Маленький, большой - Краули (Кроули) Джон. Страница 65

Когда шум стих, послышался голос черного старика в ветхой одежде, который все это время стоял в середине вагона, легонько опираясь на поручень.

— Не подумайте обо мне чего не так, не подумайте обо мне чего не так, — убеждал он пассажиров, выставив вперед свою длинную серую ладонь, а те старательно его игнорировали. — Не подумайте обо мне чего не так. Глядеть на нарядную женщину, ясное дело, одно удовольствие — ей-ей, прекрасное пленяет навсегда. О женщине, одетой в меха, — вот о ком я толкую. Ну вот, не подумайте обо мне чего не так… — Он затряс головой, отвергая возможные возражения, — но, ей-ей, чей мех она на себя нацепит, от того зверя и прилипнут к ней повадки. Верно-верно. Чей мех нацепит, от того и повадки возьмет. Ей-ей. — Старик принял небрежную позу краснобая и с благосклонной доверительностью оглядел слушателей. Когда он раздвигал полы своего неописуемого пальто, чтобы упереться костяшками пальцев в бедро, Оберон заметил, что в кармане у него имеется груз, а именно бутылка. — Так вот, бывал я на днях на Шестьдесят пятой авеню и видел, как леди там приценивались к шубе из соболиного меха. — При этом воспоминании он затряс головой. — Ну а средь всех тварей божьих нет зверя хуже соболя. Зверь соболь, братцы, схарчит, не пожалеет, своих же детенышей. Слышали, что я говорю? Ей-ей. Этот зверь самый грязный, скверный, ниже его не бывает; норка и та его лучше, люди, — норка, а уж что такое норка, вы сами знаете. Так вот. Эдакие славные леди, ни одна и мухи пальцем не тронет, общупывают пальто из зверя соболя, да-да, ну не потеха ли… — Устав сдерживаться, старик деликатно рассмеялся. — Да-да, того зверя и повадки возьмут, вернее верного…

Взгляд его желтых глаз упал на Оберона — единственного из пассажиров, кто внимательно слушал и обдумывал его слова. В заключение речи старик промямлил что-то неразборчивое. По лицу его блуждала полуулыбка, глаза, мудрые и веселые, и одновременно похожие на змеиные, казалось, находили в Обероне что-то забавное. Поезд как раз со скрежетом повернул, и чернокожего оратора швырнуло вперед. Он ловко прошелся по вагону в гавоте — не сохранил равновесие, но и не упал. Бутылка в его кармане стукалась о поручни. Когда его несло мимо Оберона, тот услышал слова: «Все скроют меха с веерами». Поезд остановился, старик выпрямился и затанцевал в обратном направлении. Дверь скользнула в сторону, и вагон, в последний раз накренясь, выбросил его наружу. В последнее мгновение Оберон узнал свою остановку и тоже выпрыгнул из вагона.

Крики, резкий запах, срочные объявления, заглушаемые треском громкоговорителя, а вдобавок клацаньем поездов и многократным эхо. Совсем запутавшись, Оберон последовал за толпой пассажиров вверх по лестницам, наклонным плоскостям, эскалаторам, но, судя по всему, на поверхность так и не выбрался.

На повороте ему бросилось в глаза знакомое пальто; на следующем — предварявшем, как будто, новый спуск — чернокожий старик оказался рядом с ним. Он выглядел очень сосредоточенным, шел без цели и разглагольствовать больше не собирался. Актер вне сцены, вернувшийся к собственным заботам.

— Простите, — сказал Оберон, роясь в карманах. Чернокожий, ничуть не удивившись, протянул руку, готовый принять то, что Оберон в нее положит, но с тем же спокойствием спрятал ее, когда собеседник вытащил всего лишь карточку «Петти, Смилодона и Рута». — Не поможете ли вы мне найти этот адрес? — Он прочел его вслух. Во взгляде чернокожего выразилось сомнение.

— Заковыристый, — сказал он. — На первый взгляд значит одно, но нет. Заковыристый. Так просто не найдется. — Шаркая ногами, он поспешил прочь, согнутый и спящий на ходу. Однако болтавшаяся ладонь делала мелкие взмахи — знак, чтобы Оберон шел следом. — Смертный, тебя сохраню от беды я любой, — бормотал он, — в самой тяжкой нужде буду рядом с тобой.

— Спасибо, — отозвался Оберон, хотя не вполне был уверен, что эти слова относятся к нему. Он усомнился в этом еще больше, когда незнакомец (шедший стремительней, чем можно было ожидать, и не предупреждавший о поворотах) повел его по темным туннелям, где пахло мочой и, как в пещере, капала с потолка вода, потом по гулким проходам и вверх, в обширную базилику (старый вокзал). Далее их путь лежал по сверкающим лестницам в мраморные залы. Наверху, в чистых публичных помещениях, одежда спутника показалась Оберону еще обтрепанней, а исходивший от нее запах — еще забористей.

