Запад-81 (СИ) - Гор Александр. Страница 7

— Ни х*я себе, — негромко воскликнул кто-то у меня за спиной.

— Если в течение ближайшего получаса информация подтвердится, то…

Майор не успел договорить, его прервал зуммер полевого телефона. В трубку он произносил лишь односложные, «так точно», «да», «есть», «понял», и нам оставалось гадать, даже с кем он разговаривает. А когда закончил, аккуратно, будто стеклянную, уложил трубку в гнездо и тяжело выдохнул.

— Подтверждение пришло. По данным лётчиков, высланных на разведку, повсеместно, кроме полигона и нескольких аэродромов, отмечены сильные изменения. Очень сильные. Местность и населённые пункты, включая столицу Белоруссии, город-герой Минск, выглядят так, как они выглядели накануне Великой Отечественной войны. Почти полностью исчезла сеть асфальтированных дорог, по железным дорогам передвигаются составы с паровозами. На улицах и дорогах замечены довоенные автомобили, а на аэродромах — довоенные самолёты.

Валянский снял полевую фуражку и вытер выступивший на лбу пот.

— Вы понимаете, товарищи, что это значит? Это значит, что меньше, чем через три дня, начнётся Великая Отечественная война. И уже через девять дней, двадцать восьмого июня, немцы войдут в Минск, а к 12 июля захватят наш полигон…

В голове сразу мелькнули мысль: а как там без меня жена Галя, пятилетний Витя и годовалый Дима?

Судя по растерянным лицам вокруг, что-то подобное пришло на ум многим, находящимся в штабной палатке.

— Не пустим их в Минск, товарищ гвардии майор, — вдруг вырвалось у меня.

— Не пустим, — передразнил Злобин. — Чем не пустим? Нашим полком? Так это всего-то 31 Т-72, 130 БТР-70, 30 БМП-2, 3 БРМ-1К, 12 самоходок «Гвоздика». Ну, да. Танки у нас такие, что ни один немецкий панцер их не расколет. И вообще ни одна немецкая пушка не возьмёт. Но снаряды к ним мгновенно закончатся. Для бээмпешек тоже, к тому же их уже противотанковые пушки будут на раз щёлкать. Не говоря уже про немецкие танки.

— Вы правы только отчасти, товарищ Злобин, — вдруг заступился за меня комбат. Но ведь уцелел не только наш полк, а вся дивизия. А это уже 188 танков, 357 БМП, 153 БТР, 84 САУ, 12 «Градов». Плюс гранатомёты, плюс ПВО на базе «Стрел», «Шилок» и ЗУ-23–2, плюс различная вспомогательная техника. Я не знаю, какие именно части ещё уцелели при попадании в это время, но мне известно про авиацию, про десантные части. Или вы предлагаете сдаться?

— Вы меня за подонка считаете, товарищ гвардии майор? — взбеленился Злобин. — Да у меня два дяди в войну погибли! Батя на фронт не попал только потому, что слишком мал был. У жены отец Кёнигсберг брал, хромым домой вернулся. Да я зубами фашистам горло грызть буду! Я не хочу, чтобы мы занимались шапкозакидательством, а реально оцениваю вещи: после исчерпания боеприпасов часть нашей техники перестанет представлять какую-либо боевую ценность. А топливо? Я же помню по книгам, что бо́льшую часть техники советские войска потеряли из-за его нехватки. Просто бросали, потому что уехать не могли.

— Знаю я это всё. И ваш замполит-историк должен знать.

— Разрешите обратиться, товарищ гвардии майор? — подал голос кто-то из взводных, и, дождавшись кивка, продолжил. — Насколько я по книгам помню, патроны для КПВТ уже должны выпускаться. И к «Шилкам», кажется, тоже. Их в авиапушках к Ил-2 использовали. Ну, и к пулемётам калибра 7,62 их навалом. Если это не РПК.

— В общем, так, товарищи офицеры, — Валянский решил прервать в зародыше начинающуюся дискуссию. — Для решения вопросов по обеспечению боеприпасами и топливом в полку существуют соответствующие службы. Наша же задача не хвастаться тем, как браво мы собираемся защищать Родину от немецко-фашистских захватчиков. Наша задача — подготовить материальную часть и, самое главное, личный состав к тому, чтобы люди без колебаний встали на защиту Страны Советов. Ведь многие из солдат и сержантов не хуже нас знают, что происходило в июне 1941 года. Поэтому вам, товарищи замполиты, товарищи командиры рот и взводов, следует последовательно доносить до личного состава то, что наша задача — предотвратить эту трагедию. Или хотя бы уменьшить её масштабы. И возможности для этого у нас имеются. Ограниченные, но имеются.

