Миссия «Демо-2020» - Краснов Антон. Страница 11

С исчезновением Бурденко Афанасьев повеселел. Только сейчас он заметил, что всех прочих собутыльников уже развели по домам.

– Вас не проводить, Леночка? – спросил он, вымучивая на своем лице самую усталую за всю

cboto жизнь улыбку. Лена задумчиво кивнула головой, отчего, потеряв равновесие, чуть не упала в лужу, по которой за минуту до этого вброд переправился Бурденко. Афанасьев едва успел подхватить ее.

– Голова кружится, – виновато сообщила она.

– И мальчики кровавые в глазах? – иронично продолжил Афанасьев.

– М-мальчики? К-кровавы-е?.. – Она недоуменно посмотрела прямо в глаза Афанасьева.

– Да это у Пушкина, – засмеялся он. – Из «Годунова»: «И все тошнит, и голова кружится, и мальчики кровавые в глазах…»

«А у тебя бесы Сребреники в ушах!» – вдруг громыхнуло у него под черепной коробкой, и в голове возник такой звук, как если бы по пустому жестяному ведру нежно приложились пудовой кувалдой.

Афанасьев вздрогнул и, зацепившись ногой за какую-то вальяжно торчавшую из асфальта арматурину, повалился на обочину.

Лена склонилась над ним:

– Женя, вы как? Нормально?

– Да сойдет, – пробормотал Женя, хватаясь рукой за землю, а вместо этого находя хрупкое Ленино запястье. – Ты меня извини… у меня что-то немного голова закружилась, и вообще…

«Что ты девушке мозг пудришь? – цинично высказался бес Сребреник, сопровождая свои слова каким-то мерзким скрипом. – Так и скажи ей, что ты в некотором роде не один, так сказать – одержим инферналом, и никакая клиника тут не поможет. Ну… скажи!»

– Да заткнись ты, чертов Сребреник! – рявкнул Афанасьев и тут же с ужасом обнаружил, что говорит вслух, более того, говорит вслух очень громко.

Интересно, что можно подумать о человеке, валяющемся на земле и явно выпившем, который отгоняет от себя какие-то «сребреники» и рекомендует им заткнуться, притом машет всеми имеющимися в наличии конечностями?.. А особенно интересно, что подумает вполне приличная девушка, которой еще и двадцати нет?

Однако Лену мало смутили такие вещи. Она потянула Женю за руку, придавая ему вертикальное положение. Собственно, он и сам прекрасно бы поднялся, не особо уж он и был пьян. Просто вымотан. Бес Сребреник же, занявший наблюдательный пост то ли где-то поблизости, то ли непосредственно внутри многострадального афанасьевского организма, продолжал свое дивное выступление, но несколько экспансивнее:

«У-ух, Евгений Владимирович! Теперь представляете, каковы неприятности, а? Но ведь это только начало, уверяю вас! Нет, я вовсе не хочу вам зла. Никак не хочу. Более того, я!.. Да уж!.. Хочу стать для вас неким путеводным маяком в эту сложную минуту вашей жизни! Минуту! Час!.. День! Неделю! Год!.. Столетие!.. Ах, эти скверные штучки со временем. Ладно, Женек, – невидимый дух перешел на более доверительную манеру общения, – хватай эту даму и валяй. Я покамест целомудренно помолчу. Молчал же мой далекий предок, когда Иоанн Васильевич проводил брачную ночь с Марфой Собакиной! Это, кстати, та самая царица, которая показана в фильме „Иван Васильевич меняет профессию“.

– Замуровали, демоны!.. – деревянным голосом уронил Афанасьев и воззрился на Лену.

Та мягко, понимающе улыбнулась и произнесла:

– Бывает, Женя. У меня был один знакомый, Сева Жмякин, гитарист. Так он имел обыкновение допиваться до такой степени, что ему в каждом углу мерещилось по черту. Он, чтобы не обидеть, величал эту белогорячечную нечисть по имени-отчеству. Так, в левом ближнем углу у него сидел Иван Селиверстович, в левом дальнем – Петр Никифорович, в другом дальнем – Мефтахудын Ахнефович, бес татарского розлива. Ну и в последнем углу располагался гость из ближнего зарубежья, незалежный бис Петро Викулович. Этот появлялся только после злоупотребления самогоном.

«Ух какая понимающая девчонка попалась!» – пискнул Сребреник.

