Мой «Фейсбук» - Зеленогорский Валерий Владимирович. Страница 16

Вадик проворчал:

— Сами бомбу украли; людей за это, между прочим, казнили, кстати, нерусских; как воровать, так им и евреи хороши, а как создавать — извините, мы вам доверять не можем! Суки! До сих пор та же песня, чекисты, коммунисты, Сталин — эффективный менеджер, совсем оборзели!

— Ну ладно, — сказал Валерий, — береги нервы, ты про Обаму думай, теперь он тебе Сталин!

— Мне он никак, я без него живу, я, кстати, республиканец и за него не голосовал.

Валерий усмехнулся:

— А я совсем не голосую, как 18 лет исполнилось, ни разу не запятнал руку свою бюллетенем. Я анархист, отрицаю государство, сижу на берегу и смотрю, как плывут трупы моих врагов и заклятых друзей.

— А вы, батенька, латентный даос, — засмеялся Миша. — Вам в Непал надо для просветления.

— Мне на бесхаим надо, а не в Непал, вот скоро приеду опять сюда и поселюсь в «Елочке», буду жить, как в раю.

— Не спешите нас хоронить! — произнес Саша. — У нас дома еще дела!

Так вроде пели в России когда-то.

Я хочу закончить свой доклад.

Так вот!

Преподавал, скучно, женился, веселее стало, двух девочек родил; когда им по три года исполнилось, стал их учить сам.

Потом книжку написал «Как учить детей математике», перевели на сорок языков, вот, езжу по свету с лекциями, платят неплохо, даже интересно.

Кстати, хотел спросить: помните, у нас в лагере один мудак был во втором отряде, Рабинович, единственный меня в шахматы рвал, мерзкий тип, как я помню.

Он тогда пропал куда-то.

— Да не пропал он, — протянул Валерий, — я его в Москве часто вижу, даже фильм снимал о нем к юбилею.

Все прильнули к ноутбуку Валерия и посмотрели трейлер фильма о мальчике из их общего детства, ставшем богатым жлобом в дикой капиталистической России.

— Только я не понял, он заказал кино на юбилей; значит, его люди смотрели; что же он, не понимал, что кино его изобличает, показывает в дурном свете?

— У нас теперь так принято — демонстрировать свои успехи, достигнутые любой ценой. Успел — значит, первый, и цена не имеет значения; а не успел, значит, опоздал.

— Там все помешались, — добавил Миша, — я давно наблюдаю за ними.

Представьте себе, меня пригласил министр один поиграть собаке своей, заболевшей раком, мы две недели играли с камерным оркестром у него в загородном доме, собака, правда, умерла, но какие порывы!

А партнера своего больного не пожалел, выбросил из бизнеса без жалости, ровно перед продажей совместного дела; ничего не оставил, ни гроша.

— Звери есть везде, — подытожил Валерий. — Давайте о хорошем.

Я помню, в 91-м году был в Лондоне с женой.

Поехали в Виндзор, она хотела посмотреть, как живет королевская фамилия.

На парковке слышу русскую речь, целый автобус старичков разгружается, симпатичные такие старички, румяные и благополучные, все нормально, только по-русски разговаривают с акцентом легким.

Оказались эмигранты русские из Штатов.

Услышали, что мы женой разговариваем по-русски, окружили, закидали вопросами: про Москву, почем сосиски, Ельцин — это наш человек?

Там дедушка один был из Челябинска, так он меня страшно удивил.

Он услышал, что я недавно был в Челябинске, на его любимой родине, где он не был двадцать пять лет; город и родной завод снились ему каждую ночь в цвете.

Его насильно увезла дочь за светлым будущим в Америку, он не хотел, замначальника литейного цеха, на хорошем счету, уважаемый человек. Америку он не любил, не понимал языка, не любил негров, латинов, китайцев, они все вместе не любили его, но он об этом не знал.

Жена умерла, дочка с внуком переехала в Канзас, он жил один в Квинсе, брошенный и никому не нужный. В синагоге он встретил на бармицве (праздник совершеннолетия мальчиков) у своих дальних родственников женщину, они стали жить вместе, но он всегда был грустен и вспоминал о своем литейном цехе, где два раза висел на Доске почета и мечтал о должности начальника.

