Маленький, большой - Краули (Кроули) Джон. Страница 95

И кем (кстати) было то златовласое дитя, которое, как она заметила, почивало, свернувшись клубком, на лоне Отца-Времени?

Дитя повернулось во сне. Девочке снилось продолжение событий, которые она увидела в последний день, перед тем как заснуть, и, наблюдая эти картины, она по ходу дела вносила в них изменения, разрывала ковер сна, его местами светлый, местами темный рисунок, и теми же нитями скрепляла его снова, как захочется. Ей грезилось, как ее мать просыпается и спрашивает: «Что такое?», как бредет по тропинке близ Эджвуда один из ее отцов, ей снился Оберон, влюбленный где-то в придуманную им же Лайлак, снились армии, сделанные из облаков, которые вел рыжебородый мужчина, так ее напугавший, что она едва не проснулась. Ворочаясь, раскрыв губы, она под медленные сердцебиения видела конец путешествия: она скользит по воздуху вниз, с головокружительной скоростью несется вдоль свинцово-серой маслянистой реки.

Отвратительное солнце, красное и круглое, садилось в тумане среди извитых дымов и выхлопных струй, которыми наполнили западный горизонт фальшивые армии. Лайлак замолкла, наблюдая отталкивающие эспланады, кварталы покрытых пятнами домов, слыша крики и шум. Аистиха устремилась туда; в этих прямоугольных долинах миссис Андерхилл, казалось, утратила уверенность: ее жезл указал сначала на восток, потом на юг. Одно дело увидеть сверху человека или двух, и совсем другое — тысячу: тошнотворно колышется море волос и шляп, словно странный яркий шарф вьется на ветру. Двери адских дыр извергали дым, в облаках которого исчезали толпы, чтобы (как казалось Лайлак) больше не появиться, но на их место приходили все новые и новые.

— Запомни эти приметы, дитя, — обернувшись к Лайлак, заговорила миссис Андерхилл, стараясь перекричать пронзительные завывания сирены и общий шум. — Эту сгоревшую церковь. Рельсы как стрелы. Этот красивый дом. Ты пройдешь тем же путем, но уже одна.

Фигура в капюшоне отделилась от толпы и направилась в этот дом, вовсе не показавшийся Лайлак красивым. Аистиха, повинуясь миссис Андерхилл, подлетела к крыше, сложила крылья и с негромким криком облегчения ступила красными ногами на сор и обломки — последствия непогоды. Троица взглянула вниз, в глубину квартала, как раз когда фигура в капюшоне выходила из задней двери.

— Обрати на него внимание, дорогая, — проговорила миссис Андерхилл. — Как ты думаешь, кто он?

Подбоченившаяся под плащом фигура в широкополой шляпе казалась Лайлак каким-то темным комом. Человек снял шляпу и тряхнул длинными черными волосами. Кивая, повернулся по часовой стрелке и оглядел верхушки крыш. На смуглом лице белели обнаженные в улыбке зубы.

— Еще один родич, — предположила Лайлак.

— Ну да, а кто это может быть еще?

Человек задумчиво поднес к губам палец и, волоча ноги, потащился по грязи через неухоженный сад.

— Сдаюсь, — сказала Лайлак.

— Как же, это твой второй отец!

— Ох.

— Человек, тебя породивший. Которому, так же как и тому, другому, может понадобиться твоя помощь.

— О.

— Как раз планирует усовершенствования, — удовлетворенно добавила миссис Андерхилл.

Джордж мерил шагами сад. Он подошел к дощатой изгороди на границе с соседним садом, оперся на нее подбородком и оглядел, как Килрой, еще более запущенные соседские владения. Произнес вслух:

— Черт возьми! Все нормально!

Расслабившись, он потер себе руки.

Пока аистиха шагала к краю крыши, чтобы взлететь, Лайлак хохотала. Как белые крылья птицы, черный плащ Джорджа тоже распустился по ветру, чтобы затем еще плотнее к нему прильнуть. Джордж тоже смеялся. Сама не зная, почему он ей так понравился, Лайлак решила, что если бы ей пришлось выбирать между двумя отцами, она бы выбрала этого. С уверенностью одинокого ребенка, который в секунду распознает, кто на его стороне, а кто нет, она выбрала Джорджа.

— Выбора, правда, не существует, — заметила миссис Андерхилл, когда они взлетали. — Только Долг.

