Там, за зорями - Хващевская Оксана. Страница 70

Злата шла за своей коллегой и ног не чувствовала под собой. Все рушилось на глазах, увлекая за собой, повергая в бездну боли и отчаяния. Она кусала губы и сжимала кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладошки. Было так больно, так невыносимо больно и так хотелось плакать. Хотелось забиться в какой-нибудь угол потемнее, скрыться ото всех на свете и плакать, плакать, плакать… Пока не кончатся силы, пока не иссякнут слезы, пока не придет спасительное вязкое отупение…

Полянская не помнила, как смогла пережить педсовет. Она так и не посмела поднять глаза на Яблонскую, и не только из-за стыда перед ней или из боязни выдать себя и расплакаться. С каждой секундой понимание произошедшего все отчетливее вставало перед Златой, казалось, еще немного, и с ней случится припадок. Она не могла смотреть на Марину Александровну, потому что, глядя на нее, девушка как будто видела Дороша. В нервных движениях ее рук, в звуках сильного голоса, в манере говорить и держаться, в ее глазах, жизни, в душе, в сердце был Виталий Алексеевич. Это с ней он, молодой и счастливый, шел в ЗАГс. Это она подарила ему сына, пробудив в нем отцовские чувства. Они оба строили свой дом, быт и какие-то планы. Это с ней он обсуждал свои дела и серьезные проблемы, она, а не Злата Полянская, была его надежной опорой и поддержкой. А она, Злата Юрьевна, была лишь веселым и забавным развлечением. Над ней можно было подтрунивать и смеяться. Ну и иногда говорить то, что она хотела бы услышать, только затем, чтобы усыпить ее сомнения и удержать около себя.

— Извините, мне что-то нехорошо… — пробормотала девушка, поднимаясь со своего места и не в состоянии больше выдерживать этой пытки. — Можно я выйду?

— Да, конечно! — немного растерявшись, сказала Марина Александровна, которую Злата Юрьевна так бесцеремонно прервала на полуслове.

Девушка, почти не разбирая дороги, бросилась вон из учительской и побежала в свой кабинет. Захлопнув за собой дверь и заперев ее на ключ для надежности, она безвольно сползла по стенке на пол и, наконец, дала волю слезам. Она рыдала навзрыд, обхватив голову руками, и с каждой слезинкой все отчетливее понимала, что не сможет жить без него. Перед глазами все стояли его глаза, темные, миндалевидные, в обрамлении пушистых ресниц, в которых плескались то искорки веселья, то полыхало обжигающее желание. Она любила его до умопомрачения и уже не представляла, как жить без него. Злата знала, чувствовала, не все в его словах, поступках и порывах было обманом. Но от этого не становилось легче, наоборот, было еще больнее… Весь мир, казалось, теперь пролег между ними, и это чувство безысходности, невозможности что-либо изменить порождало желание все разрушить. Вот бы обладать силой Геркулеса, чтобы разрушить и эту школу, и эту деревню, и этот мир. Вот бы исчезли все, и только они остались…

Злата сжимала в руках мобильный телефон, из последних сил надеясь на чудо и все же понимая, что чудо невозможно. Дорош не позвонит, он не станет ничего объяснять и никогда не променяет свою семью и упорядоченную жизнь на Злату Полянскую и ее деревню.

Он не позвонит, и она тоже. Это она тоже знала слишком хорошо. Даже если она будет умирать от горя и любви, звонить ему и умолять не станет. И не гордость, совсем не гордость удержит ее от этого. Только чувство собственного достоинства да такие понятия, как честность и порядочность, наверное, уж слишком развиты в ней. Она плакала, и казалось, слезам не будет конца.

Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем Злата, наконец, оторвала лицо от коленей. В классе быстро сгущались ранние зимние сумерки. На нее нашло какое-то странное оцепенение. От долгих слез болела голова, опухли глаза, а в груди как будто все застыло, превратившись в лед, и даже дышать было тяжело. В голове не было мыслей. Как будто кто-то взял и стер губкой все, что до этого имело значение и казалось даже важным. Медленно поднявшись на ноги, Злата Полянская подошла к умывальнику, включила воду и сделала несколько глотков. Потом открыла дверь и вышла в коридор. Педсовет уже давно закончился, учителя и администрация разъехались по домам, в школе остался лишь техперсонал. В холле на первом этаже горел свет, и две женщины, тихонько переговариваясь, жались к батареям.

