Молчание Сабрины 2 (СИ) - Торин Владимир. Страница 43
– Наверное, меня сделали такой, – наконец, сказала Сабрина. – Кукольник может дать своему творению такой характер, какой ему заблагорассудится. И Хозяин дал мне вот такой, я получилась… нет, не доброй, а слишком настоящей. – Гадалка непонимающе покачала головой, и кукла попыталась объяснить, что было не так-то просто, поскольку до сего момента она и сама обо всем этом не задумывалась. – Мне тоже страшно, я боюсь… всех людей. Но я знаю, что и люди бывают добрые. Как Джейкоб. Я могу очень-очень-очень сильно испугаться. Мне может быть очень-очень-очень больно. Но мне не может быть очень-очень-очень все равно. Да и вообще просто все равно. Я так устроена. Хозяин говорил: «Слишком много человеческого. Ты будешь не просто походить на нас. Ты будешь нами». И он, я думаю, нехотя, дал мне надежду, веру в то, что доброта, какой бы она ни казалась слабой, побеждает злобу. Как-то мне сказали: «Не опускай руки ни за что и никогда, Сабрина. Даже когда твой корабль идет ко дну, не сдавайся. Если ты опустила руки, тебе не схватить ими проплывающую мимо доску. Но если ты будешь верить в лучшее, если будешь бороться, то, кто знает, может, тебе удастся затащить на эту доску еще кого-нибудь…»
Сабрина замолчала. Последнее говорил отнюдь не Хозяин. Это было очередное чужое воспоминание. Она помнила, как обнимала какого-то высокого и очень теплого человека, а он утешал ее. В памяти всплыли бордовый галстук и блестящие запонки в виде компасов…
– Он хороший человек, – сказала мадам Шмыга. – Твой хозяин.
– Нет. – Сабрина отвернулась. – Он очень плохой. И из-под его рук всегда выходили уродцы. Подлые, коварные, завистливые, корыстные, злые. Наверное, он и меня пытался сделать такой же, но что-то пошло не так, и вышла я. Брекенбок сказал, что во мне есть какой-то изъян…
Кукла сказала это и поняла, что все куда сложнее и глубже. Истина будто затаилась на дне колодца, да еще и закопалось в иле, хотя руку она тянула к, казалось бы, мелкой луже.
– Он много раз пытался меня переделать, – добавила она. – Но я не переделывалась. Я такой и осталась. Я помню причиненное мне зло, мои обиды всегда со мной, но я не могу просто смириться. Когда я вижу, как другим плохо, меня как будто что-то царапает изнутри. Даже Малыш Кобб, последняя кукла, которую сделал Хозяин… он мучил меня, но когда Хозяин наказывал этого злобного деревянного мальчишку, мне было его жалко. Я пытаюсь злиться, пытаюсь ненавидеть, я пытаюсь заставить себя радоваться, когда те, кто меня обижал, тоже страдают, но у меня не выходит. Это сильнее меня. Единственный, кого я ненавижу по-настоящему, – это Хозяин. И еще Гуффин. Я хочу… нет, я должна помешать ему.
Гадалка слушала ее, широко раскрыв рот.
– Я никогда не думала, что…
– Вы не думали, что куклы что-то чувствуют? Вернее, не что-то, а все и намного сильнее, чем люди? И не умеют относиться равнодушно?
– Да. Я боялась тебя.
– Меня?
– Гуффин приволок тебя в мешке. Фортти пропал. Я думала, что ты и твое появление в нашем «Балаганчике» – часть каких-то новых страшных замыслов Манеры Улыбаться.
«Так и есть, – подумала кукла. – Я – часть каких-то его замыслов. И надо узнать, каких…»
– Нам нужно отсюда выбираться, – сказала Сабрина. – Мы должны что-то сделать!
– Что мы можем сделать? Да если бы Гуффин был один, мы и так бы с ним не справились. А у него на побегушках еще и Проныра с Заплатой. А еще… у него Лизбет. Да и как мы выберемся? Они нас заперли и связали!
Сабрина покачнулась и повернулась к гадалке.
– Я спрятала нож. Ночью. Украла, пока все спали.
– Любимый нож Берты? – поняла мадам Шмыга. – Где он?
– У меня в груди. Там ящичек. Я знала, что нож может пригодиться. Я его не достану, но вы сможете. Вы перережете им веревки?
Мадам Шмыга кивнула. Она потянулась к кукле. Та, ерзая, придвинулась.
