Молчание Сабрины 2 (СИ) - Торин Владимир. Страница 11

А что «потом», она не думала – все ее мысли сейчас были привязаны к той небольшой латунной штуковине, которую сжимали ее пальцы, когда она пришла в себя. Непонятная, необъяснимая вещь. Что же она такое? Почему ее тянет к ней? Почему она не может думать ни о чем, кроме как о том, чтобы вернуть ее?

– «Я не делала зла, я не думала злое, я добра и невинна, Зритель, отметь же, – пробормотала Сабрина, неотрывно глядя на запертую дверь полосатого фургончика. – Отметь же. Отметь же. Отметь же! Но беда приходит ко всем, не разбирая, кто невинен, а кто виноват. Кто невинен, а кто виноват, виноват, виноват! Моя беда явилась в полночь, я лежала в своей холодной постели и видела тягучий сон про стылый, пустой, дремлющий дом, когда на пороге моей комнаты появился вдруг Он! И ужас… и ужас…»

Сабрина забыла, что там дальше. Она опустила взгляд на клочок бумаги, который держала в руке. Бумага была вся исписана кривым, шатающимся и заваливающимся, как пьяный шут, почерком пьяного шута Талли Брекенбока.

– «И ужас во сне сковал мое сердце, а потом ледяные пальцы Убийцы сковали мое тонкое хрупкое горло…»

Сабрина учила свою роль.

Пьеса «Замечательная и Невероятная Жертва Убийства» была очень сложной. В ней таилось много боли, жестокости и мрачных красок. В каждой реплике прослеживались безумие и прорывающееся наружу отчаяние Талли Брекенбока. Пьеса была продумана до мельчайших подробностей, и при этом она рассказывала историю, которая запросто могла однажды произойти в действительности.

Сабрина надеялась, что описанные в пьесе события никогда не происходили на самом деле и что все это просто вымысел, поскольку ужасы и роковые события, подстерегавшие главную героиню, Бедняжку, по-настоящему пугали. Но больше всего Сабрину пугало то, что играть жертву убийства ей предстояло вместе с Манерой Улыбаться, жестоким и безжалостным человеком – настоящим убийцей, который так хладнокровно вышвырнул из корзины воздушного шара бедного Джейкоба.

Манера Улыбаться… В эти самые мгновения он, вероятно, претворял в жизнь ужасный злодейский план и, возможно, намеревался убить еще кого-то…

Сабрина пыталась исподволь предупредить Талли Брекенбока, но тот не понял ее намеков или же сделал вид, что не понял. Еще там, в фургоне, он сказал:

– Вот ведь мерзавец.

– Что?

– Он улыбается… – будто сам себе ответил шут. – С каких это пор он улыбается?

Сабрина помнила, как Гуффин улыбался, когда убил бедного Джейкоба. Но она не могла об этом сказать. Хотя это ведь не значило, что Талли Брекенбок сам не мог догадаться! От нее требовалось лишь немного помочь ему.

«Точно! – подумала Сабрина. – Брекенбок все сам поймет, а я и не причем. А Гуффин не сможет сломать Механизм, когда злой хозяин балагана заявится к нему в фургончик со своей плетью и помешает всем его планам. Нужно только успеть заполучить Механизм раньше Брекенбока…»

– Он действительно никогда прежде не улыбался? – спросила кукла, пристально глядя в спину стоявшего у окна шута.

Талли Брекенбок молчал и скрипел зубами. Почтовый воздушный шар под проливным дождем тем временем все ниже и ниже опускался, приближаясь к его нелюбимому и весьма подозрительно себя ведущему актеру, и вскоре бандероль наконец оказалась в руках адресата.

– Что же ты задумал? – прошептал Брекенбок, глядя на то, как Гуффин отвязывает коробку от шарика. – Что ты задумал?

– Задумал? – осторожно спросила Сабрина.

– Именно так! – Задернув шторки, шут развернулся и подошел к ней, топая ходулями. – Знаешь, как бывает: человек валяется на кровати и от безделья о чем-то раздумывает, что-то себе придумывает, много чего надумывает, кое-что додумывает, иногда позволяет себе взять и удумать что-то, но ему все мало. Ему надо что-то делать со всеми этими непотребными мыслишками, которые заполонили его головешку и лезут наружу. И тогда он начинает задумывать! Сперва у него появляется идея. Глупая, разумеется. Но он почему-то убеждает себя, что ничего глупого в ней нет. И начинает ее воплощать. Это и называется «задумать».

– А может… может, он просто злой?