Появление на лестнице Златы Юрьевны заставило их умолкнуть и в немом изумлении уставиться на нее. И вид ее, какой-то уж слишком странный, заставил их переглянуться. Она походила на сомнамбулу. Они сразу поняли: у нее что-то случилось что-то страшное, наверное, кто-то умер. Они хотели окликнуть ее, расспросить, возможно, чем-то помочь, но так и не решились. Она прошла мимо них, даже не заметив.

Девушка вышла на улицу, а они прильнули к оконному стеклу. На улице не на шутку разыгралась метель, быстро темнело но она, кажется, и этого не замечала. Скорее, машинально, чем осознанно, она подняла воротник своей шубки и, обхватив себя руками, стала спускаться по лестнице…

— Интересно, куда это она собралась? Автобус на Горновку у же давно угнел! — женщины снова переглянулись и покосились на часы. — Может, в город поедет? Кажется, у нее родители там живут.

Злата не собиралась в город. Меньше всего ей хотелось сейчас видеть родителей. Она вообще не знала, куда ей сейчас идти и есть ли на земле место, где она смогла бы укрыться от этого несчастья.

Девушка отворачивалась от метели и просто бесцельно шла вперед. Она уже поняла, что автобус ушел, а в этой деревне нет никого, к кому она могла бы попроситься на ночлег. Придется ей пешком добираться до Горновки. При мысли о большом бабушкином доме, где все, все наполнено им, воспоминаниями о нем, отчаяние с новой силой навалилось на девушку Crop, бившись, она сильнее обхватила себя руками и не сразу заставила себя идти дальше.

Она не отдавала отчета в собственных действиях, она не понимала, зачем свернула с главной улицы и пошла по переулку. Тому самому, где жила их завуч. И Дорош. Злата не знала, зачем упорно двигалась к этому дому, но почему-то ей нужно было сейчас быть там. Полянская не знала, в каком именно доме они живут, но и это не остановило ее. Впрочем, все решилось само собой. Его машина стояла у ворот.

Быстро смеркалось. Метель свирепствовала, у дома, поскрипывая, качался фонарь, разбрасывая тени, а в окнах горел свет.

Девушка перешла дорогу и, прижимаясь к забору на противоположной стороне, стала смотреть на окна. Свет горел в трех комнатах, и шторы были не задернуты. Теплом и уютом семейного очага светились окна. Девушке прекрасно было видно, как на кухне хозяйничает Марина Александровна, наверняка готовя ужин мужу и сыну. А в боковой комнате, возможно, детской, играет и делает уроки Артем, а в этой, угловой, отдыхая после трудного рабочего дня, лежит на диване Виталя, глядя в экран телевизора. В общем, полная семейная идиллия.

Слезы снова покатились по щекам. Зависть, черная зависть терзала сердце, она бы все на свете отдала и за такой вот чудесный уютный дом, и за этот зимний вечер в кругу семьи, и за Дороша в качестве своего мужа. Почему же раньше, гонясь за чем-то призрачным, мечтая стать писательницей и стремясь отыскать нелепую сущность каких-то химер, она даже не задумывалась, что счастье может быть заключено не в этом. Даже встречаясь с Дорошем, любя его, она как бы оставляла для себя некое личное пространство. А сейчас все бы отдала, чтобы вот так же, будучи его женой, встречать его с работы, садиться с ним за один стол, разговаривать, воспитывать ребенка, просыпаться каждый день и быть частью его жизни. Злата знала, это подло и неправильно, и бог накажет ее за подобные мысли, но ничего не могла с собой поделать.

Она стояла, не замечая ни темноты, ни холода, ни метели, и сердце ее стремилось туда, в этот дом, к человеку, который был ей так дорог. И хотелось еще раз, последний, хоть мельком увидеть его.

Девушка зажмурилась, пытаясь унять слезы, а когда снова открыла глаза, увидела на желтом фоне окна темный мужской силуэт. Она знала, что он не видит ее, не может видеть, но где-то посреди темноты и вьюги их взгляды встречались. И она стояла и смотрела, а потом, отвернувшись, зашагала прочь от этого дома, из этой деревни.