Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Замостьянов Арсений Александрович. Страница 45

А 18 октября, в среду, в газете Максима Горького «Новая жизнь» (отнюдь не в органе большевиков!) вышла программная статья Каменева, в которой, как считалось, выражалась и точка зрения Зиновьева: «Должен сказать, что мне не известны какие-либо решения нашей партии, заключающие в себе назначение на тот или другой день какого-либо выступления. Подобных решений партии не существует. Все понимают, что в нынешнем положении революции не может быть и речи о чем-либо, подобном „вооруженной демонстрации“. Речь может идти только о захвате власти вооруженной рукой, и люди, отвечающие перед пролетариатом, не могут не понимать, что идти на какое-либо массовое „выступление“ можно, только ясно и определенно поставив перед собой задачу вооруженного восстания. Не только я и тов. Зиновьев, но и ряд товарищей-практиков находят, что взять на себя инициативу вооруженного восстания в настоящий момент, при данном соотношении общественных сил, независимо и за несколько дней до съезда Советов было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом» [59]. Вот такой манифест. Это уже серьезное нарушение партийной этики — выход, даже рывок за пределы партийных споров, вынос сора из избы, явно рассчитанный на широкий резонанс, в том числе и в кругах, близких к власти. Как тогда расценил эту публикацию Рыков — неизвестно. Но он в то время уж точно не относился к тем, кто требовал форсировать вооруженное восстание. Ленин открыто объявил поступок Зиновьева и Каменева предательством и потребовал исключения «штрейкбрехеров» из партии, что, кстати, в суматохе так и не было исполнено. Любопытно, что, даже получив такую «утечку информации» из штаба восстания, Керенский и его соратники не смогли подготовиться к вооруженному восстанию — как будто все еще недооценивали его опасность.

Интрига получилась запутанная и туго затянутая. 20 октября «Рабочий путь» опубликовал выдержанное в примирительных тонах письмо Зиновьева о том, что его взгляды далеки от тех, которые оспаривает Ленин, и что можно «отложить наш спор до более благоприятных обстоятельств». Сталин (скорее всего, по собственной инициативе) приписал от редакции, что «конфликт можно считать исчерпанным». Эта крошечная ремарка товарища Сталина вызвала скандал в ЦК, который 20 октября запретил своим членам выступать против принятых решений. Кроме того, было сказано об отставке Каменева — возмутителя спокойствия — из ЦК. Любопытно, что через несколько дней в сумасшедшей круговерти захвата власти об этом решении благополучно предпочли забыть, и Каменев продолжал работать в ЦК и даже вел его заседания как полноправный член большевистского ареопага. Рыков таких публичных выступлений себе не позволил, оказавшись предусмотрительнее и хладнокровнее Зиновьева.

А земля полнилась слухами. Поэтесса Зинаида Гиппиус — дама весьма политизированная, правых убеждений — в тот день оставила запись в дневнике: «Вот уже две недели, как большевики, отъединившись от всех других партий (их опора — темные стада гарнизона, матросов и всяких отшибленных людей, плюс — анархисты и погромщики просто), — держат город в трепете, обещая генеральное выступление, погром для цели: „Вся власть Советам“ (т. е. большевикам)».

Действительно, с каждым днем ленинцы отвоевывали позицию за позицией. Так, 23 октября на сторону большевистского Военно-революционного комитета перешел гарнизон Петропавловской крепости. Временное правительство почти бездействовало.

Кстати, это была непростая операция, в которой посланцы РСДРП(б) постарались на совесть. 23 октября комиссаром крепости назначили большевика Григория Благонравова. В тот же день шумный митинг продемонстрировал политическое единство гарнизона: «Долой соглашателей с буржуазией! Вся власть Советам! Вся земля без выкупа народу! Да здравствует международная пролетарская революция!» Гарнизон крепости заявил, что готов безоговорочно выполнять приказы Военно-революционного комитета. Петропавловка стала форпостом большевиков. Так и брали власть…

Любопытно, что в начале 20-х чисел октября в Петроград все-таки приехал Рыков. Быть может, он хотел «пересидеть» в Москве, но игнорировать ЦК не мог. Наступало время главных, решительных действий в столице — и он понадобился партии — как значимый центр силы, как деятель, на энергию которого рассчитывали. Местом его работы сразу стал Смольный. Рыков сразу занялся, кроме прочего, распределением оружия из арсенала Петропавловской крепости. Практик!