— Подарок ему! — крикнула Лайлак, обращаясь к миссис Андерхилл. — Подарок!

Миссис Андерхилл промолчала (ребенку и так слишком многое уже было позволено), но, пока они следовали вдоль обшарпанной улочки, у них за спиной одно за другим стали выскакивать тоненькие, по-зимнему голые молодые деревца, расположенные ровным рядом. Так или иначе, улица наша, думала миссис Андерхилл, или почти что наша, а куда годится ферма без ряда зеленых сторожей вдоль идущей мимо дороги?

— А теперь домой! — сказала она, и холодный город позади ухнул вниз. — Тебе давно пора спать. Туда!

Она указала вперед, на покосившееся от старости здание, которое было когда-то высоким и даже не лишенным высокомерия, но это прежде. Оно было построено из камня, некогда белого, украшенного несчетным множеством резных лиц, кариатид, птиц и зверей, которые теперь почернели как угольщики и проливали грязные слезы. Центральная его часть располагалась с отступом от красной линии; флигели по обе стороны окаймляли темный сырой двор, где исчезали такси и люди. Флигели были соединены на самом верху подобием каменной арки, под которой мог бы пройти великан. Туда и устремилась троица; аистиха перестала взмахивать крыльями и только слегка рулила ими при спуске, чтобы аккуратно вписаться в темный проем.

— Берегите головы! — крикнула миссис Андерхилл. — Пригнитесь!

И Лайлак, ощутив в рассекаемом со свистом воздухе несвежую струю изнутри двора, пригнулась. Закрыла глаза. Услышала голос миссис Андерхилл:

— Мы уже у цели, старушка, у цели; дверь ты знаешь.

Тьма под опущенными веками немного рассеялась, городской шум стих, и они снова оказались где-то еще.

Таков был сон Лайлак, и таким же стало прошлое. Деревца росли, как чумазые мальчишки, заброшенные, крепкие продувные бестии. Они росли, стволы раздавались вширь, корни выгибали тротуар; не обращая внимания на застрявших в кронах сломанных воздушных змеев, конфетные обертки, лопнувшие воздушные шарики и воробьиные гнезда, они подставляли друг другу плечо, чтобы уловить редкий солнечный луч, а зимой отряхивали на прохожих грязный снег с ветвей. Они росли, в шрамах от перочинных ножей, со сломанными сучьями, загаженные собаками, неуязвимые. Однажды теплой мартовской ночью Сильвия, возвращаясь под утро на Ветхозаветную Ферму, подняла взгляд на их кроны, четко обрисованные на фоне бледного неба: на кончике каждой ветки сидела тяжелая почка.

Она простилась со своим провожатым, хотя отделаться от него было нелегко, и нашла четыре ключа от Ветхозаветной Фермы и Складной Спальни. Он ни за что не поверит этой безумной истории, с улыбкой думала Сильвия; эта безумная, однако невинная, почти невинная цепь событий, до рассвета продержавшая ее на ногах, покажется ему невероятной. Он не устроит ей допроса с пристрастием, главное — чтобы она была жива и здорова. Только бы он не волновался. Просто ее временами затягивает в водоворот. Всем вокруг она нужна, и большинство как будто руководствуется благими побуждениями. Город большой, в марте при полной луне пирушки длятся допоздна, одно за другим, и… Сильвия отперла дверь Фермы и стала пробираться мимо спавших кроликов. В холле перед Складной Спальней она, пританцовывая, скинула с ног туфли на высоком каблуке и пробралась на цыпочках к двери. Замок она отперла осторожно, как взломщик, и заглянула внутрь. В тусклом свете зари Оберон кучей лежал на постели и (как она догадалась по некоторым признакам) только изображал безмятежный сон.

Складная Спальня и кухонька при ней были так малы, что Оберону, которому требовались для работы покой и уединение, пришлось создать себе воображаемый кабинет.

— Что? — переспросила Сильвия.

— Воображаемый кабинет. Хорошо. Смотри. Вот стул. — Где-то в разрушенных помещениях Ветхозаветной Фермы Оберон нашел старую школьную парту, с широкой доской для письма. Под сиденьем была полочка для книг и тетрадей. — Бережно установив парту, он продолжил: — Вообразим, что мой кабинет находится в этой спальне. Вот стул. Правда, кроме него, на самом деле ничего нет, но…