Герой по найму (СИ) - Шенгальц Игорь Александрович. Страница 19

Игги по инерции пробежал несколько шагов и остановился прямо перед беспорядочным переплетением ветвей и всего, что нашлось на болотах. Это нелепое сооружение птица считала своим домом и самым лучшим местом на всем белом свете.

Позади слышался яростный клекот приближающейся, оскорбленной в своих лучших ожиданиях, птицы, и Игги сделал то единственное, что мог — с разбегу прыгнул в гнездо!

Разбег оказался достаточный, полет долгий — и Джуба приземлился ровно в центре, в окружении голодных птенцов. Благо, никого не раздавил и ни на кого не наступил. Полет окончен, спасибо за то, что воспользовались нашими услугами. Ваши ноги.

Птенцы, увидев гостя, тут же начали требовательно открывать рты, желая питаться. Они всегда были голодны, как Дубыня, а мать-птица не успевала наловить достаточно бегающего мяса, чтобы покрыть потребности их растущих организмов.

По статистике, которую никто не вел, из десятка новорожденных жар-птиц выживала лишь одна.

— Тише-тише, дурынды! Молчите!

Но птенцы не слушались и клекотали все громче. Шансы на то, что разъяренная мамаша проигнорирует подобное, сводились к нулю.

Игги это понял, схватил первого попавшегося птенца за шею и сунул в мешок*.

*Откуда он взял мешок, останется тайной. Ведь не всякое должно быть объяснено логически, иногда случается чудо, и это как раз тот случай. Для тех, кто не верит в чудеса, все же поясним: Джуба обмотал его вокруг пояса и теперь развязал. Кто не поверил в эту версию, ваши проблемы.

Сверху легла широкая тень птицы, опускавшейся к гнезду на зов своих детей.

«Вот и конец мне пришел», — понял Джуба, но не в его характере было складывать ручки и ждать смерти. Пока тень опускалась сверху, он пополз в сторону, продираясь сквозь колючие ветви гнезда, оставляя за собой кровавый след и волоча мешок за спиной.

— Ядрен-батон! Мать-перемать! Мысло-коромысло! Факю-биден*! — если бы кто-то полз за ним следом и записывал все, что он говорит, можно было бы издать словарь бранных слов.

Это последнее ругательство пришло к Джубе однажды во сне, который он после посчитал провидческим. Никакого понимания, о чем именно идет речь в этом явном оскорблении, он так и не обнаружил.

Шаг за шагом, Джуба с мешком продирался наружу. Вот только все это время его тревожила единственная мысль: где жар-птица? Не получится ли так, что, едва он высунет голову наружу, тут же и подставится под негасимое пламя. Валяться обугленным куском мяса, приготовленным неумелым учеником уличного торговца шашлыком из котят*, Игги не хотел. Тем более что он украл птенца — такого ни одна мать не простит!

*Злое и жестокое время стояло на дворе.

И все же он нашел выход в лабиринте гнезда, следующий отрезок сверкнул солнцем, несмотря на ночь*, и Игги выбрался наружу.

*В Тридевятоземелье случаются происшествия, которые невозможно объяснить научным путем. В таких случаях говорит, что во всем виноваты ведьмы, и тут же начинают ловить всех красивых баб. Но, в отличие от заграницы, их не топят и даже не сжигают. Их просто сажают под замок и заставляют вязать крестиком пледы и зимние шапочки. От такой нудной и методичной работы ведьмы чахнут и теряют свой дар.

Тишина, спокойствие, почти полная темнота.

Джуба аккуратно, шаг за шагом начал отступать от гнезда, надеясь скрыться как можно дальше под прикрытием тьмы.

И тут птенец громко и требовательно заклекотал.

Если бы ему можно было заткнуть клюв, Игги сделал бы это. Но клюв был на морде, морда на птенце, птенец в мешке, и крик раздался, как гром среди ясного неба, четкий и слышимый за много шагов.

Но много шагов и не понадобилось.

