Плохая война - Конофальский Борис. Страница 33

Уже рассвело, когда их на дороге встретил отряд бравых горожан: шесть барабанщиков и четыре трубача с городским корпоралом. Одежда у них была празднична и ярка.

– Господин, – говорил усатый и немолодой уже корпорал, – до города отсюда меньше мили, он уже за поворотом, вас выйдут встречать важные люди из совета города и из консулата во главе с новым бургомистром, и сам епископ будет, лучше тут вам построиться и развернуть знамена.

Волков сел на табурет, что принес ему Увалень, стал облачаться в доспех. А тут прибежала одна из служанок жены.

– Господин, госпожа спрашивает: долго ли будем стоять?

– Отчего же она спрашивает?

Служанка вдруг наклонилась к его уху и зашептала:

– Госпоже надобно по нужде. Давно надобно. А вазу ночную взять забыли.

Волков поморщился, ему Максимилиан как раз пристегивал наплечник. И он так же тихо ответил служанке:

– Отведи госпожу в кусты.

– Госпожу в кусты? – удивилась служанка.

– В кусты, в кусты, кустов вокруг много.

Служанка не уходила, стояла, дура, над душой, лицо глупое, в растерянности.

– Скажи госпоже, чтобы сейчас шла; когда тронемся, когда шествие через город пойдет, ей точно некуда будет пойти, так как народ вокруг соберется, – уже с раздражением сказал кавалер.

Он говорил, а сам думал: разве же с Бригитт такое быть могло бы? Да никогда. Собирай она жену в дорогу, никогда ничего не забыла бы.

Вскоре доспех был надет. Да, этим подарком архиепископа мог гордиться любой, жалко закрывать его изысканные узоры даже самым красивым фальтроком. Тем не менее Волков надел поверх доспеха свой бело-голубой наряд с черным вороном, сжимающим факел. Поверх фальтрока поместил серебряную цепь, подарок герцога. Подпоясался дорогим расшитым поясом, повязал свой драгоценный меч с золоченым эфесом, сел на своего самого дорогого коня. Подшлемник решил не надевать, не так уж было и холодно. Ограничился легким калем, шлем взял под мышку. Два бравых сержанта с протазанами из людей Брюнхвальда встали перед его конем, барабанщики и трубачи построились впереди сержантов. Максимилиан – его конь был сразу за конем Волкова – развернул роскошное бело-голубое знамя, легкий нехолодный ветер с запада сразу подхватил красивое полотнище. За Максимилианом уже сидели в седлах фон Клаузевиц и Увалень, за ними другие господа из выезда, а за ними уже и офицеры на конях и солдаты. Все ждали сигнала, чтобы начать. Волков повернул коня, чтобы убедиться, что все готовы, и уже было поднял руку, чтобы отдать команду, как увидал девку-служанку. Девка, вся запыхавшаяся, бежала к нему и махала рукой. Она обегала солдат, офицеров, господ из выезда, а те удивленно смотрели на нее, не понимая, что ей нужно. Наконец, она добежала до кавалера и сказала так громко, что слышали все, кто был вокруг:

– Господин, господин, госпожа просит, чтобы вы пока не шли, постояли еще.

Волков скривился от раздражения, но стеснялся спросить, отчего госпоже так угодно. А служанка пояснила так же громко:

– Госпожа решилась сходить до кустов и просит без нее не трогаться.

Кавалеру страшно не хотелось смотреть, как тайком усмехаются его люди и даже городские барабанщики, что стояли в строю последними перед ним и, конечно, слышали, что говорит девка. Он опустил уже поднятую руку и отвернулся.

Глава 19

Резкий, пронзительный звон труб был так громок, что его, наверное, услышали за стенами города. Стая ворон, хлопая крыльями, сорвалась с деревьев, как только звон разлетелся по округе. Трубачи дело свое знали, они могли выдувать такие звуки, даже не останавливаясь. И барабанщики города Малена были не хуже трубачей. Ровный и слаженный бой барабанов заставлял людей шагать, попадая в такт ритмичным ударам.

