К югу от мыса Ява - Маклин Алистер. Страница 40

— Не смотрите на меня, — прошептала она. — Не обращайте на меня внимания. Меня могут услышать.

Николсон посмотрел на охранников на катере с каменным выражением лица. Легкий кивок головы остался для японцев незамеченным.

— Видите карабин? За моим саквояжем?

Николсон лениво посмотрел на скамью и тут же отвел взгляд. Из-под брезента за кожаным саквояжем мисс Плендерлейт, с вязаньем и всеми земными ее сокровищами, выглядывал приклад карабина. Карабина Фарнхольма, столь эффективно использовавшегося генералом против… Внезапно на Николсона нахлынули воспоминания, как Фарнхольм вывел из строя большое орудие на субмарине, как он отбил атаку истребителя, как он спас ему, Николсону, жизнь на берегу того маленького острова; и старший помощник вдруг понял, что в переходе генерала на сторону неприятеля было что-то фантастически противоестественное, что ни один человек не способен так диаметрально измениться…

— Вы видите или нет? — настойчиво повторила мисс Плендерлейт.

Николсон медленно, осторожно кивнул. Приклад карабина лежал менее чем в футе от его руки.

— Курок взведен, — неслышно проговорила мисс Плендерлейт. — Оружие готово к стрельбе. Так сказал Фостер.

На этот раз Николсон уставился на нее во все глаза, моргая под проливным дождем в изумленном оцепенении. В следующее мгновение он забыл о мисс Плендерлейт, слегка привстав со своего места и нащупывая рукой карабин.

Даже на расстоянии сорока или пятидесяти футов звук взрыва был оглушительным, и взрывная волна стремительно ударила им в лица. Из образовавшейся в правом борту катера пробоины вырвался столб дыма и огня, тотчас объявшего всю среднюю часть судна. Конвоиры, забыв о пленных, повернулись спиной к шлюпке, один пошатнулся от сотрясения, и, отчаянно размахивая руками, спиной упал за кормовой борт. Второй, бросившись в направлении носа, не сделал и двух шагов, когда пущенная Николсоном пуля попала ему в голову. Маккиннон кинулся на бушприт шлюпки с топориком в руке и одним яростным ударом перерубил натянутый буксирный трос. Николсон круто заложил румпель вправо, и шлюпка, развернувшись, тяжело направилась на запад. Катер, не меняя курса, продолжал двигаться в северо-восточном направлении, и через полминуты его очертания и даже языки пламени над капитанским мостиком полностью скрылись в пелене дождя и сгущавшемся мраке.

В странной, недружелюбной тишине они, не теряя ни секунды, установили мачту, подняли паруса и устремились в дождь и тьму, выжимая из дырявых и изношенных парусов максимальную скорость. Угрожающе круто накренив шлюпку на левый борт, Николсон отклонялся к северу, ибо понимал, что, как только катер оправится от шока и ликвидирует пожар, — а судно явно было слишком большим, чтобы оказаться выведенным из строя надолго, — он немедленно отправится на поиски, и, очевидно, в направлении ветра, Зондского пролива и свободы, то бишь — на юго-запад.

Прошло долгих пятнадцать минут среди разбивавшихся о корпус волн, хлопанья истерзанных парусов, скрипа киль- и стапель-блоков и беспрерывной гулкой вибрации рея на мачте. Время от времени кто-то готов был уже задать вертевшийся на языке вопрос о причине взрыва на борту катера, но стоило ему посмотреть на застывшую с прямой спиной маленькую фигурку с надетой на пучок седых волос смешной соломенной шляпкой, как он тотчас передумывал. Было что-то особенное в этой хрупкой пожилой леди, в несгибаемой осанке которой отразилась вся ее непостижимая гордость, исключавшая не только возможность непринужденного разговора, но и всякого разговора вообще.

И только у Гудрун Драхман хватило смелости сделать первый шаг из деликатности — чтобы сделать его ненавязчивым. Она осторожно поднялась на ноги, держа одной рукой припавшего к ее плечу мальчика, и, медленно ступая по наклонной от крена плоскости рыбин, подошла к пустому месту рядом с мисс Плендерлейт, которое прежде занимал генерал. Николсон, невольно затаив дыхание, следил за ее передвижением. Лучше бы она не решилась, мелькнуло у него в голове. Но Гудрун Драхман, как выяснилось, ошибки были не свойственны.