С неба планировала жар-птица, ясно видная при свете луны и звезд. Она опустилась на землю в нескольких шагах от Джубы, распушила крылья и остаток хвоста в два пера*, и распахнула пасть, дабы умертвить своего врага последним залпом.

*На самом деле перьев в хвосте было существенно больше, вот только они все отличались размерами. Те, что выдрали претенденты, были самыми большими и красивыми.

Игги инстинктивно выставил мешок с птенцом перед собой, понимая в глубине сознания, что птенец жар-птицы — это маленькая жар-птица, а значит, огня он не боится.

Джуба закрыл глаза, готовясь к смерти.

Прошли секунды, но огненного шторма не последовало. Джуба открыл глаза.

Птица опустилась на землю и съежилась до своего обычного состояния, размером с индюшку. Но это не главное.

Ее обнимал и гладил человек, непонятно откуда тут взявшийся. Приглядевшись в сполохах искр, сыпавшихся с птицы, Игги опознал в ночном госте певца Елисея — еще одного желающего заполучить царевну Веселину, ее длинную косу и толстую попу в личное пользование.

— Птичка моя, родная! — приговаривал Елисей, наглаживая цветные перья. — Не тронь его, пусть себе идет! И детеночка твоего он пристроит туда, где его будут кормить, поить и лелеять*.

*Сам того не зная, он в точности описал царский зоопарк. Вот только в зоопарке крылья птицам подрезали, дабы те не улетели восвояси. И если бы Джуба задумался об этом, возможно, он раскрыл понял бы, что ждет птенца в скором будущем. С другой стороны, кормежка и крыша над головой там были гарантированы.

Игги, пользуясь случаем, шаг за шагом начал отступать во тьму. Птица-мать не преследовала его.

— Беги, человек, беги, пока я ее сдерживаю! — очень тихо, стараясь не потревожить жар-птицу, сказал Елисей.

Джуба все понял, ужаснулся и побежал.

* * *

Елисей был невероятно счастлив. Синее-синее небо простиралось над головой до самого бесконечно далекого горизонта. Бескрайние цветные поля были такими родными и привычными, что хотелось просто упасть в траву и вдыхать чудесные запахи, или раскинуть руки в стороны и просто бежать вперед, пока хватит сил, безо всякой цели.

Солнце ласково припекало, но без особого жара. Погода словно специально была подобрана для пеших путешествий, и Елисей чувствовал себя очень благодарным богам за такую заботу. Путь предстоял долгий, и вряд ли обещал быть легким, но он не огорчался. Трудности не пугали, а скорее заставляли волноваться сердце, маня новым и неизведанным.

Елисей, знай себе, шел и шел вдоль обочины дороги, насвистывал веселую мелодию и радовался миру. Иногда его обгоняли повозки, возвращавшиеся из города Велиграда и разъезжавшиеся по окрестным деревушкам — уже пустые, с распроданным товаром. Многие предлагали подвезти, но он благодарил и отказывался. Силушек нерастраченных было немеренно, сидеть и скучать совершенно не хотелось.

Иногда проносились всадники. Те не останавливались и не обращали на Елисея никакого внимания. Он отступал в сторону, дабы ненароком не сбили и не затоптали.

Потом он негромко запел песню собственного сочинения, и на душе стало легко-легко. Мелодия была простая, но запоминающаяся, слова — незамысловатые, но почему-то каждый, кто слышал ее прежде, напевал ее потом много дней.

— Эге-гей, дорога широка,

А я лишь путник, что иду по ней.

Приведи, дорога, меня

В край, где будет много друзей…

И так далее, куплеты сменяли один другой, но общий смысл оставался примерно тем же.

Так он прошагал остаток дня до самой ночи, питаясь тем, что насобирал в котомку от благодарных людей Велиграда. Заночевал прямо в поле, и с самым рассветом двинул дальше.

Его обогнали все претенденты, кроме Билли Винстона, который, как известно, никуда не выезжал. Но ни один из них не определил в одиноком путнике потенциального жениха царевны Веселины. Не стыковалось это в головах более богатых и состоятельных, включая голову Игги, который так же проворонил Елисея. Причем он даже увидел его, но не опознал.