Долгая дорога к дому (СИ) - Ефимов Алексей Иванович. Страница 71

— Это долгий рассказ, — она говорила тихо и спокойно. — Они напали через два дня — вначале на стену у реки. Гнали перед собой целые толпы файа, а мы… убивали их. Это было страшно! Мы стреляли, сначала из пулеметов, потом из луков — а они всё гнали и гнали их, пока все не погибли. В тот же день они прошли через горы и ударили нам в тыл. Мы дрались на перевалах, но их слишком много. Когда они ворвались в долину, наша армия рассеялась. Потом они осадили Сады — большая часть наших собралась там. Внешнюю стену они взяли почти сразу — она слишком длинная. Я и девушки из Кумы защищали хранилище ещё сутки — нам не хватило буквально нескольких минут. Они нас смяли, но мы пробились и ушли в леса… сюда. Тут мы дрались, прятались и убивали много дней, но это было уже местью сурами, не больше. Лангпари досталась им не даром: за каждого файа, способного держать оружие, они платили тремя своими жизнями — но сражаться у нас мог едва один из десяти. Я видела, как пали Сады, видела зарево. Что сталось с долиной Налайхи — я не знаю. Возможно, файа там ещё живы… но вряд ли они примут нас. Мы… я и мои товарищи… мы допустили слишком много ошибок.

— И… что нам делать? — растерянно спросил юноша.

— Мы — все, кто собрался здесь — решили уйти в Твердыню.

— А что это?

— Мы, файа, не любим вспоминать об этой истории. Но теперь… какое это имеет значение? Сорок лет назад из Унхорга, когда он стал таким… каким ты его видел, бежала группа файа… они прихватили с собой почти всё, что осталось от нашей древней технологии. Вместе с беглецами из Айтулари и колонистами Ленгурьи, которые решили остаться здесь, они построили крепость — остров, окруженный каналом с горячей радиоактивной водой. Они считают, что сурами, сожрав всё, потом уничтожат друг друга. Конечно, может быть и так, хотя я сомневаюсь, что их реактор доживет до этого. Но всё это теперь неважно. Другого выхода у нас просто нет.

— А где эта Твердыня?

— На юго-западе, за горами Лабахэйто, в степи. Там мало пищи и мало сурами… так что мы, может быть, и пробьемся. Но вот примут ли нас? Наверняка, у них тоже не хватает еды.

— У меня есть, чем им заплатить, — Элари показал пистолет Ньярлата и семь оставшихся магнитных пуль.

Иситтала кивнула.

— Я уже видела его. Возможно, этого хватит. Нас тут всего шестьдесят семь, а в Твердыне — около двадцати тысяч. Вряд ли мы создадим им… проблемы.

— Так ты… ты знала Ньярлата так близко?

Она улыбнулась.

— Конечно. Правда, тогда мне было двадцать три, а ему — всего семнадцать. Он был наивным восторженным мальчишкой… как Янтин. — Элари заметил, что пятнадцатилетний файа всё время стоял рядом с ними, не сводя восхищенных глаз с Иститталы. — А потом… я не знаю. Упасть можно в один миг и уже не подняться. Мне жаль его.

— Боюсь, что во всем этом виноват я, — Анмай тихо подошел к ним. — Он издевался надо мной — я издевался над ним, но его-то мозг был не из стали! А рядом с про-Эвергетом… с Великой Машиной, вообще нельзя жить. Даже когда она не работает, в ней остаются следы Йалис — и постепенно расползаются вокруг. Это незаметно сразу, но когда безопасный уровень превышен… — Иситтала слушала теперь лишь его и Элари отошел.

11.

Юноша поел, привел в порядок одежду. Дальше полагалось спать, но он не хотел и сам удивлялся этому. С ним за этот день произошло столько… но устал лишь его ум, тело было ещё полно сил и не желало давать отдых измученному сознанию. Он несколько минут поворочался, стараясь уснуть, потом сел у стены и стал смотреть на Анмая и Иситталу.

Они сидели у стены напротив, очень близко, почти прижавшись друг к другу, и всё время говорили — так тихо, что Элари не понимал ни слова. Впрочем, и так было ясно, о чем идет речь — Анмай то и дело касался руки девушки, потом лег, свернувшись, у её ног и она гладила его волосы, вряд ли осознавая это.