Минуту или две они сидели вместе, молодость и старость, молча, не шелохнувшись. Затем полусонный Питер выпростал из-под промокшего одеяла пухлую ручку и дотронулся до влажной щеки мисс Плендерлейт. Вздрогнув, она улыбнулась мальчику, взяла его ладонь в свою и затем, почти не раздумывая, перенесла Питера к себе на колени, обнимая его тонкими, прозрачными руками. Она крепко прижала его к себе, и мальчик, словно бы считая, что это уж чересчур, сердито посмотрел на нее из-под тяжелых век. Мгновение спустя он одарил ее столь же сердитой улыбкой, но старая женщина еще крепче прижала его к груди и улыбнулась в ответ, будто снедаемая тоской. Но все же улыбнулась.

— Почему вы подошли и сели здесь? — спросила она у девушки. — Вы и малыш — почему вы здесь? — Ее голос был едва слышен.

— Не знаю, — покачала головой Гудрун, словно бы вопрос застал ее врасплох. — Боюсь, я просто не знаю.

— Все в порядке. Я понимаю. — Мисс Плендерлейт улыбнулась и взяла ее за руку. — Это… очень символично. То, что подошли именно вы, я хочу сказать. Он сделал это ради вас и только ради вас и малыша.

— Вы подразумеваете…

— Бесстрашный Фостер. — Слова были напыщенны, но она произнесла их, как молитву. — Бесстрашный Фостер Фарнхольм. Так мы называли его в шлюпке. Ничто на земле не могло внушить ему страх.

— Вы так давно его знаете, мисс Плендерлейт?

— Он сказал, что вы держитесь лучше всех. — Мисс Плендерлейт даже не слышала вопроса. Она задумчиво качала головой, потеплев взглядом от воспоминаний. — Он дразнил меня по поводу вас сегодня днем. Он сказал, что не знает, о чем думает современное поколение, и поклялся Богом, что, будь он на лет тридцать моложе, давным-давно отвел бы вас к алтарю.

— Он был очень добр ко мне, — нисколько не смущаясь, улыбнулась Гудрун. — Боюсь только, он не очень хорошо меня знал.

— Это его точные слова. — Мисс Плендерлейт мягко вынула большой палец мальчика у него изо рта. — Фостер всегда говорил, что, хотя образование, несомненно, важно, первостепенной роли все же не играет, потому что любые знания бессмысленны, не имей их обладатель природной мудрости. Он сказал, что не знает, есть ли у вас образование или нет, и что в вашем случае это абсолютно не существенно, ибо даже слепой увидит, сколь доброе у вас сердце, важнее которого в мире нет ничего. — Мисс Плендерлейт улыбнулась, и ее печаль на мгновение растворилась. — Фостер частенько сетовал, что на земле осталось так мало великодушных людей, каким был он сам.

— Генерал Фарнхольм был очень добр, — пробормотала Гудрун.

— Генерал Фарнхольм был очень умен, — с мягким укором проговорила мисс Плендерлейт. — Он был настолько умен, что… ну, да ладно.

— «Неся с собой блеск славы, мы идем», — пробормотал Уиллоуби.

Что? — Мисс Плендерлейт удивленно посмотрела на него. — Как вы сказали?

— Не обращайте внимания. Просто пришло в голову, мисс Плендерлейт.

Мисс Плендерлейт улыбнулась и, склонив голову, стала смотреть на ребенка. Воцарившуюся умиротворенную тишину прервал капитан Файндхорн, задавший наконец вопрос, на который всем не терпелось получить ответ.

— Если мы когда-нибудь вернемся домой, то целиком будем этим обязаны генералу Фарнхольму. Не думаю, чтобы кто-либо из нас не помнил об этом до конца дней. Вы сказали, почему он сделал это. Вы, по всей видимости, знали его куда лучше любого из нас, мисс Плендерлейт. Объясните же мне, как ему это удалось.

Мисс Плендерлейт кивнула.

— Я объясню. Все было очень просто, ведь Фостер был простым и прямым человеком. Вы все заметили саквояж, с которым он не расставался?

— Заметили, — улыбнулся Файндхорн. — Тот, где он держал свои… мм… запасы.

— Правильно, виски. К слову сказать, он ненавидел эту дрянь, и использовал ее только, как говорится, для острастки. Как бы то ни было, он оставил все бутылки еще на острове, в расселине между скалами, я полагаю. Потом он…