Маленький, большой - Краули (Кроули) Джон. Страница 73

— Как по-твоему, дорогая, — спросила Мамди, — надо ли забираться еще глубже? Сумеем ли мы выбраться?

— Думаю, еще немного мы проедем, — отвечала Элис.

В машине не было бы и нужды, если бы не артрит Мамди и не слабые ноги Клауд. В былые времена… Они переехали колею, и все, кроме Спарка, подскочили на сиденьях. Нырнув под тенистые кроны, Элис сбавила скорость. Она почти чувствовала ласкающие прикосновения теней к крыше машины. Былые дни исчезли из памяти, вытесненные блаженным приливом летней радости. Послышалась полумелодия первой цикады — или нескольких. Машина проехала еще несколько метров и остановилась. Спарк тоже замер.

— Ма, ты сможешь дальше пойти пешком? — спросила Элис.

— Конечно.

— Клауд?

Ответа не последовало. Все замолкли среди тишины и зелени.

— Что? А. Да, — отозвалась наконец Клауд. — Мне поможет Оберон. Я буду замыкать шествие. — Оберон хихикнул, Клауд тоже.

Когда все парами-тройками пустились в путь, Смоки спросил:

— Не по этой ли дороге, — (он поудобнее ухватил ручку плетеной корзины, которую нес вместе с Элис), — не по этой ли дороге мы шли как-то, когда…

— По этой. — Элис с улыбкой скосила на него глаза. — Верно. — Она стиснула ручку корзины, словно это была ладонь Смоки.

— Я так и думал. — Деревья на косогорах по краям дороги сделались ощутимо больше, в них прибавилось благородства и вековой древесной мудрости; кора их была толще, солидное одеяние из плюща — пышнее. Дорога, с давних пор непроезжая, зарастала молодыми деревцами. — Где-то здесь был короткий прямой путь к Вудзам.

— Ага. Это он и есть.

Кожаный саквояж, который Смоки нес на пару с Элис, оттягивал левое плечо, мешая двигаться.

— Полагаю, теперь по нему не пройти, — заметил Смоки.

Кожаный саквояж? То была плетеная корзина, та самая, куда Мамди в свое время упаковала завтрак для новобрачных.

— Следить-то некому. — Обернувшись к отцу, Элис перехватила его взгляд, тоже устремленный в лес. — Да и незачем. — И Эми Вудз, и ее муж Крис давно умерли — этим летом исполнилось десять лет.

— Меня поражает, — проговорил Смоки, — что большая часть этой географии выпала у меня из памяти.

Элис промямлила что-то невнятное.

— Я и понятия не имел, что здесь проходит та самая дорога.

— Ну, может, это и не она.

Опираясь одной рукой на плечо Оберона, а другой на тяжелую трость, Клауд осторожно ступала меж камней. У нее выработалась манера постоянно шевелить губами, словно бы жевать. Если бы она узнала, что все это видят, она бы огорчилась до крайности. Поделать с этой привычкой Клауд ничего не могла, поэтому вопреки очевидности убедила себя, что окружающие ничего не замечают.

— Ты молодец, что взвалил на себя свою старую тетку, — сказала она Оберону.

— Тетя Клауд, я хочу спросить о книге, которую написали твои отец и мать. Это действительно их книга?

— Какая книга, дорогой?

— Об архитектуре. Правда, по большей части о других вещах.

— Я думала, эти книги заперты на ключ.

Пропустив ее слова мимо ушей, Оберон спросил:

— Все, что там сказано, верно?

— Что именно?

Уточнить вопрос было невозможно.

— Там сзади есть схема. Это схема битвы?

— Мне такое никогда не приходило в голову. Битвы! Ты так считаешь?

Видя ее удивление, Оберон засомневался.

— А по-твоему, что это?

— Не могу сказать.

Оберон ждал, что Клауд попытается, по крайней мере, что-то предположить, угадать, но она только жевала губами и молча двигалась вперед. Напрашивался вывод, что дело не в незнании, а в том, что ей как-то запрещено говорить.

— Это тайна?

— Тайна! — Клауд хмыкнула. Она вновь была удивлена, словно никогда прежде об этом не думала. — Так ты считаешь, это тайна? Что же, что ж, быть может, так оно и есть… Мы, похоже, отстаем, тебе не кажется?

