Князь Святослав - Васильев Борис Львович. Страница 4

— Тебе нельзя рожать, моя королева.

— Советуешь не рожать?

— Посоветовал бы, но это невозможно. И ты знаешь, что это так.

— Почему же невозможно? — усмехнулась Ольга. — Так довольно часто поступают оплошавшие девчонки и множество неосторожных женщин.

— Ты не просто великая женщина. Ты — великая княгиня, королева русов, как тебя зовут на Западе. За тобою — тень твоего отца, который там, греясь у костров Вальхаллы, заботится о силе и процветании Киевского княжества.

— Торжественно, но не очень понятно. Рожать при мертвом муже? Что тогда станется с великим Киевским княжеством, мой воевода? У тебя не хватит сил, чтобы заткнуть глотки боярам и примучить все славянские племена.

— Родить должна безымянная женщина. Не великая дочь Вещего Олега и владычица Киева, а лишь тень ее.

— Я не понимаю тебя, Свенди, — вздохнула Ольга. — Ты начал говорить загадками, что не к лицу великому воеводе.

— Я говорю так потому, что стараюсь нащупать выход. Из головы не выходит мысль о том, как нам спасти наше великое Киевское княжение, моя королева.

Великая княгиня тяжело вздохнула и привычно заходила по покоям, оглаживая пальцами оберег на груди. Потом сказала, не оглянувшись:

— Не щади меня, Свенди. Это не к лицу ни мне, ни тем более тебе.

— Ты права, как всегда. На окраине Новгородской земли есть женский скит. Там скрываются христианки, их всего семеро. Ты спрячешься у них, и они примут твои роды.

— И взамен потребуют, чтобы я ввела на Руси христианство? И мы получим восстание…

— Мы ничего не получим, если ты возьмешь с них клятву молчания.

— Какую клятву? Я не знаю, как клянутся христиане.

— Спроси у греческого священника, которого ты дважды навещала.

— Не знаю, Свенди, не знаю, — озабоченно повторяла великая княгиня, продолжая ходить по покоям. — Оставить малолетнего сына, когда кругом враги, и ты каждое мгновение должен будешь скакать с дружиной им навстречу… И меня не будет в Киеве. И что скажут киевские бояре, когда я вдруг поеду в какое-то тайное христианское пристанище…

Свенельд улыбнулся:

— Ты поедешь не в скит. Ты поедешь обустраивать наши земли и даровать славянам права торговли и самостоятельного управления. А пока беременность незаметна, будешь править как обычно. Когда почувствуешь, что платья уже не могут скрыть тайну, объявишь, что отправляешься устраивать земли славянские.

— А что скажет охрана, когда я вдруг поеду к этим христианкам? Им придется вырвать языки, Свенди.

— Охрану оставишь в Новгороде. Тебя будут сопровождать мои люди. Ты знаешь Неслыха?

— Знаю. Берсень лично попросил взять этого Неслыха на службу.

— Это верный человек. Он и проводит тебя в христианский скит.

— Меня проводит Айри. Это мой верный человек.

— Айри чужеземка. Ее запомнят все, и наша тайна перестанет быть тайной.

— А ребенок? Останется в монастыре? Я должна знать, где он будет… Это ведь наше дитя, Свенди.

— Неслых передаст его в добрую семью, где ребенка примут, как родного, будь то мальчик или девочка. А ты правь, как правила, моя королева, только не позабудь узнать у священника, как клянутся христиане.

— Но я увижу его? Хоть раз…

— Узнай христианскую клятву, — сурово сказал Свенельд и вышел из покоев.

И всегда сдержанная, даже суровая дочь Олега тихо заплакала, поняв, что никогда в жизни не увидит ребенка, которого вынашивала под сердцем.

Свенельд стремительно шагал по длинным полутемным дворцовым переходам. Он был недоволен собой, но иного и быть не могло. Великая княгиня никогда не увидит свое дитя, потому что двух претендентов на власть не могла выдержать еще неокрепшая Киевская земля. И он ясно дал понять это Ольге. Да, он причинил ей боль, но лучше рубить сплеча, чем долго и мучительно резать живую плоть. И он навсегда, одним ударом оборвал пуповину собственного, еще не родившегося ребенка.

