Покров над Троицей. "Аз воздам!" (СИ) - Васильев Сергей. Страница 15

Присутствующий при разговоре боярин Бренок, следящий, чтобы никто не мешал князю и не грел уши, выглянул из-за спины правителя, посмотрел на грамоту, но, наткнувшись на сердитый взгляд Дмитрия, отпрянул.

— Извести тебя хотят… княже…- запнулся писарь от неожиданности и разволновался от необходимости доносить Дмитрию плохие известия.

— Эка невидаль, — фыркнул князь, — хотят-то, может, и хотят, да руки у них коротки. Это всё? — Дмитрий развернулся, собираясь уйти.

— Прости, великий господин наш, Дмитрий Иванович, — подал торопливо голос Юрко, до сего момента старательно державшийся в стороне, — прости за дерзость мою, а паки — за робость посланника нашего. Но на сей раз злодей среди своих…

— Кто? — резко повернулся князь к Георгию.

— Неведомо…

— А что ведомо? Из своих — это кто? Князь? Боярин?

— Из чернецов, — вздохнул Ивашка и потупил глаза.

— Та-а-ак…- Дмитрий тяжело опустился на скамью. — И как мне с этим известием сладить? Сторожей чернецких обратно в обитель отправлять? Да у меня таких воев — наперечёт. Одной руки хватит! А с кем в сечу идти? Как быть, коль одна паршивая овца всё стадо портит? — Князь помрачнел, опустил голову. — Сказывайте, что игумен советует, — требовательно продолжил он.

— Игумен примет любое твоё решение, — опередил писаря Юрко.

— Любое⁈ — распалился князь, — нельзя любое, надо единственно верное. Ну, говори, — недовольно кивнул он боярину Бренку, видя, с каким нетерпением тот желает высказаться…

— Если нельзя убрать сторожей от князя, уведем князя от сторожей… Не серчай, господин мой, дело говорю. Мы с тобой одного роста и склада, челом одинаковы. В шлеме — не отличишь. Надену твои латы, у стяга постою, а ты…

— А я тогда в передовой полк встану! — закончил князь мысль боярина. — Добре! Так тому и быть! (*****) После совета уединимся и переоблачимся. Но раз вы, отроки, тайну сию знаете, никуда вас не отпущу. При мне будете!…

* * *

(*) Исполать — изначально было целой фразой — сочетанием из трех отдельных слов, заимствованных из греческого языка — «ис полла эти» (Εἰς πολλὰ ἔτη), что означает «многие лета».

(**) Гой еси — остаток древней праславянской речевой формулы, переводимой, как «Жив будь».

(***) Сюжет взят из «Сказания о Мамаевом побоище»: https://drevlit.ru/parallel_text/skazanie_o_mamaevom.php?ysclid=lnr9ia2zs3193668857)

«В ту же ночь некий муж, по имени Фома Кацибей, разбойник, поставлен был в охранение великим князем на реке на Чурове: за мужество его доверили охрану от поганых. Его исправляя, бог удостоил его в ночь эту видеть видение дивное:… С южной же стороны пришли двое юношей, одетые в светлые багряницы, лица их сияли, будто солнца, в обеих руках острые мечи, и сказали предводителям войска: „Кто вам велел истребить отечество наше, которое нам Господь даровал?“ И начали их рубить и всех порубили, ни один из них не спасся.»

(****) Там же.

(*****) Великий князь Дмитрий Иванович отдал боярину Михаилу Андреевичу Бренку своего коня, доспехи и облачение, повелел своему рынде носить перед ним чёрмное великокняжеское знамя, с изображением лика Христа Спасителя. Михаил Андреевич, находился во время битвы во главе великокняжеского полка и был найден мёртвым под княжеским знаменем.

Глава 8

На Калиновом мосту

Русское войско переправлялось через устье Непрядвы затемно. С высокого берега открывалась широкая пойма, слева по течению — серая с прогалинами, справа — песочно-жёлтая, словно светящаяся, причудливо разделённая извилистой агатовой водной гладью. Казалось, что это не вода течет, а гигантская чёрная змея ползёт по долине, рассекая её своим телом на две части.