— Дай-ка еще раз взглянуть, — распорядился чернокожий, когда они подошли к ряду быстро вертевшихся дверей из стекла и стали, через которые двигался сплошной людской поток. Оберон с проводником стояли как раз на его пути. Никого не замечая, чернокожий изучал карточку, а прохожие аккуратно его обтекали. Лица у них были злые, но из-за помехи или по собственным причинам — Оберон не знал.

— Может, мне спросить кого-нибудь другого, — предположил Оберон.

— Нет, — не обижаясь, отвечал чернокожий. — Я самый тот, кто нужен. Я ведь гонец. — Он окинул Оберона неизъяснимо значительным взглядом своих змеиных глаз. — Курьер. Фред Сэвидж меня зовут, курьерская служба «Крылатый гонец». И спасся только я, чтоб возвестить тебе. — С грациозным проворством он проскользнул меж стремительных лезвий двери. Оберон, замешкавшись, едва не потерял его из виду, кинулся в пустой сегмент, быстро вывернул оттуда под холодный дождичек (наконец-то на улицу) и припустил рысью, чтобы не отстать от Фреда Сэвиджа.

— Есть у меня приятель Дюк, — говорил он, — так вот, к полуночи, среди кладбищенских задворок, встречаю Дьюка в переулке: несет он человечью ногу на плече. Здорово, Дьюк, здорово, старина. Так он мне: я, мол, волчара, между мной и волком вся разница, что он в шерсти снаружи, а я — внутри, и если ты мою распорешь шкуру, увидишь сам…

Оберон лавировал в давке, среди продвигавшихся целеустремленным маршем прохожих. Теперь он вдвойне боялся потерять своего спутника, потому что Фред Сэвидж не вернул ему карточку адвокатов. И все же он то и дело отвлекался, скользя взглядом по верхушкам зданий, иные из которых были скрыты облаками. Целомудрие и благородство верхних этажей противоречило дешевому виду нижних, пестревших лавками и вывесками, кричащих, с массивными дубовыми дверьми, на которых не одно поколение вырезало сердечки и прибивало подковы. Кто-то дернул Оберона за рукав.

— Нечего глазеть, задравши голову, — ухмыльнулся Фред Сэвидж. — Как раз обчистят карманы. А кроме того… — Улыбаясь, он выставлял на вид то ли безупречный ряд зубов, то ли самый дешевый зубной протез, — А кроме того, дома не для того существуют, чтобы люди вроде вас смотрели на них снизу. Они для тех, кто в них живет, — чтобы смотрели наружу. Со временем ты это поймешь, хи-хи. — Увлекая за собой Оберона, он завернул за угол и зашагал по улице, где оспаривали друг у друга жизненное пространство грузовики, легковые автомобили и пешеходы. — Теперь, если присмотришься, то увидишь, что нужный дом должен быть на той авеню, но фигушки. Он вот на той улице, хотя они не хотели, чтобы ты их нашел.

Наверху раздались предостерегающие крики. Из окна второго этажа свешивались канаты, а на них — громадное зеркало в раме из золоченой бронзы. Внизу, на тротуаре, громоздились письменные столы, стулья, шкафы для документов — целая контора; чтобы обойти ее, прохожим приходилось ступать в омерзительную канаву. Грузовики как раз перекрыли улицу, крики «поберегись! поберегись!» зазвучали громче, никто не мог сдвинуться с места. Зеркало раскачивалось в воздухе. Наблюдавшее прежде лишь спокойные интерьеры, оно отражало теперь содрогания толпы, бешеную сутолоку Города. Вид у него был безмерно изумленный. Медленно поворачиваясь, оно спускалось, и по его поверхности пробегали туда-сюда строения и вывески с нечитаемыми надписями. Народ глазел, ожидая увидеть самих себя, в пальто и с зонтиками.

— Живей, — бросил Фред Сэвидж, крепко хватая Оберона за руку и утаскивая его за собой кривой дорожкой по заставленному тротуару. Тут у рабочих, спускавших зеркало, вырвались крики ужаса и злости. С ним что-то не заладилось, веревки внезапно ослабли, зеркало резко накренилось в каком-нибудь футе от тротуара. Зеваки громко втянули в себя воздух. Пока зеркало выпрямилось, миновала целая вечность. Задевая шляпой позолоченную раму, Фред полез под него. На краткий миг Оберон, видя в зеркале часть улицы, оставшуюся за спиной, вообразил, будто ему открылась другая улица, откуда исчез (или куда удалился) Фред Сэвидж. Потом он наклонился и прошел под зеркалом. На той стороне, под проклятия рабочих, а также донесшийся неведомо откуда странный гром, Фред повел Оберона через обширный арочный проход в здание.