За поворотом неожиданно выдвинулась из коридорной тьмы мужская фигура, и Свенельд сразу остановился, привычно положив руку на рукоять меча.

— Кто?

— Не гневайся, великий воевода, что пресек путь твой, — ответил тихий голос. — Но мой отец не велел мне часто мелькать пред очами. Мое имя — Неслых.

— Идем к свету, Неслых, — сказал воевода. — Я должен увидеть твое лицо.

Они молча дошли до перекрещения переходов, где было достаточно света, и шедший впереди Неслых остановился на самом освещенном месте.

Перед Свенельдом стоял худощавый, среднего роста мужчина лет тридцати с покатыми плечами, в которых опытному глазу виделась недюжинная сила. Но лишь опытному. Человек ненаблюдательный отметил бы только общую унылость вида и странное выражение глаз. Казалось, они вообще не отражали солнечного света. Просто два темных провала с острыми колючками зрачков. И Свенельд понял, что друг одарил его мощной поддержкой: в прижитом им сыне жила незаметная, ни в чем вроде бы особо не выражавшаяся мощная воля.

— Ты — мой хозяин, — тихо сказал Неслых. — Так приказал мой отец. Повелевай.

«Не хотел бы я оказаться его врагом», — почему-то весело подумал воевода. И сказал:

— Пока — великокняжеская дума. Кто с кем кучкуется, кто дружит семьями, о чем шепчутся и о чем думают.

Неслых молча склонил голову.

— Когда великая княгиня поедет в объезд славянских земель, ты выедешь в Новгород с десятком моих воинов и сделаешь так, как повелит тебе десятник.

Неслых еще раз молча склонил голову.

— На людях мы с тобой встречаться не будем. Если вдруг понадобишься, тебе скажут. Ступай.

— Дозволь слово молвить, великий воевода.

— Говори.

— Я всегда выполнял поручения своего отца Берсеня с помощью двух десятков своих верных друзей. Все они оправдывают мое имя.

— Все — Неслыхи?

— Все, великий воевода.

Свенельд усмехнулся.

— Подбери еще тридцать Неслыхов для неслышной службы, — он достал кожаный мешочек. — Это требует платы и роты на верность лично мне.

— Будет исполнено, великий воевода.

Неслых двумя руками принял кисет с золотыми, низко склонил голову, отступил в сумрак перехода и будто растворился в темноте.

Ольга не только обладала глубоким умом, волей и уменьем взвешивать свои и чужие поступки. Она была не просто любимой дочерью великого конунга русов, но и единственным его ребенком, а потому Вещий Олег вопреки всем обычаям, запрещавшим женщинам повелевать мужчинами, упорно и последовательно готовил ее к высокому месту владычицы Киевского княжества. Ольга, когда был жив отец, присутствовала на официальных встречах и даже на тайных советах Боярской думы. И высокий пост правительницы при малолетнем сыне был для нее естественен. Она была на своем месте и всегда знала, что и как должна говорить, советовать и приказывать неукоснительно исполнять принятые ею решения. Не случайно во всей Европе ее называли королевой русов.

В этот раз все было как всегда, а Ольга с трудом заставляла себя вести Боярскую думу. Спрашивала, отвечала на вопросы, что-то советовала, над чем-то велела подумать, а внутри копошился проклятый вопрос, что же теперь делать…

Да, необходимо зайти к греку-священнику, выведать у него самую страшную клятву христиан. Потом поехать в земли Великого Новгорода, а оттуда — в скит к христианкам. Но сначала в Новгород. В Новгород! И это надо подготовить сейчас, чтобы не вызвать потом удивленных вопросов.

— Вы все время толкуете о том, что славян надо примучивать. То радимичей, то вятичей, то северян. Вашим дружинникам нужен безнаказанный грабеж, а вам — пленные, которых вы продаете византийским купцам как рабов. Если мы будем идти таким путем, Киевская Русь погибнет. Потому что доведенные до отчаяния славяне похватают дубины и, в конце концов, перебьют всех русов до последнего. Перебьют ваших жен и детей, а то и, следуя вашему примеру, продадут их на рынках рабов в Кафе или в самой Византии. Вы этого хотите? Нет?.. Тогда я, как соправительница при малолетнем великом князе, внуке Рюрика, повелеваю вам с сего дня прекратить полюдье и все виды поборов и разбойных набегов на славян.