Эгипет - Краули (Кроули) Джон. Страница 4

Он встал с сиденья, достал из холщовой сумки книгу, которую взял с собой, чтобы скоротать дорогу («Soledades» Луиса де Гонгоры [3] в новом переводе; он должен был писать на нее рецензию для маленького, выходившего раз в квартал литературного журнала), и ушел в заднюю часть автобуса, где разрешалось курить. Он раскрыл книгу, но даже и не заглянул в нее; он смотрел в окно на вошедший в цвет и силу август, на тенистые лужайки, где домовладельцы поливали из шлангов траву, на то, как плещутся в ярких пластмассовых бассейнах дети, на собак, которые, вывесив язык, развалились в теньке, на крылечках. На окраине города автобус запнулся на перекрестке, словно бы раздумывая над предложенными большим зеленым дорожным указателем перспективами: Нью-Йорк Сити, но именно оттуда они и приехали; Конурбана, про которую Пирсу пока даже и думать не хотелось; Дальние горы.

Многозначительно переключив скорость, они выбрали-таки Дальние горы, и, когда после серии пологих подъемов автобус набрал высоту, Пирс решил для себя, что вот эти холмы, сперва зеленые, затем голубые, а потом и вовсе настолько призрачные, что им ничего не стоило слиться с бледной линией горизонта, что вот это они и есть.

Он покатал сигарету пальцами и прикурил.

Первые два из трех его желаний (а их, само собой, должно быть три, Пирс специально занимался триадами, то и дело встречающимися в скандинавской мифологии — откуда, вероятнее всего, удача к нему и привалит, — и имел на этот счет свои идеи, как то: почему их именно три, ни больше и ни меньше) уже достаточно давно успели обрести свою нынешнюю форму. Они казались ему обкатанными раз и навсегда, абсолютно водонепроницаемыми, герметичными и заделанными заподлицо, он даже ссылался на них, давая другим людям советы, — как на стандартные юридические формулировки.

Во-первых, он хотел пожизненного, при том, что жизнь продлится долго, умственного и физического здоровья и безопасности для себя самого и для всех тех, кого он любит, причем данное желание не могло быть аннулировано никакими аспектами последующих желаний. Оно, конечно, явственная контаминация, но если здраво рассудить, то в качестве предосторожности вещь совершенно необходимая.

Во-вторых, он хотел иметь порядочный доход, не обременительно огромный, но вполне достаточный, застрахованный от экономических рисков, не требующий никаких или почти никаких затрат с его стороны и не вступающий в противоречие с его нынешним родом деятельности: выигрышный лотерейный билет вкупе с каким-нибудь надежным советом по размещению капитала нравился ему гораздо больше, чем, скажем, возможность написать книгу, которая волшебным образом окажется вдруг в списке бестселлеров, со всеми неизбежными ток-шоу и интервью, просто жуть во мраке, причем вся радость от успеха и славы будет неминуемо испорчена сознанием того, что это все липа, — то есть чистой воды продажа души дьяволу, а данный вариант по определению ни к чему хорошему вести не может; нет уж, его бы вполне устроило что-нибудь поспокойней.

Оставалось еще одно, третье, желание, нечетное, непростое, норовистое. Пирса передернуло при мысли о том, что стало бы с ним, если бы сбылась одна из его подростковых версий этого, последнего желания. Позже он потратил бы его на то, чтобы выпутаться из разного рода проблем и неурядиц, из которых выбрался и так, безо всякой магической помощи. И даже теперь, если бы он действительно оказался в состоянии решить, чего он на самом-то деле хочет, — решение, до которого он так ни разу по-настоящему и не добрался, — ему потребовалось бы столько мудрости, и смелости, и здравого смысла; именно здесь и таилась опасность, и возможность внезапного безоблачного счастья. Третье желание было из всей триады единственным, способным по-настоящему перевернуть мир, и оттого в его мозгу громоздились вокруг него колючие изгороди ограничений, табу, императивов моральных и категорических; потому что — по крайней мере для Пирса Моффетта — игра не стоила свеч, если не будут учтены все возможные последствия этого гипотетического третьего желания; если он не сможет представить себе, со всей возможной полнотой и достоверностью, что в действительности станет с миром, если желание сбудется.