Только 24 октября, в 11:00, в Мариинский дворец, где заседал Предпарламент, неожиданно прибыл Керенский. Он потребовал оказания поддержки для разгрома большевиков, которые хотят «поднять чернь против существующего порядка, сорвать Учредительное собрание и раскрыть русский фронт перед сплоченными полками железного кулака Вильгельма». Керенский заявил, что должен вернуться «в штаб к прерванной срочной работе», где будет ждать от Предпарламента «деловых начинаний». Покидая Совет Республики, выдающийся оратор не догадывался, что это было его последнее публичное выступление в России.

И все-таки некоторые меры Керенский попытался принять. В Зимний дворец прибыла рота ударного женского батальона (около 200 человек) и 68 юнкеров Михайловского артиллерийского училища. Не много, но и не мало. Во дворце уже дежурили 134 офицера и около 2 тысяч штыков из школ прапорщиков Петергофа, Ораниенбаума и Гатчины. Стремясь воспрепятствовать переброске верных большевикам частей в центр города, полковник Георгий Полковников приказал развести Литейный, Троицкий и Николаевский мосты через Неву и установить строгий контроль над неразведенным Дворцовым мостом.

В своей эмоциональной записке, адресованной не только членам ЦК, но и «низовым» большевикам, с помощью которых он хотел через райкомы надавить на все еще колебавшуюся верхушку соратников, Ленин снова — как в последний раз — настаивал на решительных действиях: «История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять все. Взяв власть сегодня, мы берем ее не против Советов, а для них. Взятие власти есть дело восстания…» [60] Вечером 24 октября Ленин написал эти строки — и вскоре направился в Смольный, где его далеко не все ожидали. Направился, чтобы руководить восстанием. Рыков и тогда не мог сладить со своим скепсисом. Сумеем ли мы заменить правительство, у которого и без нас все из рук валится? Найдем ли (научим?) специалистов? На кого будем делать ставку? Ленин в этом смысле мыслил масштабнее и, быть может, с большим пониманием природы человека. Будущее покажет частичную правоту Ленина. Но только частичную. И долгий саботаж, в котором приняли участие не только чиновники, но и специалисты, и Гражданская война — все это он осенью 1917 года предсказать не мог.

Наконец 25 октября, в четвертом часу ночи, крейсер «Аврора» встал на якорь у Николаевского моста. В 6:00 отряд матросов занял здание Государственного банка. В 7:00 солдаты Кексгольмского полка под командованием члена ВРК большевика Михаила Лашевича установили контроль над Центральной телефонной станцией. В то же утро, назначив министра торговли и промышленности Александра Коновалова временным главой правительства, Керенский на двух автомобилях (один из которых принадлежал посольству США) в сопровождении адъютантов выдвинулся по направлению к Пскову, где рассчитывал найти воинские части, готовые по мановению его руки ринуться в бой с большевиками. Да в тот момент он не переодевался в женское платье. Вряд ли он устраивал такой маскарад и через несколько дней в Гатчине, когда окончательно бежал прочь от «театра революционных действий». Но — по большому счету — какая разница? Дело скорее в побеге, чем в переодеваниях.

В 14:35 Лев Троцкий открыл экстренное заседание Петросовета словами: «От имени Военно-революционного комитета объявляю, что Временного правительства больше не существует». Рыков сидел рядом с председателем, старался не выдавать нервного напряжения. Сообщив, что Предпарламент распущен, а узловые пункты города заняты войсками ВРК, Троцкий передал слово Ленину. Встреченный овацией, лидер большевиков произнес боевитую речь о свершившейся революции.