Оберон сдался. Ладонь старой леди тяжело покоилась на его плече. Вдали, там, где дорога устремлялась в горку, а затем ныряла вниз, виднелся серебристо-зеленый пейзаж в обрамлении мощных деревьев. Казалось, они наклоняются и простирают свои обросшие листьями руки, чтобы предложить эту картину путникам. Оберон и Клауд проводили взглядом родных, которые, одолев подъем, устремились через древесный портал на залитое солнечным светом пространство, осмотрелись и исчезли под горкой.

— Когда я была молодой, — сказала Мамди, — мы много мотались туда и назад.

Клетчатая скатерть, вокруг которой они все расположились, была расстелена вначале на солнце, но теперь на нее наползла тень большого одинокого клена, стоявшего рядом. Немалый ущерб был нанесен окороку, жареным цыплятам и шоколадному торту; две бутылки лежали на боку, другая, полуопрокинутая, тоже была почти пуста. Летучий отряд черных муравьев, достигнув окрестностей поля, отправил назад донесение: добыча ждет богатая.

— Хиллы и Дейлы, — говорила Мамди, — искони связаны с этим Городом. Фамилию Хилл, как тебе известно, носила моя мать. — Она повернулась к Смоки, и он кивнул, — В тридцатых годах было неплохим развлечением сесть на поезд, пообедать в дороге и повидать двоюродных сестер и братьев Хилл. Но Хиллы не всегда жили в Городе…

Из-под соломенной шляпы, служившей защитой от жаркого солнца, раздался голос Софи:

— Это те самые Хиллы, которые до сих пор живут в Хайленде?

— Одна из ветвей, — пояснила Мамди. — Мои Хиллы никогда не были особенно связаны с Хиллами из Хайленда. Эта история…

— Эта история очень длинная, — вмешался Док. Он поднял бокал (Док всегда настаивал, чтобы на пикник брали настоящее стекло и серебро: тогда он превращался в самый настоящий пир на открытом воздухе) и стал следить за игрой солнца в стекле. — И большая ее часть относится к Хиллам из Хайленда.

— Ничего подобного, — фыркнула Мамди. — Да и откуда ты ее знаешь?

— Птичка сказала, — довольно хихикнул Док.

Он прислонился спиной к клену, вытянул ноги и надвинул на лицо панаму (почти такую же старую, как он сам), словно собираясь задремать. В последние годы, по мере того, как Мамди отказывал слух, ее рассказы о прошлом становились все более бессвязными и все чаще повторялись, однако она не обижалась на замечания. Как ни в чем не бывало, она продолжила, обращаясь ко всем присутствующим:

— Городские Хиллы были поистине блестящим семейством. Конечно, в те поры иметь одну-двух служанок ничего не значило, но они держали десятки. Милые ирландские девушки. Мэри, Бриджет, Кэтлин — так их обычно звали. У каждой своя история. Так вот. Городские Хиллы почти все вымерли. Некоторые переселились западнее, в Скалистые горы. Кроме одной девушки — тогда она была в возрасте Норы. Она вышла замуж за некоего мистера Таунза, и они вместе остались в Городе. Свадьбу сыграли на диво. Это было первое венчание, на котором я всплакнула. Невеста была не красавица, не первой молодости и имела дочь от первого мужа (не помню его фамилию), который оставил ее вдовой. Поэтому для нее очень многое значило огрести такую поживу, как Таунз (как бишь его звали по имени?), — ой, кажется, в наши дни не принято так выражаться. Служанки в накрахмаленных платьях выстроились в линию: «Наши проздравления, миссис, наши проздравления». Семья была рада без памяти…

— Все Хиллы от радости пустились в пляс, — прокомментировал Смоки.

— …И это их — а вернее, ее — дочь Филлис встретила затем Стэнли Мауса (приблизительно в то время, когда я вышла замуж). Так вот, кружным путем, эта семья и породнилась с моей. Филлис. По материнской линии она принадлежала к Хиллам. Она мать Джорджа и Франца.

— Parturient monies, et nascetur ridiculus mus. [18] — Смоки воспользовался паузой, чтобы обыграть значение фамилии Маус.

Мамди задумчиво кивнула:

— В Ирландии тогда свирепствовала, конечно, самая жестокая нужда…

— В Ирландии? — встрепенулся Док. — Каким образом нас занесло в Ирландию?