Семь мостов, спешно наведенных через стремнину, принимали тысячи ног, и чудилось, будто не рать, а гигантская гусеница-многоножка не спеша перебирается по змеиному телу на другой берег. Левая часть суши, сплошь заросшая клевером и разнотравьем, от обильной росы стала непривычно скользкой. То тут, то там, спускаясь к переправе, ратники спотыкались, поминали всех святых, поднимались под шикание товарищей и продолжали свой путь, сосредоточенно глядя перед собой. Два факела — на левом берегу, чтобы в темноте не промахнуться, заходя на лавинки, два — на правом, чтобы случайно не сделать шаг в сторону с хлипких мостков и не оказаться в холодной сентябрьской воде.

Откуда-то издалека ветер гнал облака. Они нависали над рекой, почти чёрные, полные дождя. В воздухе пахло грозой, а может быть, смертью — неминуемой спутницей любых сражений.

— Калинов мост через реку Смородину(*), — прошептал Ивашка, заворожённо глядя на непрерывный людской поток, сжимающийся на левом берегу в семь ручейков и растекающийся половодьем по желтеющему правому берегу. Сказал и устыдился, украдкой виновато взглянув на стоящего рядом Юрко.

— Ну, что замолк? Сказывай дальше, — подбодрил чернец писаря, поглаживая по холке своего норовистого жеребца.

— Непригоже ведь… Идолопоклонство, — выдавил из себя Иван.

— Отчего ж непригоже? — пожал плечами ратник и произнёс, — «…вздыбилась речка Смородина, с Калинова моста кровь бежит, на Русской земле стон стоит, на чужой земле ворон каркает».(**). Это, Ваня, не богохульство, а память людская, слово пращуров, вера их. Такое негоже забывать, а тем паче считать срамным и зазорным.

— Да как же?..

— А вот так, друже. Как человек вырастает из детской одёжки, так и народ по мере взросления правит себе новые ризы. Как играло дитё неразумное в куклы, так и род человеческий в отрочестве своём идолами утешался. А потом вырос и оставил свои юные забавы. Взрослому в детскую одёжку облачаться — юродивым прослыть. Но и отвергать прошлое своё, обычаи староотеческие, предавать забвению детство и отрочество своего рода тоже не след… В прошлом, как в корнях деревьев, — опора настоящего и будущего. Кто отрежет себя от корней — погибнет неминуемо.

Юрко отвёл глаза от зардевшегося лица Ивашки, оглянул деловито суету на переправе и нашёл великого князя, облаченного в неприметный доспех рядового воина…

— Однако пора и нам, Иван, дать испить комоням студёной водицы реки Непрядвы, — чернец пришпорил бока своего коня. — Ты давай, за князем присматривай, а я погляжу, кто с боярином Бренком рядом обретается.

* * *

Великий князь Дмитрий Иванович окинул ревнивым взглядом свой стяг, реющий невдалеке на холме, своего друга и ближнего стольника Мишу Бренка, восседающего на великокняжеском скакуне, обступивших его рынд и сторожей чернецких, крепко сжав в кулаке печать — символ власти, на которой были выбиты всего три слова:  ВСЕ СѦ МИНЕТЪ(***). Мудрый наставник князя, митрополит Алексий, повелел сделать её для юного Дмитрия, когда пришедшая из Европы и гуляющая по Руси «чёрная смерть» выкосила семью князя, забрав жизни отца, мамы и младшего брата. Из некогда большого потомства Калиты, из трех сыновей и шести внуков, остались тогда лишь двое малолеток, отчаявшихся и не понимающих, что делать, как жить дальше.

— Всё сиё минет, — утешал митрополит Дмитрия, по-отечески гладя по голове, не давая впасть в великий грех уныния, уверяя, что Господь милостив и никогда не посылает испытаний больше, чем человек способен вынести. — Всё, что не убивает, делает нас сильнее, — убеждал Алексий юного князя, беря в свою руку отроческий кулачок с зажатой в нём печатью, когда в 1365 г. Москву целиком уничтожил надолго запомнившийся москвичам страшный Всесвятский пожар, — всё пройдёт, и только по твоим делам потомки будут судить, кем ты останешься в их памяти…

— Всё сиё минет, — прошептал великий князь Дмитрий Иванович и тронул шпорами коня, посылая его в черную воду Непрядвы.