Старое предание (Роман из жизни IX века) - Крашевский Юзеф Игнаций. Страница 56

Пястун вздохнул.

— Как же бог допустил, чтобы его мучили?

— Он сделал это по доброй воле, дабы показать, что он бог, и, замученный, распятый, воскрес из мёртвых и вознёсся на небо.

— И так это было? — спросил хозяин.

— Так было, — ответил гость, — совершилось и много других чудес, подкрепляющих дело божье. Однако наибольшим чудом было то, что рыбаки и плотники, простой народ смог обратить в эту веру царей, мудрецов, властителей мира и что низвергли они алтари лжебогов, а вера эта день ото дня все ширится и крепнет…

Пястун молча слушал, а второй путник, державший в руках сделанный им из палочек крестик, добавил, что этот знак смерти стал символом новой жизни, и потому его носят приверженцы веры, наречённой именем божьим, коль следуют по начертанному им пути.

Простой человек был Пястун, однако он многое понял, иное было ему неясно, тогда он спрашивал или даже спорил; таким образом, беседа затянулась до поздней ночи.

Они сидели на крыльце, откуда видны были озеро и башня, высившаяся среди широких просторов. Вдруг в темноте блеснул огонёк на одном из холмов, и пламя столбом поднялось ввысь. Приезжие ещё не успели спросить, что это означает, как показались ещё и ещё такие же огоньки… даже в лесу загорелись костры, и заревом занялось небо.

— Что это за огни? — спросили гости, — не пожары ли это, не враг, ли поджигает дома?

— Нет… Это огненные вицы, — ответил Пястун, — они возвещают войну… В эту минуту весь край, все наши общины узнают, что пора выступить в поход… туда…

Он показал на башню.

Словно в насмешку над кметами, огнём возвестившими войну, князь велел поджечь на вершине башни ворох лучины.

Вспыхнул гигантский костёр, как будто вся башня пылала внутри.

Пламя отражалось в глади озера. Зрелище было великолепное и в то же время страшное. Огненными письменами на фоне ночи начертали свой приход война и смерть. Приезжие грустно вздохнули.

— Не бойтесь, — успокаивал их Пястун, — чужих у нас никто не тронет, хотя б и началась война, а пока народ соберётся, может пройти несколько дней. Прошу вас, останьтесь у меня на завтра… Это день моего сына, торжественный для меня: ему исполняется семь лет — начинается его жизнь. Не знаю, приедет ли ко мне кто-нибудь из близких, теперь все поглощены войной… так прошу вас, братья мои по языку, исповедующие бога мира, будьте дружками моего дитяти.

Путники переглянулись, а младший, весело улыбаясь, сказал:

— Да будет по воле вашей…

И они отправились в амбар, где им уже приготовили постели.

На следующий день, чуть забрезжило, вся округа, леса и поля уже кишели народом, стекавшимся к городищу. Люди располагались невдалеке, но пока ничего не предпринимали, а тем временем прибывали все новые толпы со своими знамёнами на высоких древках и размещались подле них.

Огненные вицы подняли на ноги все общины и ополья, какие только были вокруг. Хвостек мог видеть с башни, какие силы собрались против него и как они с минуты на минуту возрастали.

В последние дни городище укреплялось: насыпали валы, перекапывали рвы и забивали частоколы, по валу расхаживала вооружённая стража, а на вершине башни непрестанно мелькали какие-то фигуры.

Вопреки предположениям Пяста, не ожидавшего гостей, чуть не все старейшие кметы, жупаны и владыки толпились у ворот его убогого дома, так что и он и Репица не были уверены, накормят ли они такое множество народу. Правда, амбары и кладовые были полны и этих запасов могло бы хватить, но как потом прожить зиму? Пястун слегка обеспокоился, но решил раздать все до последнего и, по старинному обычаю, не скупясь, накормить и напоить гостей, хотя бы дома не осталось ни единой крошки, ни капли.

Приняв это решение, он с весёлой улыбкой вышел к воротам встречать гостей.

Старейшины, оставив своих людей, расположившихся в поле, со всех сторон тянулись к дому сына Кошичека. Явились и Мышки, которых вёл Кровавая Шея.

