Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций. Страница 53

Некоторые лица, выглядывавшие из-под капюшонов, выражали распущенность, кощунство, опьянение; женщины, проходя мимо стоявших, угрожали сжатыми кулаками, мужчины, желая произвести переполох, наступали на толпу, которая с криком пятилась от них.

Весь этот сброд в грязных лохмотьях, истязавший себя, опьяненный до безумия, стонущий от боли, производил очень сильное впечатление, которому трудно было не поддаться.

Это не были заурядные люди; они выделялись по своим поступкам и чувствам и стояли выше общего уровня. Не считаясь с обычаями, не страшась ни мук, ни смерти, забыв обо всем, они отреклись от того, что другим было дорого и необходимо.

Своим окровавленным телом, израненными ногами, обагренными кровью руками, с дикими лицами, пылающими огнем, с воющими песнями, они вызывали ужас и страх.

В толпе глазеющих послышались какие-то крики… Несколько ободранных нищих, срывая с себя лохмотья, бросились к процессии, медленно направлявшейся к рынку, и смешались с бичевниками, продолжавшими петь и хлестать себя плетьми.

Хотя лица большей частью были закрыты, но по голому телу можно было определить возраст, род и происхождение.

Тут были и сгорбленные старцы с костистыми плечами, со сморщенной желтой кожей, на которой переплетались раздутые жилы, и которых можно было принять за мертвецов, вышедших из гробов, если б не свежая, струившаяся по телу кровь; рядом с ними молодое женское тело и исхудавшие тонкие плечи юношей; все они в каком-то диком беспорядке, хаосе, воспламененные, разгоряченные толкались, бросались с одного места на другое, хлестали и истязали друг друга… Некоторые женщины как будто нарочно срывали с себя одежду и почти совсем голые выставляли напоказ свои окровавленные плечи, гордясь ими, подобно тому, как в молодости гордились своим телом.

Когда процессия с песнями остановилась посреди рынка, произошло что-то невероятное, поразившее своей необузданностью. Проходившие мимо балаганов хватали со столов съестные припасы и похищали все, что им попадалось; некоторые ревом умышленно пугали детей, иные хватали близко стоявших за платье и тащили их с собой. Только шедшие в первых рядах держали себя серьезно, а остальные были нахальны и распущены.

Вождь с закрытым лицом остановился на рынке, и кругом начали расставлять знамена. Человек, державший свиток в руках, снял капюшон и перед глазами любопытных предстала его бритая голова с желтым лицом, с выпуклыми глазами и неимоверно широким ртом. Если б не его одежда и среда, в которой он находился, то его легко можно было бы принять за свадебного стихоплета или шута, до того он на них был похож. Однако, вместе с тем он напоминал кутейника и бакалавра.

На лице его, окрашенном желчью, выделялись два пятна кирпичного цвета, как будто намалеванные.

По данному знаку он поднял вверх руку, державшую бумагу, потряс ею и воскликнул:

– Послушайте! Слушай, народ благочестивый!

Со всех сторон бросились к нему любопытные, толкаясь и стараясь опередить один другого. Шум и крик прекратились, песнь о покаянии стихла, заглох последний стон, и многие из толпы упали на землю, одни на колени, другие ниц, припав лицом к земле, а некоторые как бы для сна, ударяясь изувеченными плечами о камни. Никто из них, казалось, не чувствовал боли. Когда наступила тишина, человек, державший в руках свиток, развернул его, принял позу ксендза, проповедующего с амвона и то крикливым, то плачущим, то экзальтированным голосом начал говорить, обращаясь к стоявшим кругом:

– Послушайте, народ благочестивый! Слушайте, люди, верные заветам Христа! Мы к вам пришли, как когда-то апостолы, с новым Евангелием и новым, благим учением.

Когда-то свет должен был быть уничтожен огнем и моровой язвой за тяжелые грехи. Пресвятая Мать Искупителя и все святые мученики и угодники упали к ногам Спасителя и в продолжение трех дней и трех ночей они умоляли и плакали, пока Христос не сжалился и не послал Своего ангела с письмом к св. Петру в Иерусалим.

При этих словах он развернул бумагу и, приподняв ее вверх, начал ею размахивать.

