Через ее труп - Уолтер Сьюзен. Страница 11

Я размышлял о том, что сказал бы, если б она попыталась навязать свою волю. Если она не хочет, чтобы дети получили все, самым логичным решением было бы разделить состояние – оставить часть Винни и Чарли, часть мне и моим братьям и сестрам. Но я понимал, что она на это не пойдет; цель явно заключалась не в компромиссе, а в наказании. Я не знал, чем дети Луизы заслужили такое суровое наказание, но догадывался – и, как оказалось, правильно, – что отказ ее навещать был лишь верхушкой айсберга.

Луиза сама занималась финансовыми вопросами, но время от времени я просматривал ее счета – убедиться, что они в безопасности и она по-прежнему получает доход с инвестиций. Поэтому я знал, сколько денег поставлено на карту – более десяти миллионов долларов. Конечно, Луиза была жива, поэтому все эти разговоры о завещании и предсмертных желаниях – просто пустой звук. В ближайшее время никто не разбогатеет. Так я думал.

Луиза не говорила о своей болезни, и я не знал, насколько все серьезно. У нее вроде бы ничего не болело, но она так ослабла, что уже почти не выходила из дома. Дважды в неделю к ней приходила медсестра – я видел аннулированный чек на триста долларов для Сильвии Эрнандес, медсестры. Мне было любопытно, чем занимается медсестра во время своих визитов, но поскольку это не мое дело, я не спрашивал.

Я вытер последнюю тарелку, повесил истрепанное льняное полотенце на дверцу духовки и вошел в гостиную, чтобы поблагодарить хозяйку. Когда я увидел, что она задремала на жутко неудобном диване с высокой спинкой, у меня защемило сердце. Конечно, она бывала несносной, но кто бы не стал таким на ее месте? Когда-то она была магнатом, завсегдатаем модных тусовок, стояла на вершине. А теперь превратилась в больную старуху, которая даже не может не заснуть, перед тем как попрощаться с гостем. Предупреждающий знак? Или просто трудная неделя?

Позже я пожалел, что не потрудился это выяснить.

Глава 12. Джордан

Когда Эшли вернулась с прогулки без пса, я сразу понял – что-то стряслось.

– Эшли! Что случилось? Где Брандо?

– Ох, Джордан, что я натворила!

Она буквально рухнула на стул, и я присел на корточках перед ней.

– Вдохни поглубже и расскажи, что случилось, – попросил я, хотя все и так понял. Она отпустила Брандо с поводка, и он побежал, потому что «должен же он тоже повеселиться», только на этот раз убежал слишком далеко.

– Я всего на минутку спустила его с поводка!

Я предупреждал ее, чтобы не отпускала собаку в темноте, да и вообще в любое время суток. У нас уже было много тревожных звоночков: Брандо чуть не попал под грузовик, стремглав пересек Бульвар в час пик и наткнулся на питбуля вдвое больше размером. И это только те случаи, которые я видел собственными глазами. Но я подавил желание сказать: «Я же тебе говорил».

– Я только переоденусь, и мы его поищем, хорошо?

Я едва успел встать, как зазвонил ее телефон.

– Алло?.. Да! Да, это я! Он у вас?.. Буду через несколько минут!

– Кто-то его нашел?

Она кивнула, а потом снова расплакалась (но теперь от радости). Люди так же часто плачут от облегчения («Ваш муж поправится»), как и от горя («Мне жаль, но спасти его не удалось»). Я шутил, что именно по этой причине не пошел в отделение неотложной помощи – слишком много слез. Я научился сохранять спокойствие и собранность, когда незнакомец захлебывался в рыданиях, но с Эшли все по-другому. Я чувствовал ее боль так же остро, как сломанную кость. Наверное, именно так я и понял, что люблю ее.

Я не раз видел Эшли с разбитым сердцем – после того как прекратила существование ее театральная труппа, когда она не получила большую роль, для которой «создана», и после самой большой трагедии, когда умер ее отец. Она всегда извинялась, что «залила меня слезами», но я не возражал. Мне нравилось быть рядом, утешать ее, если жизнь подкинула проблем.

– Ты цела, он цел, – успокоил я, притянув ее в объятья.

