Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Замостьянов Арсений Александрович. Страница 19

Еще одна горячая съездовская тема — взаимоотношения интеллигенции и рабочих в партии. Рыков достаточно туманно рассуждал о том, что устранить возможные конфликты между рабочими и интеллигентами с помощью голосований и съездовских решений невозможно. Да, нужно действовать в этом направлении, нужно привлекать к социал-демократии как можно больше рабочих, но с помощью съездовской директивы искусственно увеличивать процент пролетариев в партии нельзя. Оказалось, что Рыков неожиданно затронул больной нерв съезда. Возможно, он изначально даже не осознавал, что этот спор окажется таким долгим, жарким и принципиальным для человека, который создал большевистскую партию…

Именно в тот день Ленин, пожалуй, в первый, но не в последний раз в присутствии товарищей обратил свое красноречие против Рыкова: «Я слышу, что товарищ Сергеев (Рыков) свистит, а не комитетчики хлопают. Я думаю, что надо взглянуть на дело шире. Вводить рабочих в комитеты есть не только педагогическая, но и политическая задача. У рабочих есть классовый инстинкт, и при небольшом политическом навыке рабочие довольно скоро делаются выдержанными социал-демократами. Я очень сочувствовал бы тому, чтобы в составе наших комитетов на каждых двух интеллигентов было восемь рабочих» [29].

Возможно, Рыкову не хватало «педагогических» талантов Ленина — и он не верил в быстрое преображение рабочих. С другой стороны, и в Казани, и в Москве он к тому времени немало работал в рабочих кружках, вел агитацию и имел право на скепсис. Так или иначе, Ленина он тогда не поддержал, по-видимому посчитав его предложение утопичным или даже опасным. Ведь противопоставление рабочих интеллигентам могло привести к расколам в партийных организациях. С Рыковым в этом смысле оказались солидарны и молодой Лев Каменев, и уже достаточно опытная Розалия Землячка, дочь киевского купца первой гильдии, от которой в известной степени зависело финансовое благополучие партии… Да и не только они.

Вопрос оказался камнем преткновения. Красноречие вождя пропало даром, и Ленин оказался в меньшинстве — вместе с Александром Богдановым, Вацлавом Воровским, Леонидом Красиным… Делегаты решили отложить принятие решения на неопределенный срок. Но большевики всё никак не могли завершить этот спор, он продолжался в кулуарах, на прогулках…

Вскоре Ленин и Богданов — в то время единомышленники и союзники — подготовили новый проект резолюции на эту тему, но и его, после новой порции дебатов, сняли с повестки дня. Решили, вопреки мнению «стариков», не трогать болезненную тему.

Не менее остро обсуждали и устав партии. Рыков демонстрировал въедливость, частенько придирался к мелочам. Руководители партии предлагали вписать в устав право местных комитетов получать информацию о партийных делах. Вроде бы невинный пункт! Какие могут быть споры? Но «товарищ Сергеев» счел, что для устава это излишняя подробность, и предложил ее внести в резолюцию съезда как напоминание коллегам об их элементарных обязанностях. По этому вопросу голосовали дважды. Всякий раз побеждало предложение Рыкова, а Ленин оставался в меньшинстве. Владимир Ильич раздражался, но в то же время примечал, что Рыкова многие поддерживают — значит, он хорошо чувствует «пульс» местных комитетов партии, в которых варится несколько лет, с перерывами на каталажку.

^{Александр Богданов. 1917 год [РГАСПИ. Ф. 421. Оп. 1. Д. 80]}

Зато Рыков, при всем его свободолюбии, поддержал Ленина по вопросу контроля над изданиями местных комитетов партии. Тут они оба считали, что необходим контроль со стороны ЦК. Споров миновать не удалось, но предложение Ленина и Рыкова одержало верх. Снова молодой делегат показал свою эффективность.