Человек он был трезвый, понимал, что еврей и беспартийный, так что его никогда не назначат, но мечтал. Он отвел меня в сторону и робко спросил меня, как Челябинск, то да се, потом долго молчал, сглотнул нервно и спросил меня: а мог бы он теперь, после перестройки, когда отменили шестую статью Конституции о правящей роли КПСС, получить место начальника цеха?

Вопрос меня убил. Прошло уже двадцать пять лет, он прожил другую, новую, жизнь, и тем не менее его жизнь осталась там, среди труб и башен пролетарского Челябинска.

Я твердо сказал, что, конечно, да. Его голос задрожал, в глазах были слезы, он понял наконец, что у него украли жизнь и нет счастья ни по какую сторону Тихого океана. Я захотел рассказать ему в утешение, как его сверстники с пенсией в 70$ догнивают на койках районных больниц.

Они не видели не только Парижа, но и Свердловска, а он, гладкий ухоженный американский старик, объездивший весь мир, должен плакать от счастья, что не сгнил… Но эти слова ему были не нужны — он плакал, и лицо его было мертвым.

Я вспомнил в этот момент своего папу, он тоже был заместителем, но не мечтал стать директором, потому что знал: так не будет никогда. Он умер, не дождавшись перемен, и кто знает, что он сказал бы мне сегодня про новую жизнь…

Начали объявлять рейсы: погода наладилась.

Первым улетал Саша.

Потом улетел Вадик, он исчез в толпе своих музыкантов, ушел твердой походкой, не оборачиваясь на свое прошлое — так же, как 30 лет назад в аэропорту Минска. В руке его блестел диск с рекламным фильмом про пансионат «Елочка».

Незаметно исчез Миша, он шел с отрешенным лицом неземного человека, решившего спасти мир своей музыкой.

Валерий последним покидал ковчег, который собрал бывших пионеров лагеря «Орленок» и будущих обитателей пансионата «Елочка».

Все сложилось, круг замкнулся, их родителям было некогда быть с ними в детстве.

Работа без выходных и разрушенный быт вынуждали их отдавать детей на все лето.

Их детям тоже скоро никто не будет нужен, вот тогда они приедут на край света; может быть, вместе купят билет и для Леоновой — если она доживет до этого времени.

Новости зоофилии. Удивительное рядом

Обыватель Зверев после неудачи с крокодиловой фермой завел страусиную. Жена Зверева всегда звала его скотиной, и не без основания.

Еще до замужества он часто смотрел итальянский фильм «Хлеб и шоколад», где бедные итальянцы любили кур; чиновники Госкино не прорюхали зоофилический компонент, а Зверев все понял правильно: до жены любил одну курицу из областного центра и сам был петухом в своем курятнике.

С возрастом захотелось кого-то покрупнее, и он завел страусов нанду; когда их завезли, он долго стоял у загона и пронзительно вглядывался в тонкий профиль страусихи Джульетты, попивая самогон.

Потом выпивать принудительно стала Джульетта, и Роман, так звали Зверева, решил: пора.

За две недели пьянки Джульетта полностью потеряла лицо и готова была дать просто за стакан; оказывается, у страусов нанду нет фермента, расщепляющего алкоголь, и она забухала по-взрослому.

После бани, в пятницу, Зверев сначала набухал жену, исполнил с ней тестдрайв, жена удивилась: он давно уже не покрывал ее — и заснула, поверив, что грядут перемены.

Жена заснула, а Зверев нет; он, как Лаврентий Берия, метнулся к загону, Джульетта била трехпалыми ногами и ждала бухла, утолив жажду, она была готова на все.

Самец ее отсутствовал: у него, как правило, от трех до восьми самок, и он проебал шестую жену, так бывает, когда берешь груз не по себе.

Джульетта уже рыла мордой траву, и Зверев поимел ее орально, но для безопасности вставил ей в пасть свой протез.

В момент апогея Джульетта сломала преграду и лишила Зверева достоинства, он закричал раненой птицей; «Скорая» в их село ехать отказалась, оскорбленная произошедшим, Зверев погиб от потери крови, как герой.