Я не вернусь (СИ) - Милош Тина. Страница 18

Слышали песню группы «Znaki»? «Знать бы ту мать, что рожает проблемы…» Вот в то время эти слова из песни Алексея Юзленко полностью, напрямую совпали с моими внутренними ощущениями. В самом что ни на есть буквальном смысле, хотя фраза-то метафорческая. Я знала проблемы и знала ту мать, которая их создала. И тем не менее если бы была хоть малейшая вероятность, что все изменится, и я смогу быть с любимым человеком — я бы на коленях просила Нину Владимировну о помиловании. Я бы в ногах у этой женщины валялась, если бы точно знала, что после этого Пашины метания прекратятся. Да, тут уже играет свою роль гордость, но, когда стоит выбор между гордостью и любовью — я всегда, при любых обстоятельствах выбирала любовь. Без гордости прожить можно, без любви — нет. Сама жизнь до боли в груди становится пустой и бессмысленной…

Леша сделал для меня одно доброе дело. Он свозил меня в Москву. Да не просто на Кремль поглазеть, а в Покровский монастырь. Кто не знает — там находятся мощи и чудотворная икона блаженной старицы Матроны Московской. Нет, я и в родном городе ходила в церковь, но никогда не срывалась с места в карьер. Знаете, как иногда бывает? Поддаться порыву. Вот я и поддалась. Поехала просить о помощи. Видимо, я все же не до конца осознавала своего приближающегося материнства, потому что в первую очередь просила сохранить в моей жизни Пашу. Нет, о здоровье малыша, беспроблемной беременности и нормальных родах я тоже просила, но все-таки на первом плане Павлик.

У меня была даже мысль остаться в монастыре на время, вымолить себе такое нужное спокойствие и счастье, но Леша отговорил. А мысль эта у меня была настолько твердая и глубокая… как предчувствие.

По дороге в Москву я почему-то была на все сто уверена, что моя жизнь изменится к лучшему после этой поездки. Но когда мы с Лехой возвращались обратно, никаких чудес не происходило. Паша по-прежнему меня игнорировал.

В больницу на сохранение легла — и это все, что изменилось.

Паша всегда полагался на мадам Судьбу. Я же постоянно с ним спорила и пыталась доказать, что человек строит свою жизнь сам. До сих пор не знаю, чей из наших постулатов верный.

Наверное, я все же эгоистка. Когда Паша меня раз за разом прогонял от себя, я стремилась быть с ним иногда все-таки помимо его воли. Не всегда, но парочку таких моментов припомнить могу. Первый раз — когда я пришла к нему на работу и очень долго, со слезами-соплями, пыталась убедить его поговорить со мной или хотя бы просто меня выслушать. Это случилось как раз незадолго до того памятного разговора с его матерью. А второй — уже во время беременности. Мы стояли поздно вечером у подъезда, я цеплялась за его куртку и просила только об одном: «Не уходи».

А Паша вырывался.

А я не могла отпустить. Потому что когда он уходил — мне становилось плохо, больно, тяжело. Невыносимо. Я не хотела этой боли. Я хотела быть с ним, и больше ничего не было важным. Да-а… все-таки я эгоистично думала о себе и своем спокойствии.

— Паш, — всхлипывала я, размазывая по щекам слезы. — Не уходи… пожалуйста… останься… — я была в каком-то сумасшедшем отчаянии — не хотела отпускать его, и все тут! Будто бы предчувствие… будто бы что-то случится… — Поступай со мной как хочешь, только не бросай…

Паша глухо застонал и с трудом расцепил мои руки от своей куртки. Когда он ушел, у меня подкосились ноги, и я схватилась за ручку подъездной двери, чтобы не упасть. Внутри будто все внутренности обожгло огнем и разорвало на части, а потом неожиданно разогнало холод по всему телу. Внизу живота резко потянуло, и малыш несколько раз толкнулся, напоминая маме о том, что не стоит волноваться.

Сколько еще мне придется вынести этих волнений?

Я не показывала всю свою боль Паше напрямую, но он и так видел, что где-то там в моей душе, где заканчивается бесконечность — была страшная, адская боль. Которую он же и причинял…

Мы договорились встретиться. И пока ждала Павлика — решила позвонить Тане в Гамбург, рассказать о том, что по последним анализам у меня четко просматривается коронарная ишемия. Она-то и раньше причиняла мне некоторые неудобства, а теперь и вовсе стала проблемой.

