Одна из них - Ромм Катерина. Страница 31

Кассандра долго колебалась – она, как ни странно, не знала, что это за розеточные кустарники, а их с детства учили: нельзя есть, трогать и даже нюхать то, что тебе незнакомо. С другой стороны, перечень опасных и ядовитых растений они тоже учили с детства, и Кассандра была уверена, что этих кустиков с зелёными ягодами нет в списке. Наконец она не выдержала, села на корточки и, оторвав пару листков – ягоды она на всякий случай решила не трогать, – попробовала их на вкус. Пожевав так с минуту, Кассандра пожала плечами и оторвала ещё. Трава травой, разве она могла утолить голод? Но привкус всё же был приятный, напоминал одновременно мяту и чёрную смородину. Разжевав горсть листьев в кашицу, Кассандра могла некоторое время наслаждаться иллюзией, будто и правда ест что-то более весомое.

Поднявшись с колен, она оглядела «поле боя». Маленькие кустики были смяты, а листья оборваны, как будто она не в Цветочном округе выросла, а пришла диким варваром из большого города… Кассандра смутилась и поскорее отвернулась. Она продолжила путь, стараясь держаться прежнего курса, оставляя поляну слева и забирая вправо.

И почему Рофи считал, что найти ливьер проще, чем Мари? И то и другое – нереально! Вон она уже сколько часов бредёт по лесу, и вокруг только деревья, деревья, деревья… Под ногами тропинка, справа поляна, а слева река. Кассандра помотала головой и развернулась. Вот так, теперь она снова идёт правильно. И – невероятно! – слышит, как журчит вода. Ещё немного, и она на месте… Но что это? Снова та же поляна. Кассандра нагнулась и сорвала ещё несколько листочков. Не горчит, не кислит, отличный кустарник.

Конечно, найти Мари проще. Она на правильном пути, она почти пришла. Отчётливо слышны плеск воды и птичий крик где-то высоко, на другом краю земли. Кассандра посмотрела в небо. Неожиданный луч солнца просочился сквозь ветви и на мгновение ослепил. Она зажмурилась.

Слева поляна, справа река… Река! Кассандра уже видела, как блестит перламутровая вода. Река, река, река. Мари ждёт на другом берегу. Когда она найдёт сестру, всё наладится.

– Мари! – крикнула Кассандра. – Я иду!

– Я здесь! – отозвалась Мари.

Снова гаркнула птица, и журчание стало громче. Кассандре вдруг почудилось движение за спиной. Она обернулась. Там тоже сверкала река! Вот чёрт. Кассандра точно знала, что Мари на другом берегу – но на каком? Поляны больше не было справа и не было слева. Везде была только река, одна лишь река, даже деревья исчезли. Девушка посмотрела под ноги – земли не было. Так что же делать, как попасть к Мари? Она знала, что, если справится с этой головоломкой, всё будет хорошо…

Наблюдая, как Кассандра топчется на месте и растерянно водит вокруг себя руками, словно прощупывает воздух, Эльсона покачала головой.

– Сколько листьев она съела? Вы почему ей позволили? – сухо спросила она.

– Да ладно, – пожала плечами невысокая пухленькая девушка с копной кудрявых волос. – Проспится, и нормас…

– Гиория! – воскликнула Эльсона. – Это… это очень неприятно, ты посмотри, как она мучается.

– Искра – лёгкий наркотик, – равнодушно сказала Гиория. – Ей не больно, не страшно, она может свободно двигаться и думать. А поразмышлять есть над чем – это же надо, совать в рот что попало! Могла бы ведь и отравиться…

Эльсона проигнорировала заявление, тем более что под конец Гиория растеряла всё своё самодовольство и её голос затих: незнакомая девушка внезапно рухнула на колени, принялась рвать на себе волосы и стонать.

– Ирель, Гиория, на счёт три набрасываем сеть. Постарайтесь не сделать ей больно, – скомандовала Эльсона.

Всё было тщетно – Кассандра не смогла достичь берега. Не смогла спасти Мари. Не успела. Она чувствовала пронзительную, сжигающую изнутри боль и ничего не могла с этим поделать.

Часть III

Эстель казалось, будто каждый день – это целая вечность. Из дней складывалась неделя, затем другая.

– Она добралась? Почему от неё ничего не слышно? – спрашивала Эстель Уильяма.

