Меня зовут Виктор Крид (СИ) - Француз Михаил. Страница 90

На следующий, я летел в Танабе на частном самолёте Старка в сопровождении Наташи и Тацуми – так звали сопровождающего от японской стороны.

***

К могиле Морихэя я ходил один. Сопровождающих уговаривать оставить меня не пришлось. Хватило одного долгого тяжёлого взгляда, чтобы они, быстро посоветовавшись, пришли к выводу, что уж на кладбище-то пугаться меня точно некому. И, что лучше они подождут внизу.

Я просидел там, до самого вечера. Просто сидел на лавочке и молчал. На самом деле, мне нечего было сказать Учителю. Мне просто его не хватало. Рядом с ним было так… спокойно? Нет. Спокойствие – это не то. Не то, что ощущалось рядом с О-Сенсеем. Временами этот седовласый ребёнок умудрялся выводить из равновесия кого угодно своими выходками. Но рядом с ним было… светло? Да – Светло. Пожалуй, именно так.

Да. С ним было светло. И сам он был Светом. Ярким, задорным, не оставляющим равнодушным, обжигающим и ласково согревающим одновременно. Мне этого не хватает.

Странно: миры разные, а могила О-Сенсея и щемящее чувство, что наполняет душу возле неё, наполняя легкой грустью и вызывая улыбку одновременно, такие же. Интересно, когда я приду на это место через сто лет, оно изменится, это чувство? А через двести?

Назад я шёл тихий и молчаливый. Оно и так-то я не слишком разговорчив, а тут и вовсе…

***

- Вы знали его, Виктор Иванович? – следующим утром, в самолёте, который летел на Акинаву, всё же спросила у меня Наташа. Она сидела в соседнем со мной кресле, тогда как Тацуми расположился в противоположном конце салона и смотрел в иллюминатор.

- Знал, - ответил я и тяжело вздохнул. – Восемнадцать лет. Я знал его восемнадцать лет. Каждая секунда того времени – бесценна.

- Восемнадцать… - медленно повторила Наташа. – А сколько вам? Сколько вам лет, Виктор Иванович? Если не секрет.

- Ты же видела мой паспорт, - пожал я плечами. – Дата рождения там верная. Плюс-минус год. Так что… двести семнадцать вроде бы. А тебе?

- Двадцать девять, - сказала она. Потом замялась, но всё же спросила. – А каково это жить… долго?

- Долго? Не знаю. Мне всего лишь двести семнадцать, - улыбнулся я. Наташа сердито вздохнула. Помолчала.

- А если серьёзно? – решила не отступить она.

- Я серьёзно. Моей жене несколько тысяч – вот это вот долго! А мои двести… ни о чём. Не думай об этом. Просто живи, - помолчали.

- А зачем вы это сделали, Виктор Иванович? Зачем сделали нас… такими? – тихо задала вопрос Романова. Вопрос, который, видимо, очень давно её беспокоил.

- А остальные ребята знают? - задал свой встречный.

- Нет. У них нет допуска. Только я, так как была на той вашей встрече.

- Зачем? – повторил её вопрос и вздохнул. – Другу пообещал. Перед его смертью.

- Другу?

- Авраам Эрскин. Мой друг. Он придумал эту «сыворотку» и эту диету, - глядя на облака, проплывающие внизу, за иллюминатором, проговорил я. – Он очень хотел подарить свою работу людям. Всем людям. На всей земле. Я подарил.

- Но ведь Союз – не вся земля?

- Союз – начало. Год-два, и диета Эрскина вырвется за его границы. Такой секрет не удержать вечно. Особенно, после Олимпиады.

- Только поэтому? – с какой-то странной интонацией спросила она.

- Да, - ответил ей. – Только поэтому. Никаких сверхцелей. Я простой человек. Пообещал – сделал.

- Но как же тогда «ответственность»? И Экзюпери? – вскинула брови Наташа. – То о чём вы говорили с Иосифом Виссарионовичем?

- Наломал дров – бери ответственность, - снова пожал плечами я. – Если не успел спрятаться…

- Так просто? – снова со странной интонацией спросила она.

- Да, - ответил ей. – Люблю, когда просто.

- А зачем вам на Окинаву? – после десяти минут молчания спросила она.

- На могилу Сенсея.