— А сталинские репрессии? — подал голос мой коллега из первой роты, старший лейтенант Пинчук. — Многие ведь о них тоже слышали.

— Да что вы вцепились в эти репрессии? Не было уже никаких репрессий после начала войны. За исключением тех, что были направлены против откровенных предателей и саботажников, вроде нынешнего командующего Западным особым военным округом, — вдруг взорвался я.

Видимо, на меня подействовала жуткая новость о том, что родные мне люди остались в далёком будущем, и я, может быть, никогда больше их не увижу. Очень не хотелось в это верить, но ведь вот оно, по-летнему рано взобравшееся на небосвод солнце, слова командиров, которым в армии положено верить. Нужно всё-таки взять из тумбочки в палатке купленный накануне учений приёмник «Альпинист-417» и самому поймать московское радио.

— Я это не хуже вас знаю, товарищ Лукашенко. Но всё равно у нас могут возникнуть очень большие проблемы с органами НКВД. Мы же все поголовно в погонах, а для них это признак принадлежности к самым лютым врагам, к белогвардейцам. И у них нет офицеров, у них есть красные командиры. Форма отличается, оружие отличается, техника отличается.

— Я думаю, командование это знает также хорошо, как и вы. Среди выживших руководителей учений маршал Советского Союза Устинов, который был наркомом уже в это время, и генерал армии Ивашутин, сам служивший в НКВД, — объявил Валянский.

Значит, всё-таки жертвы среди генералов и маршалов есть, и слухи не врут. А ведь в полку никто даже к медикам не обращался. Очнулись, и, если судить по рассказам, буквально через минуту чувствовали себя прекрасно. А кто-то, как я, например, и вовсе ничего не почувствовал.

Приёмник я всё-таки включил перед тем, как идти к людям. Долго крутил настройку, пробегая мимо «вражеских голосов», вещающих на иностранных языках, пока, наконец, не наткнулся на диктора, говорящего по-русски. Рассказывал о партии, о Ленине, о мудром руководстве большевиков и лично товарища Сталина в укреплении могущества Советского Союза…

Значит, всё-таки правда!

Прода от 08.12.22

Майор Игорь Старовойтов, аэродром Витебск-Северный (Журжево), 19 июня 1941 г. 9:40

Очнулся сам и обнаружил себя лежащим на полу гостиничного номера. Никакого тумана ни в комнате, ни на улице. Померещилось, что ли? Ничего не болело, лишь чувствовалась лёгкая слабость. Впрочем, прошедшая всего за несколько секунд. А мой сосед, замкомэска Ваня Клименко, дрыхнет, как ни в чём не бывало. Взглянул на часы, лежащие на тумбочке. Оказывается, с момента моей отключки прошло чуть больше минуты.

А чего вы удивляетесь? Летая на Миг-21, начинаешь очень чётко ощущать время. Едва ли не каждую секунду. И я отлично знаю, что с момента, когда я глядел на «котлы» перед тем, как пойти курить к окошку, и моментом отключения сознания прошло шесть с половиной минут. Плюс-минус десять секунд.

Столь неожиданный и беспричинный обморок очень меня насторожил. Утром обязательно пойду «сдаваться» врачам, хоть и не хочется. Минута беспамятства в воздухе — это верная смерть. Даже не в бою, даже при полёте по прямой. Достаточно отклонить ручку управления, и…

Расстроился неимоверно, но ворочался недолго. Опять заснул и продрых до половины пятого утра, когда нас подняли по тревоге.

Поразило то, что уже всходило солнце. Я даже приложил к уху часы, чтобы убедиться, что они идут. Нет, с «хренометром» (а как иначе окрестить отечественную «Ракету», которую приходится раз в два-три дня подводить перед просмотром программы «Время») всё в порядке.

Всё по местам расставил комполка. Оказывается, не я один стал «обморочником» в эту ночь. Сознание потеряли буквально все бодрствующие, от дежурной смены на радиостанции до вахтёра лётчицкого общежития. И даже караул, охраняющий периметр лётного поля. И не только на нашем аэродроме. Связывали это с виденным мной странным светящимся туманом.