– Мне нужно…
– Открыть дверку.
Мадам Шмыга осторожно прикоснулась к Сабрине. Под кружевом кукольного платья прятался крючок. Она потянула за него и открыла небольшую дверку. Внутри темнел ящичек.
– Зачем он тебе? – прошептала гадалка.
– Я не знаю, для чего он. Хозяин так мне не сказал. Я храню там все, что мне нравится.
Мадам Шмыга осторожно просунула руки в ящичек и нашарила нож. Она глянула на куклу.
Сабрина кивнула.
Глава 6. Бум… …и бум.
Манера Улыбаться спал, но отдохнуть у него особо не получалось. Во сне он забрасывал уголь на лопате в печь, жар облизывал его лицо, а кости скрипели от натуги. Руки отказывались слушаться, поясница грозила подломиться, в то время как кожа и вовсе будто бы плавилась. Наяву же он просто потел и морщился.
Возле печи, у которой шут во сне работал кочегаром, стоял деревянный ящик на тележке. Забрасывая уголь в топку, шут то и дело на него недовольно поглядывал. Содержимое этого ящика так долго ждало своего часа, и вот час почти настал. В этом ящике хранилась деталь следующего этапа его плана, следующая ступень. И она была все ближе…
– Прочь… уйди прочь… – не просыпаясь, бормотал Гуффин. – Не видишь, я занят? Работа… мне еще нужно кое-что сделать… пара лопат угля… финальный штрих…
Во сне же он говорил все это, обращаясь к странному типу, изобрести которого могло только сонное шутовское подсознание, да еще и обремененное затяжной усталостью, серьезным нервным и умственным напряжением и половиной бутылки каштановой настойки.
Фигура странного типа была тоненькой и усохшей, определенно, стариковской. Незнакомец являлся обладателем довольно причудливого костюма: коротких красных штанишек и такой же курточки, будто сшитой из бумаги, на ногах его были деревянные башмаки, перехваченные бечевкой, при этом опирался он на дорожный посох. За спиной старика висели плетеные котомки и большущий футляр, обитый вишневым бархатом. Плетеная шляпа в виде конуса закрывала верхнюю половину лица, нижняя же представляла собой складку рта, длиннющие и вислые пепельные усы и тоненькую – в несколько волосинок – бороду.
Впрочем, самым примечательным в старике были дорожные фонари, обтянутые тонкой красной бумагой и развешанные по его костюму и поклаже тут и там, отчего создавалось впечатление, будто странник горит.
«Мерзкий видок! – подумал Гуффин, лишь завидев этого типа. – Кто только не приснится…»
Незнакомец, подошедший узнать дорогу, явно понимал, что Гуффин ему сказал, но при этом все равно отчаянно прикидывался иностранцем. Он, несомненно, пытался вывести шута из себя, но шут был не промах.
Манера Улыбаться вдруг состроил удивленные глаза, испуганно раскрыл рот и ткнул куда-то за спину незнакомца. Тот обернулся, ожидая увидеть нечто страшное или как минимум удивительное, но тут же получил лопатой по затылку. Его нелепая шляпа слетела с головы, и он рухнул на кучу угля, как дохлая муха, прибитая газетой.
Гуффин схватил незнакомца за ноги и, несмотря на ужасающий жар, подтащил его к печи. Затолкав надокучливого чужестранца в топку, он уставился на то, как огонь охватывает все его тело… И тут шут неожиданно осознал, что он сам барахтается среди потоков пламени, под ним в пыль превращается уголь, в ушах стоит рев топки. А снаружи через печной проем на него глядит тот самый незнакомец, от которого он пытался избавиться. Губы, проглядывающие из-под причудливой шляпы, сложились в самодовольной улыбке.
– Мерзость! – закричал шут и сгорел, а чужестранец забросил в топку его зеленое пальто, его зонтик и сам взялся за лопату. Настал его черед работать. И тут сквозь гул пламени и рокот работающего механизма, в котором ново-обреченный кочегар был вынужден поддерживать жизнь, прорезалось что-то тоненькое, писклявое и металлическое…
Звяк-звяк! Звяк-звяк!
Откуда раздается этот звук?
Звяк-звяк! Вставай, дурак!
Что это за отвратительное неприятное такое?
Звяк-звяк! Звяк-звяк! Звяк-звяк!
– Да встаю я, – недовольно проворчал Гуффин и разлепил глаза.