За долгие годы мы много раз обнимались, и у меня не было причин считать, что сейчас что-то изменилось. Пока она не заговорила о нашем уговоре:

– Джордан… Ты помнишь наше соглашение? Насчет тридцатилетия?

Нет, нет-нет-нет! К этому я не был готов.

– Мы заключили соглашение? – тупо ответил я, надеясь, что она поверит в мое притворное замешательство.

Конечно, я не забыл о соглашении. Я вспомнил ее точные слова («Давай будем друг для друга запасными супругами!») и как она рассмеялась, когда я сказал: «Ладно». Вспомнил и поцелуй. И как мне пришлось сдерживаться, чтобы он не перерос в нечто большее, потому что я хотел ее, но не после трех рюмок текилы и всего выпитого. Если уж заниматься сексом, то на трезвую голову.

– Ну, не совсем соглашение, – сдала назад она. – Просто ты всегда рядом. И мне это нравится. И может, ну… что, если так будет всегда? Именно об этом мы и говорили.

Я сталкивался с разными пугающими ситуациями: проигрывал одно очко за пять секунд до конца матча, делал свой первый надрез не на трупе, говорил молодому и полному надежд диабетику, что не получится спасти его палец, ступню, ногу… Но ничто так не пугало меня, как Эшли, говорящая, что хочет выполнить уговор.

– Брандо ждет. Пойду переоденусь.

Я оттолкнул ее не потому, что не хотел выполнить уговор. А потому, что именно этого и хотел. Но не так. Как я отступил после того поцелуя, потому что хотел для Эшли большего, чем секс по пьяни, о котором она может пожалеть, в точности так же я уклонился от ее вопроса о браке, потому что хотел для нее большего, чем непримечательное предложение, которое ей пришлось делать самой. Счастливчикам делают только одно предложение за всю жизнь. Не стоит довольствоваться тем, которое проскользнуло невзначай.

Я знал, как обручились родители. Достаточно того, что я родился через четыре месяца после свадьбы. Мама всегда отрицала, что это был брак по необходимости, но я видел ее взгляд, когда подруги рассказывали, как им сделали предложение на вершине горы, о бархатных коробочках и шампанском, спрятанных в деревьях. А ее просто спросили: «Да? И что будем делать?» Я не хотел обручаться под тусклым флуоресцентным светом на кухне с мебелью из 70-х. Я тоже хотел забраться на горную вершину.

Почти все наши школьные друзья из Висконсина уже были женаты. Моя лента в Фейсбуке [6] состояла из сплошного потока обручальных колец и объявлений о свадьбе. Я просматривал фото с «белых вечеринок» в роскошных отелях и «гавайских вечеринок» на озере. Незнакомые люди становились родственниками, две семьи сливались в одну. Защитник из нашей футбольной команды только что заказал футболки с надписью «Она сказала да», и наши бывшие товарищи по команде надели их на его мальчишнике. По стандартам Среднего Запада, мы с Эшли далеко отстали: старый, просроченный, почти испорченный товар.

Здесь, в Лос-Анджелесе, нет ничего удивительного в том, чтобы оставаться холостым в тридцать, а то и в сорок. Местные ловили возможности, и я не имею в виду ничего плохого, мы ведь и сами приехали сюда за этим. Но такой образ жизни сказывался и на всем остальном. Мы как будто держались до последнего на всех фронтах – а вдруг появится что-то (или кто-то) получше.

И я некоторое время цеплялся за эти возможности. Мне хотелось узнать, почему «Бич бойз» [7] мечтали, чтобы все девушки были из Калифорнии, поэтому я и пытался перезнакомиться со всеми. Но через семь лет свиданий понял, что самая лучшая возможность всегда спала в соседней комнате.

Я повернулся к соседке спиной. Мне не хотелось видеть ее лицо. И совсем не хотелось, чтобы она увидела панику на моем. Заключая то соглашение, мы были пьяны, но это не значит, что я не готов его выполнить.

– Не нужно, – сказала она. – Я сама за ним схожу.

Я слышал в голосе Эшли разочарование. Я не хотел ее обидеть, просто ждал подходящего момента для нашей горной вершины.