— Счастливая примета для вас, дорогой хозяин, — крикнул он с порога, — в день рождения вашего сына начинается война против немецкой неволи. То верный знак, что мальчик дождётся возврата прежней нашей жизни и свободы…

Затем все по очереди стали обнимать хозяина, а когда вчерашние чужеземные гости заговорили на языке «слова», их приветствовали как братьев и усадили на почётное место. Под деревьями поставили на дощатые столы мясо, хлеб и праздничные пироги, а возле столов бочки с мёдом и пивом, ковшики и чарки.

Пока собирались гости — Мышки, Стиборы, родные, знакомые и друзья — и ещё не начинался обряд постригов, за едой и питьём завязался разговор.

Младший путник снова стал уговаривать полян объединиться с братьями моравами, чехами и другими для противоборства немцам, ибо от них всем им грозила великая опасность, а одолеть их «слово» могло только общими усилиями.

Мышки возражали:

— Дайте нам сперва избавиться от своего зла и вырвать его с корнем, а потом мы подумаем, кого сажать на его место.

К полудню избу, двор и лужайку за деревьями заполнили гости. Близилась минута, когда должен был совершиться обряд постригов. В семьях обязанности жреца обычно выполнял глава дома: отец совершал жертвоприношения и водил, когда требовалось, к святым местам. Достигнув семи лет, мальчики из рук матери, из-под женского надзора переходили под власть отца, дабы исподволь подготовиться к будущему ремеслу воина, земледельца и охотника… Однако большей частью у славян в те времена, как и поныне у многих кавказских племён, мальчиков поручали заботам дядьев или старших братьев, памятуя, что отцовское сердце нередко оказывается чрезмерно мягким и снисходительным, а излишняя суровость могла бы ослабить те узы любви и уважения, которые должны соединять отца с сыном.

Под старыми деревьями неподалёку от сбитых из досок; столов, покрытых браными скатертями, бил источник, почитавшийся священным, а рядом с ним испокон веков лежал камень, на который возлагали жертвоприношения.

Когда все собрались, привели мальчика в белой одежде, с длинными распущенными волосами, которых с рождения не касались ножницы; со слезами на глазах мать передала его в руки отцу.

Пяст приготовился принять у неё ребёнка и, когда тот бросился к его ногам и обнял колена, поднял его и окропил водой из источника. Затем взял лежавшие наготове ножницы, подстриг несколько волосков на лбу и отдал ножницы старейшинам и другим гостям, которые понемногу подрезали их кругом. Срезанные волосы тщательно собрали и закопали под камнем, чтобы они не попали в огонь, что, по поверию, причиняло вред.

Когда пришло время наречь мальчика, который доселе назывался только Пястовым сыном, хозяин обратился к младшему чужеземцу с просьбой придумать имя.

Он поднялся и подошёл к старику.

— Если я должен дать имя мальчику, позвольте мне сделать это по нашим обычаям и дать его вместе с благословением… Бог, в которого веруют чехи и моравы, такие же, как вы, дети «слова» [55] — бог и отец для всех… Итак, во имя отца и сына и духа святого крещу и нарекаю его именем Земовид. Да будет ему даровано видеть землю свою спокойной и счастливой.

С этими словами он смочил пальцы в воде и начертал на челе отрока крест.

Услышав это прекрасное имя, все возрадовались, а Пястун, подойдя к чужеземцу, хотел одарить его чем только мог, но тот сказал, что никаких даров не принимает, ибо дал обет бедности; молвив это, он отошёл в сторону, чтоб не мешать совету старейшин, так как время было горячее и всех точила тревожная дума о войне.

Все оглядывались на озеро, где сурово и грозно высилась башня, пылавшая ночью огнём, словно желая сказать: «Я вас не боюсь! Вы сзываете народ против меня, а я вызываю вас!»

— Впрах разнесём последнее гнездо Попелеков! — вскричал Мышко Кровавая Шея, показывая на башню. — Да приведись нам осаждать её не один, а десять месяцев, всё равно мы возьмём их, хоть измором…