по лестнице и заглянул сквозь дверное стекло: гостиная была пуста. Отперев дверь, он прошел в комнату. На кушетке стояла банка воздушной кукурузы, вся кушетка была разворочена, покрывало сбито. Телевизор работал, но звук был выключен. Сандерс отвернулся от кушетки и прошел в спальню, зовя Мередит по имени. Он нашел ее в спальне, где она стояла, склонившись над раскрытым чемоданом, и паковала свои вещи. «Что ты делаешь?» – спросил он. «Ухожу», – ответила она и повернула к нему лицо. Ее тело было напряжено, как струна. «Разве это не то, чего бы тебе хотелось?» – «Я не знаю…»

И тогда она разразилась рыданиями. Всхлипывая, потянулась за пачкой бумажных салфеток и стала громко, неуклюже, как ребенок, сморкаться. И как-то само собой получилось, что он протянул к ней руки, и она бросилась к нему в объятия, гладя его по лицу, и снова и снова повторяла сквозь слезы, как ей стыдно, как она сожалеет. И потом само собой… Дорфман хихикнул.

– Прямо на чемодане, да? Прямо на ее уложенном в чемодане бельишке вы и укрепили обретенный вновь союз?

– Да, – подтвердил Сандерс.

– Она возбуждала тебя, ты опять хотел ее. Она чуть не предпочла тебе другого, но ты хотел обладать ею.

– Да…

– Любовь прекрасна, – сказал Дорфман с новой порцией сарказма. – Чистая, невинная… Так вы снова оказались вместе, да?

– Да, на некоторое время. Но ничего хорошего из этого уже не получилось.

Да, все в конце концов закончилось как-то странно. Сначала он злился на нее, затем простил. Он думал, что они смогут жить вместе. Они говорили о своих чувствах и всячески старались доказать свои слова делами, и Сандерс изо всех сил старался восстановить былое. Но происшедший инцидент нанес смертельный удар их отношениям – из них ушло что-то очень важное… И они могли сколь угодно убеждать себя в том, что все в порядке, но – тщетно: сердцевина их любви была мертва. Они барахтались, стараясь внести в развалившуюся совместную жизнь прежнюю энергию, но в конце концов все развалилось…

– И когда все закончилось, – подсказал Дорфман, – ты прибежал ко мне поговорить.

– Да, – сказал Сандерс.

– И о чем же мы разговаривали? – спросил профессор. – Или это ты тоже «забыл»?

– Нет, я помню: я пришел к вам за советом.

…Он пришел к Дорфману, ибо подумывал уехать из Купертино. С Мередит он порвал, жизнь пошла кувырком, и он решил начать все сначала, переехав куда-нибудь. А Гарвин как раз предложил ему перебраться в Сиэтл, чтобы возглавить Группу новой продукции, дав день на размышления. Сандерс решил посоветоваться с Дорфманом.

– Ты был так расстроен, – сказал Дорфман. – Такой грустный конец истории любви…

– Да.

– Можешь сказать, что Мередит Джонсон и была причиной твоего переезда в Сиэтл. Из-за нее ты изменил свою жизнь, начал строить новую карьеру. Многие люди об этом знают. Гарвин, например, знает. И Блэкберн. Boт почему он так осторожно выспрашивал у тебя, сможешь ли ты с ней сработаться. Все об этом беспокоились, Томас, но ты всех убедил, что проблем не будет, так?