( Не) чужой ребёнок (СИ) - Морейно Аля. Страница 10

В больницу попала ракета?

Что с Ваней?

Кручу головой, превозмогая боль. Мне бы врача. Столько вопросов… Как его позвать? Никаких кнопок вызова персонала в коридоре не предусмотрено. Неоднократно вдали мелькает медицинская форма. Но нет сил закричать или помахать. Я даже не уверена, что не разучилась разговаривать.

Коридор не узнаю! Какое это отделение? Совсем не похоже на нашу больницу… Почему я тут?

Подушка мокрая от слёз. Беспомощность – это ужасно.

- Обед!

Слышу знакомое дребезжание тележки. Санитарку не вижу, но по звукам могу предположить, что она приближается.

Аппетита нет, да и как узнать, можно ли мне есть? Живот огнём горит… А я ни сесть, ни тарелку с ложкой в руки взять самостоятельно не смогу.

Вокруг слышится оживление, голоса, стук посуды. Наконец тележка останавливается возле меня.

- Красавица, обедать будем? – пышная санитарка улыбается, снимая крышку с кастрюли.

- А мне можно?

- Сейчас посмотрим. Так-с… – в руках у санитарки тут же оказывается файлик с какой-то бумагой. – Можно! И даже нужно.

- Что-то не хочется… – оказывается, я всё-таки могу говорить.

- Так, чтобы я этого не слышала! Где силы брать будешь для выздоровления?

Рядом со мной возникает девчушка-подросток, похожая на ангела. Нос в веснушках, из-под косынки выбиваются светлые кудри. Девочка берёт в руки тарелку и ждёт, когда санитарка наполнит её супом.

- Ангел, ты кто? – не могу удержаться.

- Я – Даша, волонтёр, – произносит важно. – Я вас покормлю.

Послушно открываю рот и старательно двигаю челюстями. Меня уже больше двадцати лет никто не кормил с ложки… Как маленькую…

Замечаю, что некоторых других пациентов тоже кормят дети. Из глаз непроизвольно катятся слёзы.

- Сколько лет тебе, Даша?

- Тринадцать. Почти, через две недели будет. Выздоравливайте, – гладит гипс на моей руке. – Я пойду, нужно других кормить, тут многие сами кушать не могут.

- Спасибо! – едва успеваю бросить ей вслед.

Эх, нужно было попросить позвать кого-то из медперсонала… Или хотя бы спросить, что это за больница. Не догадалась…

Чтобы не сойти с ума от паники и неизвестности, кручу головой и вслушиваюсь в разговоры. Наконец возле меня появляется усталый пожилой врач. Мешки под глазами и землистый цвет лица говорят о длительном отсутствии отдыха.

- Ну что, коллега, в общем-то неплохо, – изрекает, разглядывая швы.

Пытаюсь приподняться, чтобы посмотреть, что у меня с животом, но он меня останавливает.

- Лежи. Насмотришься ещё, – говорит строго.

- А что? Что у меня там?

Страшно… До ужаса боюсь услышать что-то плохое.

- Осколок… Дожился. Никогда не думал, что на старости лет не детей из женщин доставать буду, а осколки. Конечно, не до того было, но я постарался тебе красивые швы сделать и снаружи, и внутри. Даст Бог, ещё выносить и родить сможешь, если побережёшься.

Слова доктора пропускаю мимо ушей. Я обдумаю их позже. Сейчас гораздо важнее узнать, где я и что с Ваней.

- А что это за больница? Ведь не вторая, я правильно понимаю?

- Правильно понимаешь, нет больше второй. Авиабомба.

В услышанное не хочется верить. Переспрашиваю.

- Погодите, что значит нет второй? А как же врачи, пациенты, люди, которые были в убежище внизу? Что с ними? У меня там сын!

- Это не ко мне вопрос, а к эмчеэсникам. Людей достают постепенно.

- Они живы?

- Вчера в основном живых привозили разной степени тяжести. Сегодня уже больше в морг… Но к нам только взрослых везут, детей – в детскую. Я пришлю к тебе Полину, она у нас списками пострадавших занимается.

Закрываю глаза и рыдаю в голос, пытаясь прикрыться здоровой рукой.

- Не реви раньше времени, – приказывает строгим тоном. – Некоторые там лёгким испугом отделались. Может, и твой малец тоже где-то сидит и ищет мамку. Так что не раскисай мне тут. Видишь, что творится? Выздоравливай побыстрее и место освобождай. И не разводи мне тут сырость! А то потом после ваших слёз плесень выводить придётся.