Мир во всем мире и тому подобные экскурсы в заоблачный альтруизм он давно уже отверг как дело в лучшем случае недостаточное, как заблуждения, солипсистские по сути, вроде случая с Мидасом, вот только бескорыстие подменяло здесь собой корысть; оборотная сторона все той же фальшивой монеты. Никто не в состоянии оценить последствия подгонки мира под такого рода глобальные абстракции, никто не может знать, что придется сотворить с человеческой природой, чтобы в итоге выйти на нужный результат. А братия в школе св. Гвинефорта прочно вбила ему в свое время в голову одну простую мысль: если ты приемлешь цель, не говори, что не приемлешь средства. Пирсу никак не хотелось состязаться в дальновидности с силами, могучими настолько, что они в состоянии перелопатить весь божий мир. Нет уж, какую бы судьбу ни уготовили человеку три его желания, смешную, горькую или сладкую, но это его судьба, это его три желания; а мир пускай решает за себя сам.

Власть. С какой-то точки зрения любое желание было, конечно, пожеланием власти, власти над будничными житейскими обстоятельствами, которым волей-неволей вынужден подчиняться любой человек; хотя это совсем не то же самое, чтобы желать себе власти в более узком смысле слова, силы, возможности подчинить своей воле других: и враг твой корчится перед тобой во прахе. Вся эта обширная область человеческих страстей была Пирсу совершенно чужда, ему никогда не хотелось власти, даже и представить ее в своих руках, по-настоящему представить, он был не в состоянии, власть всегда оставалась чем-то сторонним и направленным против него; свобода от всяческой власти — вот разве что этого ему действительно хотелось, но желания, построенные на отрицании, всегда казались ему едва ли не шулерскими.

Ему приходило в голову (как жене рыбака из детской сказки), что неплохо было бы стать Папой Римским. Были у него кое-какие идеи в области естественного права, литургии и герменевтики, а человек с хорошим историческим чутьем может на таком посту принести немало пользы, — если, конечно, не замахиваться на вещи чересчур глобальные, — будучи рупором Господней воли и обладая властью облечь ее в форму прямого указа, так чтобы миновать обычный этап долгой подковерной борьбы между Его Святейшеством и теми, от кого зависит реальное проведение Его велений в жизнь. Но такого рода радости все равно не стоили жуткой скуки официального протокола; к тому же церковная иерархия, вероятнее всего, давно уже была не столь отзывчива на энциклики и буллы, как ей быть надлежало и какой она когда-то была. Так что какого, спрашивается, рожна мучиться.

Любовь. Пирсу Моффетту доводилось испытать в любви и счастье, и несчастье, и перипетии любовных сюжетов, среди прочего, послужили причиной того обстоятельства, что он ехал сейчас на автобусе через Дальние горы, да и мечты его по большей части так или иначе были связаны именно с этой темой; как и всякий другой человек, ни больше и ни меньше, время от времени он не мог отказать себе в удовольствии поиграть с идеей каких-нибудь особенных гипнотических чар, неотразимого обаяния — и тут весь мир вдруг стад твоим гаремом, — или, совсем наоборот, о единственном, уникальном существе, нарочно созданном так, чтоб воплотить в себе все его самые заветные мечты: Пирс подписывался на определенного рода журналы, и там в разделе частных объявлений одинокие университетские преподаватели порой описывали своих идеальных — in potentia — возлюбленных с такой многословной дотошностью, что в итоге о возлюбленных это говорило гораздо меньше, чем о них самих. Но нет, тратить третье желание на покорение сердец не хотелось. Да и смысла не было. Хуже того, все равно бы ничего не вышло. Счастья большего, чем когда предмет твоей страсти сам и по собственной воле выбирает тебя, он не знал, даже близко. Такая в этом была изысканная и неожиданная радость, такое внезапное чувство уверенности, как если бы с ясного неба упал вдруг сокол и сел к нему на запястье, как прежде дикий, как прежде свободный, но уже — его. Да разве можно такого добиться нарочно, по принуждению? Замкнутые на ключ сердечки девушек по вызову, угрюмые лица тех, кого подснимешь — последний шанс — за полночь в баре; Пирс, так же как и они, мог разыгрывать страсть на протяжении часа или даже целой ночи, особенно если выпить или нюхнуть как следует. И все же.