Так и пошли к городу, где перед воротами на дороге уже их ждали многие люди. Там были и горожане, и святые отцы, разодетые в лучшие свои одежды. Стояли они со всеми своими хоругвями, и статуями святых, и прочими святыми символами, готовыми для крестного хода. Ждали кавалера.

Волков ехал, держа под мышкой свой шлем. Незавязанные тесемки каля трепал легкий теплый западный ветерок. Кавалер поглядывал по сторонам, смотрел, как кланяются ему встречные мужики и купчишки, второпях убирая свои повозки и телеги, освобождая дорогу шествию. Он был весьма милостив, многим особенно учтивым он отвечал поклоном. Пусть радуются.

Хоть и не первый раз его так чествовали, но все равно это было для него волнительно. Любому в радость такая честь. И ведь по делам его чествовали, а не по крови, не по роду и не по серебру. Триумф он заслужил по праву, и теперь в его честь к городским воротам выезжали первые люди города и святые отцы во главе с епископом. Да, к нему попы пришли, чтобы возглавить его шествие, сотворив из него праздничный крестный ход и этим благословляя перед всем людом его славу и его триумф. И людишки в городе сбегались к дороге – праздновать Рождество и его победу. И это было важно, очень важно. Все его недоброжелатели пусть смотрят, пусть и герцог Ребенрее, и молодой граф Мален видят, как его встречают и почитают простые люди в тех землях, которые они считали своими вотчинами.

Волков уже полпути до ворот проехал, уже видел епископа и важных мирян у ворот различал, как за звуками труб и барабанов стали различаться городские колокола, что звенели на все голоса и лады, разливаясь по округе. Теперь-то ни одного человека в городе и окрестностях не останется, что не будет знать о его приближении. Теперь самый низкий мужик в округе и самый бедный бюргер в городе знают о приближении шествия славного господина Эшбахта, который трижды бил подлых собак, поганых горных еретиков, обидчиков города Малена, что живут за рекой в своих богомерзких горах.

У ворот его встречал епископ. И хоть он был лет весьма преклонных, стоял пеший и без кареты, осеняя крестным знамением приближающееся воинство. Волков не поленился, слез с коня, встал перед святым отцом на колено, целовал перстень епископа и полу его одежды. Отец Теодор, по обыкновению, с колена его поднял и стал целовать троекратно. И говорил при этом негромко:

– Мало, сын мой и друг мой, мало кто делал для матери церкви в землях этих больше вашего. Пожалуй, никто другой на память мне не приходит, хоть живу я тут давно. Да, давно…

– То не я, святой отец, то Господь, – смиренно отвечал Волков, – поэтому и люди за мной идут.

– Да-да. – Старик провел рукой по его волосам, словно отец ласкал сына, которым гордился. – Оттого и прозывают вас Дланью Господней. Я о том слыхал, слыхал…

Тут епископ обернулся, разыскивая кого-то глазами, и, найдя, поднял руку и позвал человека к себе. Кавалер увидел, как к ним идет важный человек в шубе, но на голове его был не дорогой берет из бархата, а простая черная шапочка с «ушами».

– Сын мой, дозвольте вам представить нашего нового бургомистра, – говорил святой отец, когда господин приблизился, – это господин Виллегунд. Господин бургомистр, это кавалер Иероним Фолькоф, господин фон Эшбахт.

Волков и бургомистр сначала раскланялись, а затем Волков первым протянул бургомистру руку. Лицо бургомистра было тяжелым, бледным, под серыми глазами мешки, и бургомистр Виллегунд заговорил, еще не выпустив руки кавалера:

– Надеюсь, кавалер, вы уделите мне время для разговора. В вашу честь город устраивает пир, может, там мы и переговорим?

– Отчего же не поговорить, – сразу согласился кавалер. – Я всегда рад разговору с добрыми и честными людьми.

– Господа, господа, – прервал его епископ, – дела потом, потом, сначала ход и месса. Нас ждут люди, они хотят вас видеть, кавалер.

– Да-да, – сказал бургомистр, соглашаясь с епископом, – господин Эшбахт, дозволите ли вы мне и моим людям стать в конец вашей колонны и пойти с вами?

– Конечно, господин бургомистр, – отвечал Волков, – пусть ваши люди становятся после моих, а вы становитесь прямо подле меня, под моим стягом.