Врач уходит к следующему пациенту, а я продолжаю реветь… Легко ему отдавать приказы, которые невозможно исполнить.

* * *

У нас в селе в каждом дворе живут по несколько кошек. Они ловят мышей и крыс, да и просто являются неотъемлемой частью сельского быта. Перед родами хвостатые обычно ищут для потомства тёплое и безопасное место. Инстинктивно прячут своих детёнышей от хозяев, которые, как правило, всё-таки находят их и топят. Почему-то это считается более гуманным, чем стерилизовать кошку и предотвращать появление ненужного потомства.

- Лишать животное возможности рожать – противоестественно, – любит повторять мама на моё замечание о варварстве такого способа регулирования численности популяции кошек в нашем хозяйстве. – Нельзя идти против природы.

Кошки, лишившись потомства, несколько дней бродят по двору как неприкаянные и громко зовут своих малышей. Что может быть больнее, отчаяннее и ужаснее крика матери, потерявшей своих детей? Сколько себя помню, каждый раз я рыдала вместе с плачущими хвостатыми…

И вот теперь я сама, как эта кошка… Неизвестность и отчаяние сводят с ума. Мечусь, реву, но ничего не могу поделать. Хочется куда-то бежать и самой участвовать в поисках, а я даже встать пока не способна!

- В детских больницах нет. Среди погибших не значится, – Полина качает головой.

- А завалы… – голос срывается. – Завалы все разобрали? Всех достали?

Девушка мнётся. Видимо, правда ей не нравится.

- Работы продолжаются. Но пока ещё остаётся надежда, – пытается подбадривать меня. – И вот ещё что. Он же маленький. Вдруг с перепугу фамилию свою забыл? Или как-то нечётко выговорил и его неправильно записали. Может, он без документов, но с ним всё хорошо?

Качаю головой.

- Я в курточку ему вшила пакет с информацией.

- Могла затеряться. Да всё что угодно может быть! Рано паниковать! Матвей Палыч по своим каналам тоже пробивает. А у него связи – ого-го. Вы бы знали, какая сейчас неразбериха со списками. Раз среди погибших нет, значит, с большой вероятностью – живой.

С каждым часом надежда тает. Из-за постоянных обстрелов разбор завалов движется катастрофически медленно… Живых оттуда больше не привозят.

Я схожу с ума. Превратилась в один сплошной скрученный узел отчаяния. Кажется, даже физическую боль от ран почти не ощущаю – все эмоции и нервные окончания сконцентрированы вокруг этого узла.

- Полина, можно позвонить с твоего телефона? Мой, видимо, выпал, когда меня доставали и сюда везли.

Силюсь вспомнить номер Павла. Он – моя последняя надежда. Его отец – очень богатый и влиятельный человек. Может быть, он согласится помочь мне найти Ваню? Набираю несколько раз, но номер не отвечает.

- Полечка, набери, пожалуйста, этот номер позже ещё раз. Если вдруг ответит, то скажи, что от меня и что мне очень нужна его помощь.

Павел трубку так и не берёт. Может, он всё ещё за границей и давно не пользуется этим номером? Или я перепутала какую-то цифру? После удара память как решето…

Уговариваю себя, что отсутствие информации вовсе не означает, что с Ваней что-то случилось. Полина права. В неразберихе могли неправильно записать фамилию. Нужно просто ждать и продолжать искать. По горячим следам должны найти. Должны…

- Ну что, красавица, велел бы тебе станцевать, но понимаю, что балерина сейчас из тебя так себе. Ну хоть рукой-то помаши, – доктор подтаскивает к моей койке стул и устало опускается на него.

- Что? Матвей Палыч, Вы что-то узнали? Нашли Ваню? – я тут же оживаю, хотя минуту назад чувствовала себя варёной луковицей в бульоне.

- Не нашёл, но знаю, где искать. Покажи-ка мне свой шов.

- Он жив? Не томите!

- Не знаю, деточка, но очень надеюсь на это, – удовлетворённо цокает, пальпируя живот. – Тут у нас полный порядок. Через несколько дней швы снимем, если так пойдёт.

- Где он? Что с ним? – моё состояние интересует меня куда меньше, хотя возможность вырваться отсюда и поскорее найти ребёнка дорогого стоит.