Приблизив ее затем к лицу, он, как бы читая написанное, начал говорить:

– Я, владыка живота и смерти, повелитель и судья, Творец и искуситель ваш, во имя правды и справедливости, приказываю вам покаяться и кровью своей загладить свои грехи.

Бросьте ваши дома и имущество, детей и родителей, мужей и жен, отрекитесь от всего земного, возьмите плеть в ваши руки и идите проповедовать о покаянии и о спасении света по проезжим дорогам, по деревням и посадам, и повсюду, где люди погрязли в грехах…

Вы будете безжалостно и беспрестанно бичевать себя в течение тридцати четырех дней так же, как и я в течение стольких же лет прожил, мучаясь из-за вас… Вы не будете жить в домах и, не зная отдыха, вы больше одного дня на одном и том же месте не останетесь.

И если кто из вас исповедуется перед другими в своих грехах, то они ему будут отпущены, ибо вы все за вашу пролитую кровь будете посвящены в духовный сан и то, что вы отпустите на земле будет вам отпущено на небесах.

В толпе слушателей было много духовных лиц и клириков, и при этих словах кающегося послышались тихие, выразительные возгласы удивления и возмущения.

Поднявшийся вслед за этим шум не давал ему продолжить чтения, и вождь затянул песнь, которой начали вторить и другие, поднявшиеся с земли; снова началась толкотня и давка, и двинулись дальше, хотя вождь еще сам не знал, в какую сторону повернуть.

Во многих городах, где они побывали, духовенство выходило к ним навстречу с процессиями и с хоругвями, и их вводили в костелы. Они, может быть, надеялись и здесь найти такой же прием; но по приказанию духовной власти костелы были закрыты на ключ, так как духовенство не хотело принимать участия в упражнениях этой новой секты.

Вождь быстро понял, что он имел дело с людьми холодными, предубежденными, мало веровавшими. Нашлось немного наивных, которые поверили этому письму, принесенному ангелом…

Читавший бумагу и шедший впереди его вождь обменялись взглядами, как бы советуясь с другом, и сделали знак шедшим сзади.

Вожди смешавшись с толпой, немедленно начали хлестать ее плетьми, заставляя встать с земли тех, которые лежали и отдыхали; по данному ими сигналу, начали устанавливаться в ряды, подняли плети вверх, все упали на колени, затянув жалостную песнь.

Удары плетью и пение вывели из оцепенения бичевников, и они как бы преобразились; безжалостные удары становились все быстрее и быстрее, и одновременно усиливалось пение; голоса становились более выразительными, и кающиеся, опьяненные каким-то безумием, испытывали блаженство, разрывая свое тело до крови, которая текла струями, и упиваясь видом ее.

Чего не удалось достигнуть чтением письма ангела и рассказами о новом Евангелии, то было вызвано картиной истязаний бичевников.

Их экстаз передался толпе, откуда люди устремлялись к ним, послышались плач и стоны… У тех, которые пришли сюда с недоверием и возмущением, заговорила совесть, и они молились, творили крестное знамение, плакали, волновались.

Кто давал этим людям силу переносить с наслаждением истязания, которым они себя подвергали? Кто сотворил это чудо, что они жаждали страданий и их благословляли?.. Даже духовные лица были сильно поражены, и многие из них отворачивались, как от соблазна, из боязни им заразиться. Пение, начатое охрипшими, уставшими голосами, усилилось, стало стройнее, раздавшиеся мощные звуки имели в себе какую-то страшную силу, пронизывающую сердца людей.

Женщины бились в истерическом плаче.

Толпа любопытствующих, стоявшая на рынке, испугалась и начала колебаться, не присоединиться ли ей к кающимся и признать новое Евангелие? В момент такого подъема духа и вдохновения их толпы глазевших первым выбежал какой-то молодой причетник и, разорвав на себе одежду, как безумный бросился к человеку в капюшоне и упал перед ним на колени. Человек, державший в руках свиток, начал с него срывать висевшие на нем лохмотья и подал ему свою собственную плеть. Причетник с бешенством ударил ею по своим белым плечам, и кровь брызнула. При виде этого толпа издала глухой крик.