— Тань, я боюсь. Мне сказали, что высокая вероятность инфаркта. А мне двадцать два года!

— Тебе надо в частной клинике рожать, — со «знанием дела» наставляла меня подруга. — Там за тобой будет соответствующий уход. А в обычных больницах врачи на тебя внимание обратят только тогда, когда ребенок уже вылупится!

— Да ладно тебе, — отмахнулась я. — Все же рожают — и ничего…

Таня стала мне объяснять необходимость подобного шага и несомненные плюсы частных роддомов, в одном из которых с разницей в четыре года родились ее дети, но я вроде как прикреплена к обыкновенному акушерскому центру. Пока Танька прочищала мне требующие тщательной чистки мозги, я оперлась одной рукой на перила моста, а другой стала гладить через ткань теплого пальто животик.

— А с Пашей вы что решили? — перескочила подруга на другую тему.

— Вот, сейчас стою и жду его. Может быть, и решим что-нибудь… — со слабой надеждой ответила я.

— Ты…? ТЫ…? ТЫ ЕГО ЖДЕШЬ??? — прокричала мне в трубку Таня, перейдя чуть ли не на визг. — Мельникова, ты дура? Это он должен тебя ждать! Он должен за тобой бегать с кольцом в кармане, а ты еще должна много раз подумать, нужен ли ТВОЕМУ ребенку такой отец?

— Вот именно. Он все-таки отец… — пожала я плечами, и малыш, кажется, со мной согласился.

— Тогда пусть поступает как отец. Мужик он или не мужик?

— Ты же знаешь, как все сложно…

— Что сложного? За мамкиной юбкой прятаться ему не сложно, а ответственность за своего ребенка ему принять сложно?

Разговаривая с Таней, я смотрела на бесконечную вереницу автомобилей, и думала, что будет дальше. Ответ никак не приходил — к сожалению, наша с малышом дальнейшая жизнь зависит не от меня, нерадивой мамаши, а от нашего глупого папочки.

Поговорив с подругой еще немного, я набрала Пашу — по времени он уже был должен прийти.

— Я приходил, — ответил он. — Послушал твою трещетку с подругой и ушел.

— Как ушел? — не поняла я. — Куда ушел?

— Домой, — Паша был предельно спокоен, когда как во мне начал закипать гнев.

— Павлик, — как можно спокойнее сказала я. — Ты издеваешься?

— Да, — честно признался он.

На Новый год я надеялась, что Паша под бой курантов наденет мне кольцо на палец. Да, я продолжала надеяться! А что еще оставалось? Я жила в каком-то томительном ожидании, пока Павлик просто-напросто тянул время. Он мне сказал, что до Нового года точно все решится. Каким образом, интересно? Да, Паша был сильным, уверенным и мужественным, но в первую очередь он был сыном своей матери. Бессмысленно было ему говорить о том, что в жизни каждого человека наступает момент, когда пора начать думать своей головой и не слушать ни-ко-го, даже если это лучший друг, любимая девушка или родная мать. Для Павлика это был тот самый момент, но… он его упустил.

Он продолжал думать, что я его обманывала. А когда я расплакалась после очередного обвинения, хотя ни в чем не была виновата — он меня обнял, поцеловал, и снова во мне возросла уверенность, что все будет хорошо.

14

Зрительно я всегда была абсолютно невнимательной. В двух шагах от меня мог идти Брэд Питт, а я, погруженная в свои собственные мысли, не обратила бы на него никакого внимания. Или опять же в той самой задумчивости могла идти прямиком к открытому дорожному люку.

В этот раз мы с Пашей шли вместе, держась за руки и о чем-то воодушевленно споря. Я, стараясь доказать ему свою мысль, хоть и понимала, что не права — и несущегося прямиком на нас разъяренного медведя не заметила бы, не то что стоящую к нам полу-боком и разговаривающую по телефону госпожу Васильеву. Честно говоря, лучше бы это был дикий медведь-гризли… А вот Пашина мама нас заметила и махнула рукой. Понимая, что ничего хорошего из этой встречи не выйдет, я развернулась и уже было собралась пойти назад, лишь бы не общаться с этой женщиной. Я даже не задумалась о том, как глупо выгляжу со стороны.