Афанасьев посмотрел на Лену. Она стояла в своем легком белом платье, чуть подрагивающем на ветру; ее тонкий вполоборота профиль вдруг показался ему таким далеким, словно он увидел его выбитым на серой плите, отделенной от него громоздкой грудой веков… Он опустил глаза и увидел, что весь асфальт у его ног исписан мелом и белые, размываемые начинающимся дождем линии складываются в смешные рисунки, набросанные шаловливой детской рукой. Женя засмеялся и произнес в манере Сребреника:

– Ух и напугал я вас, верно, Лена. И вообще, что за скверная привычка «выкать»? Давай на «ты».

– Давай, – тотчас же согласилась она. – Идем, Женя. Ты, кстати, весь перемазался. Это надо же так упасть – в единственную лужу в городе!

– И, как назло, самую грязную.

– Конечно, самую. Ведь у нее нет конкурентов. Она же – единственная.

Под ногами захрустела опавшая листва: они вошли в ворота городского парка, за которым находился дом, где жила Лена. Несмотря на ранний час– всего-то десять часов, максимум четверть одиннадцатого, – парк был пустынен. Только одинокая, сгорбленная фигура виднелась на одной из ближайших лавочек – очевидно, какой-то бомж, не найдя лучшего пристанища, прикорнул под сенью огромного раскидистого вяза. И теперь на него с легким шуршанием падали листья.

Афанасьев посмотрел на этот обломок цивилизации и засмеялся: так нелепы показались ему его недавние страхи и так умиротворяюще-спокойна была разлитая в мерно остывающем воздухе сентябрьская тишина. И даже умолкший бес Сребреник уже не существовал, да и как можно было поверить в такую небыль?.. И тут пошел ливень.

– Мы совсем промокли! – смеялась Лена, когда Афанасьев, позабыв о своих недавних недомоганиях, буквально волок ее по превратившейся в русло бурного ручья аллее. – Ты промок, – сказала она, когда они наконец очутились под козырьком подъезда, и ткнулась влажным лбом с прилипшими к нему русыми прядями в его пахнущее мокрыми осенними листьями плечо. – Пойдем выпьем горячего чаю. Брюки очистишь. Посмотри, тебе на спину налипла разная шелуха… Да-а-а!

– К тебе? – машинально вырвалось – не успел сдержаться – у Афанасьева.

«А что сдерживаться?» – ляпнул Сребреник, и Женя едва удержался оттого, чтобы снова не послать подальше этого беса, эту невесть откуда налипшую, как шелуха из мокрого, облепленного осенними безделицами старого парка, нечисть.

Он вопросительно посмотрел на Лену.

– Я живу одна, – сказала девушка, – так что ничего страшного… и… не подумайте чего, Евгений Владимирович, – невесть почему снова перешла она на протокольный официоз.

Громко мяукнула подъездная кошка, и ее срывающийся голос потонул в надрывном и хриплом порыве ветра; а со стены сорвало плохо приклеенное объявление, и белый листок, то трепещуще застывая в воздухе, то бешено вращаясь и хаотично взлетая, словно танцор с перебитой ногой, растаял во тьме насупившегося вечернего парка.

Нет смысла вникать в дальнейшее. Скромно надеемся, что даже вертлявый бес Сребреник отворотил свое рыльце. Впрочем, об этом история умалчивает. Но так или. иначе – через полчаса Лена и ее случайный усталый гость стали любовниками.

А наутро позвонил на Женькину мобилу (почти разряженную) Серафим Иванович и срывающимся голосом сообщил, что только что на счет их агентства переведено ДВАДЦАТЬ тысяч долларов. Невероятная сумма для провинциальной журналистской информконторки. Это был аванс…

Судя по голосу, гражданин Сорокин был испуган. За что, за что им платят столько, ведь еще ничего не сделано?..

– Колян, мне срочно нужно с тобой поговорить.

– Да ты че?.. Врв-в-в… гыбм-м-м… ты че в такую рань-то звонишь?

– Какая рань, Колян? Одиннадцать часов! Это… мне с тобой нужно поговорить, срочно. Тут небольшая проблемка.

– Ну, так сегодня суббота! Можно подольше поспать, блин!

Судя по голосу Ковалева, вчерашняя пьянка протекала после ухода Афанасьева из сауны еще долго, бурно и живописно, в связи с чем высказывания Коляна и главным образом их тембр и тон смутно ассоциировались… гм… с фугой в исполнении испортившегося сливного бачка, что ли.