- Но вы же только что?..

- У меня был не один Сенсей. За двести-то лет, - на этом разговор как-то сам собой и затих. – Их могилы не в одном месте.

***

Глава 66

***

Окинава. Бывшее Княжество Рюкю. Особое место в Японии.

История этих островов очень сильно отличается от известной мне в мире Васи-Сенсея. И отличия эти начинаются с… моего прибытия туда в 1807-ом году.

Окинава – это самый крупный остров архипелага Рюкю, состоящего из ста шестидесяти островов, сорок восемь из которых обитаемы. Интересное географическое положение (между Тайванем, Китаем и собственно Японскими островами) сделало его важным перевалочным пунктом, а после и маленькой торговой империей, которая вела дела с Китаем, Тайванем, Японией и даже Филиппинами. Соответственно, богатела. А богатство всегда вызывает зависть жадных соседей. И Япония успела первой. В 1609 году южно-японский клан Сацума, используя надуманный предлог и с разрешения Императора, двинул войска из более, чем трёх тысяч самураев на ста кораблях, с пушками на вооружении на Княжество Рюкю. Разбил местное ополчение, разграбил накопленные сокровища и оккупировал острова.

Но присоединять Рюкю к Японии не стал. Надо пояснить этот нюанс. Дело в том, что Япония того времени уже крепко стояла на своей идиотской политике изоляционизма. Торговля ни с Китаем, ни с Тайванем, ни с кем ещё, не велась. Исключение составляли только Европейцы, но с теми хрен поспоришь, когда они приплывают на своих вооруженных до зубов галеонах. Попробуй с такими не поторгуй – бесплатно возьмут.

Торговля не велась Японией. А Рюкю – не Япония. Рюкю, вообще официальный данник Китая. И Рюкю торговать с Китаем можно… японскими товарами, которые туда везут Сацума. Такое вот проявление типично Японской хитрожопости, когда вместо простого решения ищется сложный и «хитрый» обходной путь.

Но это политика. И местным жителям на политику положить большой и толстый морской огурец. А вот на оккупацию совсем даже не положить. Тем более, настолько жесткую, какую устроила Япония.

Японцы вообще парни отмороженные. Причём, наглухо. Жизнь человеческая ими не ценится от слова «совсем». Так есть сейчас, и так было в течении всей её истории.

В общем, по декретам Сацума рюкюсцам было не только носить и применять оружие, им было запрещено им даже владеть и иметь его. Также было запрещено изучать какие бы то ни было боевые искусства под угрозой смертной казни. При том, что официальные японские законы той эпохи гласили: "Если лицо низшего сословия, такое как горожанин или крестьянин, будет виновно в оскорблении самурая речью или грубым поведением, его следует тут же зарубить". Также было введено понятие - "та меси гири" (проба меча) дающее право опробовать меч на голове любого простолюдина. И это уж не говоря о совершенно грабительских налогах.

Понятно, что жить хочется всем. И терпеть к себе такое отношение не будет никто. Но армии нет – она уничтожена. Но сопротивление есть. И всё сопротивление ушло в подполье и партизанщину. На долгие столетия.

Собственно, именно в подполье, в условиях максимальной скрытности и секретности, там на Окинаве за эти сотни лет борьбы безоружного крестьянства против вооруженных мечами (а зачастую и португальскими мушкетами) захватчиков, зародилось и сформировалось собственное и весьма мощное Боевое Искусство, названое просто Тэ, а позднее Окинава Тэ.

В 1807-ом, когда я на Окинаву прибыл, это уже была грозная и отточенная боевая система, в которой во главу угла ставился кардинальный принцип - "иккэн хиссацу" (убить одним ударом). И он работал.

Помню, как трудно было пробиться в подполье, завоевать доверие местных и набиться в ученики к одному из Мастеров. Сколько японских самураев, ради этого полегло от моей руки…

Ну, не суть это важно.

Собственно, до этого самого момента, история здешняя и история мира Васи-Сенсея совпадают. А вот дальше…

Саблезуб – это очень мощная боевая единица. Саблезуб-партизан – вообще кошмар оккупанта. А Саблезуб-партизан, под руководством радикально-патриотичного наставника, оттачивающий на оккупантах изучаемые приёмы и удары Окинава Тэ…