Но тот вместо ответа исчезал в очередной командировке, хотя не должен был – они только-только оформили брак, и Уильяму полагался месячный отпуск.

– Писать письма запрещено, – объяснил он однажды, видимо, сжалившись над ней. – Ну чего ты переживаешь? С Вероникой всё в порядке.

Но тревога снедала Эстель изнутри. Уильям не мог представить, что творилось в её душе, ведь он не знал о письме, которое она написала своей Веронике; не знал о подмене; не знал, как сложно было заговорить об этом – впервые за столько лет!

– Она ненавидит меня, ненавидит, – шептала Эстель как в дурмане, перебирая нитки у распахнутого окна, забранного тяжёлой решёткой. Она уже две недели вязала то ли шарф, то ли покрывало, просто чтобы занять руки. – Даже не успела узнать меня, а уже ненавидит…

Иногда Эстель заходила в служебные помещения и стояла там без движения, будто привидение, пока кто-нибудь не уводил её обратно в комнаты. Обычно это была пожилая экономка Маньяна. Озабоченно качая головой и бормоча себе под нос, она усаживала Эстель за стол и подавала вязание.

– Вот так, потихоньку, – говорила она Эстель, словно ребёнку. – Смотрите, как у вас уже красиво, какие ряды ровные, а мягонько-то как!

– Где моя девочка? – однажды спросила Эстель, вдруг вскинув голову и уставившись на Маньяну. В её глазах было столько отчаяния, что Маньяна поняла: нужно что-то делать.

– Господин Холланд, – обратилась она к начальнику, когда тот вернулся из командировки. – Мне кажется, госпоже Эстель нездоровится. Надо бы, знаете ли, врача…

– Нездоровится? – зычно переспросил Холланд. – Эстель, подойди ко мне.

Последние дни на него свалилось чрезвычайно много работы, и он давно не получал вестей от Роттера, а это был, конечно, плохой знак. Всплыла история с девочкой – было совершенно непонятно, как Эстель могла скрывать это от него столько лет! Холланд был уязвлён. Подмена ребёнка ломала все планы Роттера: вместо того чтобы быстро и по-тихому избавиться от наследницы, он распотрошил чёртово осиное гнездо. Холланд не сомневался, что теперь девочки будут устранены – все трое, а также те, кто их укрывает.

И вот то, что ещё недавно казалось далёким будущим, стало реальностью: Эстель требовала от него ответа. А он мог только врать ей в лицо, что с Вероникой – какую бы из них она ни имела в виду – всё хорошо. Ложь так легко стекала с языка, что вскоре Холланд стал сомневаться в каждом своём слове. Что здесь правда, а что – обман? Действительно ли он любит Эстель или просто пользуется тем, что она не может уйти от него, как делали другие женщины? Нет, конечно, любит! А он вынужден ей врать. Но сама Эстель все эти годы бессовестно водила его вокруг пальца, значит, и он имеет право на ответную ложь.

Холланд был настолько поглощён собственными терзаниями, что совершенно не замечал мучений Эстель. Лишь теперь, благодаря Маньяне, он обратил внимание на осунувшееся лицо жены и синяки у неё под глазами и осознал, что едва не упустил главное. Веронике уже ничем не помочь, нечего и думать об этом, но Эстель – его ласковую, беспомощную, зависимую Эстель – он обязан уберечь.

На следующий день Эстель посетил тюремный врач и выписал успокоительное. Оценив потрёпанный вид начальника, он намекнул, что Холланду и самому не помешает лекарство, но тот так на него посмотрел, что доктор тут же прикусил язык.

Эстель почувствовала себя лучше. Вязание было заброшено.

– При такой чудесной погоде грех сидеть дома со спицами, милая Маньяна, – заявила Эстель, несказанно удивив экономку.

О Веронике она теперь вспоминала с улыбкой и без капли тревоги или сожаления. Маньяна подозревала, что Эстель плохо спит: ночью из её комнаты порой слышались стоны и бормотание, однако утром Эстель всегда казалась спокойной и отдохнувшей. Маньяне бы радоваться, ведь это она обратилась к господину Холланду за помощью, – однако что-то мешало. В беззаботном спокойствии Эстель было столько фальши, словно она бездарно исполняла чужую роль.