Как правило, каждый день съезда изматывал его основных участников — и Ленин ложился в постель в болезненном состоянии, чтобы утром подняться для новых сражений. Задиристые манеры молодого Рыкова удивили многих делегатов. Участник съезда Мартын Лядов, знавший Алексея Ивановича еще по саратовским временам, вспоминал: «Особенно выделялся во время этих споров сравнительно молодой еще работник тов. Рыков, сумевший сгруппировать вокруг себя большинство комитетчиков. Тогда немало горечи и чувства обиды проявилось у обеих сторон» [30]. Без горечи, наверное, не обошлось, но не обходилось и без азарта! В душе Рыков ликовал: я спорю с самим Стариком и нисколько ему не уступаю. Что касается этих воспоминаний Мартына Лядова — важно, что они опубликованы задолго до опалы Рыкова, а Лядов тогда возглавлял Коммунистический университет имени Свердлова и к истории партии относился внимательно.

Несмотря на некоторые принципиальные, но все-таки не решающие тактические поражения, признанным лидером партии не только считался, но и был Владимир Ильич Ульянов — и лондонский съезд подтвердил его высокий статус. «Этот человек прорубал любой лед» — так, очень точно, говорил о нем на старости лет Вячеслав Молотов. Ленин, Тулин, Петербуржец, Петров… Уважительная кличка Старик к нему прилепилась, когда Ильичу исполнилось лет 30. Впрочем, так называли и Льва Троцкого, в то время — не большевика, но активного революционера.

На Лондонском съезде, в отсутствие меньшевиков, Ленин впервые держался как партийный диктатор, требовал подчинения, строгой иерархии — в особенности в делах, связанных с вооруженным восстанием. В 1905 году более актуального вопроса и не могло быть. Все это не означало борьбу с дискуссиями. Ленин писал — и, надо думать, искренне: «Думать, что настоящему политическому союзу в состоянии помешать „тон“ полемики, в состоянии только люди, смешивающие политику и политиканство». А в марте 1905 года в письме Сергею Гусеву (Драбкину) он даже обронил: «Люблю я, когда люди ругаются — значит, знают, что делают, и линию имеют». В то же время хорошо знавший вождя большевиков меньшевик Александр Потресов не без оснований замечал: «Если когда-то французский король Людовик ХIV мог говорить: государство — это я, то Ленин без излишних слов неизменно чувствовал, что партия — это он, что он — концентрированная в одном человеке воля движения. И соответственно этому действовал». Рыков имел возможность убедиться и в первом, и во втором качестве Старика.

В Лондоне, как мы знаем, Рыков не в первый раз общался с Владимиром Ульяновым, они не так давно успели пообщаться в Женеве. Но именно в Великобритании Алексей Иванович увидел, как Ленин хитроумно дирижирует беспокойным, в то время почти неуправляемым коллективом революционеров.

Со строгой иерархией Рыков мирился с трудом, перебарывая свободолюбивый и язвительный нрав. Возможно, ему не хватало армейского опыта — когда становится окончательно ясно, что без единовластия добиться поставленной цели невозможно. Он в глубине души оставался «вольным казаком» и ленинскому давлению подчинялся с неохотой. Хотя — в конце концов неизменно подчинялся. Вряд ли у него возникал соблазн перебраться в партию с менее четкой дисциплиной — например, к меньшевикам. Большевиком он оставался в любой конфликтной ситуации, это была принципиальная позиция политического «однолюба» — в противоположность партийным «летунам» вроде Троцкого, которого Рыков всегда недолюбливал. И заочная антипатия после личного знакомства не рассеялась.

Прения прениями, но случались и вечерние развлечения — как же без них? Компания революционеров побывала и в местном мюзик-холле. Ленину весьма понравились клоуны. После одной из пантомим клоуна-эксцентрика он сказал: «Тут есть какое-то сатирическое или скептическое отношение к общепринятому, есть стремление вывернуть его наизнанку, немножко исказить, показать алогизм обычного. Замысловато, а — интересно!»

Соратники удивлялись такому интересу вождя, известного своим сарказмом, к легкомысленным номерам. В чем же дело? Практик до кончиков пальцев, он уже тогда задумывался о необходимости создания социалистической массовой культуры — и на Западе, и в России. Понимал, что без нее в городском обществе удержать власть невозможно. Основа крестьянского мировоззрения — фольклор, а городского — вот такая массовая культура. Новое время — новые правила. Не только в экономике и социальной политике, но и в образе жизни, и в искусстве.