– Ха! – воскликнул шут. – Ха! И еще раз – ха! Это я просто злой! А этот пройдоха вынашивает какой-то мерзкий-дерзкий, дерзкий-мерзкий план, дорогуша. Еще бы понять, в чем он состоит.

Склонившись над куклой и внимательно ее осмотрев, Брекенбок принялся отвинчивать струбцины и снимать с куклы прищепки – клей уже, видимо, достаточно просох.

– Сперва этот долг кукольника, – продолжил он. – Потом исчезновение Пусто… – увидев, как Сабрина возмущенно дернулась, он тут же исправился: – Джейкоба. Твое появление здесь. Эти посылочки таинственные. И еще гаденькая улыбка. Что я забыл?

– Ящик на тележке? – подсказала Сабрина. – Может, то, что в нем находится, как-то связано с его планом?

– Ящик, да… – задумчиво пробормотал Брекенбок. – Откуда он взялся? На нем стояли штемпеля почты Габена. Кто-то его прислал Манере Улыбаться. Кто? Тот же, кто прислал посылку ему сейчас?

– Может, стоит заглянуть в ящик?

Скрючившись в три погибели, Брекенбок по очереди надел на ноги куклы почищенные и натертые до блеска зеленые туфельки с пуговками.

– Может, и стоит. Но меня больше заботит, зачем ему пьеса и зачем он притащил тебя. Пьеса… моя пьеса… все дело в ней, я это чувствую. Рейд был подстроен, чтобы… чтобы… – лицо Брекенбока изменилось, словно его посетило озарение. – К чему в итоге привел рейд? Я лишился своей главной актрисы, и тут так «удачно» появляется ее замена.

Хозяин балагана уставился на Сабрину, сверля ее взглядом.

– Я ничего не знаю… – с дрожью в голосе затараторила кукла. – Я не хотела… не хотела, чтобы меня засунули в мешок и побили. Не хотела играть в пьесе и заменять главную актрису. Я ничего не…

– Да, провалы в памяти, – покивал Брекенбок. – Удобненько. Проклятье! Терзаюсь! Я терзаюсь любопытством! Это пытка! Может, в этом и заключается цель Манеры Улыбаться? Извести меня своей таинственностью?

– Вы думаете, что он как-то причастен к облаве и отправился в лавку игрушек, чтобы я сыграла в вашей пьесе?

– Зачем ему это? – прищурился Брекенбок. – Для чего? Молчишь? И тут мы снова натыкаемся на твою роль во всем этом, о которой ты ничего якобы не знаешь. Кукла Сабрина играет в пьесе «Замечательная и Невероятная Жертва Убийства». К чему это приведет?

– Это как-то связано с тем, что вы нашли в ящике стола, – сказала Сабрина.

– Неужели?

– Я так думаю…

– Думает она, – презрительно бросил шут.

Заложив руки за спину, он принялся расхаживать по фургончику, время от времени почесывая затылок в раздумьях. Признаваться, что он там, в столе, нашел, хозяин балагана, очевидно, больше не собирался.

– Любой другой на моем месте не стал бы играть в чужие игры и сразу же пресек бы все, но… на моем месте никого, кроме меня, нет. Моя пьеса… она невероятно важна. Важнее, чем балаган, чем куклы и шуты. Важнее, чем я сам. Я не могу все отменить. Не теперь, когда маятник запущен.

– Маятник?

– Это такая штуковина в часах. Качается все время. Так вот маятник запущен. И пьеса должна состояться, иначе… – Брекенбок замолчал, поняв, что едва не сказал лишнее.

– Вы знаете, что он затевает что-то ужасное, – сказала Сабрина. – Знаете ведь…

– Ужасное? – презрительно бросил Брекенбок. – Самое ужасное, что он мог бы вытворить, это споткнуться на лесенке у своего фургона и сломать себе шею. И из-за этого опоздать с выходом на сцену. Так я думал раньше… Но сейчас… «Ужасным» может быть что угодно, и это самое ужасное. И несмотря ни на что… Нет, я ничего не могу предпринять.

– Неужели вы просто сделаете вид, что ничего не происходит?

Кукла вспомнила полицейского констебля, который никак не отреагировал на крики из мешка. Вспомнила мистера Баллуни, который никак не отреагировал на убийство Джейкоба, произошедшее у него на глазах. И вот это повторялось… как же так вышло, что Гуффин окружил себя сплошь безвольными и безразличными личностями? Он сделал это специально? Чтобы вытворять все, что вздумается, и никто не мог ему помешать?