Как ни странно, он не злился на Вэру за то, что тот отнял у него любимую — напротив, был рад, что это двое встретились. Он видел, что они уже вообще мало что замечают, кроме друг друга. Ему нравилось на них смотреть — они словно светились в полутьме подземелья, а их тихий разговор казался Элари музыкой — он понимал лишь интонации, но и этого хватало… не только ему. Янтин тоже молча смотрел на пару, потом вдруг подсел к мрачной девушке, своей ровеснице. До Элари донесся их шепот. Через несколько минут Янтин взял девушку за руки и та вдруг улыбнулась.

12.

Вечером ледяной северный ветер разогнал тучи, прибил их к земле и теперь облачное море клубилось и ползло всего в нескольких метрах от окон пещер. Небо стало удивительно чистым и там, в этой невероятной чистоте, догорал закат. Элари задремал, а когда проснулся, небо уже тлело чистой синевой, в которой едва угадывалась угасающая красная полоса. Тем не менее, было ещё относительно светло.

Все вокруг него спали — они решили покинуть долину завтра на рассвете. Немногочисленные вещи и припасы уже собрали, оставалось лишь набраться сил перед дорогой. Стало очень тихо, даже часовые где-то спрятались — и в этой тишине кто-то напевал вполголоса. Непонятная песня понравилась Элари и он пошел на её звук.

В пустой комнате, в пустом проеме окна, сидел Анмай. Он смотрел на закат, не замечая юноши и тот застыл, слушая его голос — тихий, ровный и печальный. У Элари вдруг что-то стеснилось в груди — ему представился мир, про который пел файа — мир, похожий на сказку, печальный и прекрасный. Анмай напевал, не обращая внимания на холод, упершись пятками и пальцами красивых босых ног в ледяной камень. В нем была какая-то удивительная пропорциональность — все очертания его лица и тела идеально подходили друг к другу и не могли быть иными, но не только. Его внутренний мир был таким же и так же подходил к его облику. Элари не видел ничего удивительного в том, что Иситтала не сводила с Вэру глаз — он сам не хотел этого делать.

Наконец, файа заметил его и замолчал. Они смутились, не в силах ничего сказать. Через минуту Элари спросил:

— Что это за песня? Мне так понравилось…

Анмай вновь смутился.

— Ну… она очень старая. Когда я родился, ей уже было четыреста лет. Её сложили мои предки в наш золотой век, когда мы были ещё наивны… и невинны. Это… мечта о будущем и память о прошлом. Её любили петь те, кто только вступает в свое будущее…

— А про что она?

— Про любовь, конечно. Про все влюбленные пары вообще… и про одну, самую счастливую. Я очень люблю эту песню… правду говоря, других я просто не знаю.

— А ты сможешь спеть так, чтобы я понял?

Анмай улыбнулся.

— Нет. Это старый язык файа, его тут не знает никто, кроме меня. Мне придется переводить сначала на современный файлин, потом на ваш ойрин… и выйдет… не очень хорошо. А потом… я не могу. Это слишком… задевает меня.

— Извини, — Элари опустил глаза и вдруг спросил: — А песня длинная?

Анмай вновь усмехнулся.

— На один вечер… если мне никто не будет мешать.

Элари вздохнул и направился к двери. Ему очень хотелось сказать файа что-нибудь хорошее, но он не успел толком подумать.

— Ты красивый, — слова сами вылетели из его рта, но Анмай не обиделся.

— Раньше я был другим. Когда я вышел из машины, мое тело стало таким, каким я его представлял. Откровенно говоря, я не уверен, что не наделал ошибок… Я чувствую себя… ну, — он смутился. — Ты смог бы сидеть вот так, босиком на морозе? Конечно, я мерзну, даже очень, но мне не хочется в тепло. Это нормально?

— Когда я влюбился в Иситталу, то тоже не замечал холода, — Элари улыбнулся, потом вдруг смутился и вышел.

Через минуту он вновь услышал тихое, печальное пение… и сидел, словно завороженный, пока Анмай не допел до конца.

13.

Уже полусонный, Элари услышал, как Анмай вновь тихо говорит с Иситталой. Они осторожно пробрались в одну из задних, пустующих комнат и вскоре оттуда донеслась возня, ритмический шорох и стоны.