Леди-служанка - Карлайл Лиз. Страница 9
– Да, да, черт бы вас побрал! – прогремел он, здоровой рукой отдергивая в сторону полог кровати. – Я пьяница, а не идиот.
Майор с трудом сел на кровати и с подозрением оглядел Обри. Прошлым вечером он был в стельку пьян и сегодня выглядел не лучшим образом: в ночном белье, с отекшим бледным лицом и огромным животом, хотя все тело высохло до костей. А переругались они из-за того, что он опять не съел ни кусочка за обедом.
– Прошу вас, выпейте кофе и съешьте тост. – Обри сложила руки перед грудью, не собираясь отступать. – Я настаиваю.
– Ах-ах-ах! – закатив глаза, фальцетом жеманно передразнил он Обри. – Миссис Монтфорд, я должен вам напомнить, что в этом доме распоряжаюсь я, а не вы! Я буду есть, черт побери, то, что мне хочется, и, черт побери, когда мне хочется. И смените позу благочестия на что-нибудь более приемлемое для женщины.
– Майор, – опустив руки, строго проговорила Обри, – нельзя столько пить и отказываться есть. Вы совсем не думаете о своем здоровье.
Ее слова были встречены такой отборной бранью, пусть и произнесенной шепотом, что она покраснела до корней волос.
– Майор Лоример, следите за своим языком! – в ярости выкрикнула Обри.
– Следить за языком! Есть эти мерзкие тосты! Боже, до чего скучно жить! – прорычал Лоример возмущенно и смахнул поднос на пол.
Обри едва успела отскочить. Кофейник перевернулся, и по ковру растеклось темно-коричневое пятно; тосты, джем, масло – все превратилось в отвратительное месиво.
– Ах какая неприятность, миссис Монтфорд, – ехидно заметил Лоример. – Пропал мой завтрак.
– Ничего подобного! – огрызнулась Обри и принялась собирать посуду и столовые приборы. – Сейчас я спущусь и приготовлю другой поднос. И на этот раз вам придется есть вареные яйца.
– Терпеть не могу эту дрянь!
– Тем не менее вам придется это съесть. – Обри бросила на него мрачный взгляд и выпалила: – А если вы этого не сделаете, то, клянусь богом, я вылью все ваше виски из погреба в ров и сама приготовлю вам на ужин баранью ногу – уж ее-то вы съедите!
Это была пустая угроза, но ничего лучшего придумать Обри не могла. Подняв поднос и выпрямившись, она увидела, что лицо майора аж побагровело от негодования.
– Вы не посмеете! – рявкнул Лоример. – Вы не прикоснетесь к моему виски, или я, ей-богу, выгоню вас ко всем чертям без рекомендации!
Но ничего подобного он не сделает, и они оба это знали. Он к ней привык, она значительно упростила ему жизнь. Несмотря на отвратительный характер майора, они даже подружились, и Обри могла позволить себе такое, за что любой другой был бы тут же уволен.
– Пожалуйста, сэр, давайте не будем ссориться, – как можно доброжелательнее сказала Обри, коснувшись его руки. – Это очень расстраивает слуг. Вчера вечером они испугались, как бы мы не поубивали друг друга.
– Но ведь сейчас здесь слуг нет, так? – сказал сварливо майор. – Они все ушли в деревню.
– Если вы будете так сквернословить, нас услышат и из деревни, – парировала Обри.
Лоример неожиданно успокоился: перестал ворчать и вытер рот морщинистой рукой, покрытой россыпью пятен, – потом проворчал:
– Ладно, несите эти мерзкие яйца: так и быть, попробую.
– Спасибо, сэр. И еще принесу мягкое масло, как вы любите.
Она собралась уйти, но он неожиданно схватил ее за руку и хрипло спросил:
– Обри, где мальчик?
Уже не в первый раз он назвал ее просто по имени, но каждый раз при этом его взгляд становился каким-то стеклянным и немного смущенным, что было очень странно.
– Прошу прощения, майор, о ком именно вы спрашиваете?
– О мальчике! Твоем мальчике! – ответил раздраженно он. – У нас ведь нет других мальчиков!
– Дженкс взял Айана с собой на ярмарку.
Майор никогда не заговаривал об Айане, поэтому Обри была весьма озадачена.
– А-а. – Майор сжал губы и сразу стал таким же, как обычно. – Да, Айан. Бетси говорила, что он что-то там себе сломал, когда рухнула башня.
– Да, сэр, ребра.
– Хм… – Майор снял ночной колпак и поскреб голову под сальными волосами. – Дайте-ка мне вон то портмоне. Да нет же, черт вас возьми, вот ту деревянную шкатулку на туалетном столе.
Когда Обри нашла наконец то, что нужно, и принесла к кровати, майор, открыв шкатулку, за золотую цепочку вытянул оттуда карманные часы и, положив их ей в руку, сказал грубее, чем обычно:
– Вот, отдайте это мальчику.
Обри в недоумении смотрела на лежавшие у нее на ладони тяжелые, как камень, часы, которые, несомненно, были из чистого золота.
– Но, майор, я не могу…
– Никаких «не могу»! – крикнул Лоример. – Отдайте их мальчику, черт побери!
Некоторое время Обри с состраданием смотрела на него. Белок его здорового глаза пожелтел, нос приобрел форму луковицы, испещренной синеватыми прожилками, кожа лица стала дряблой и болезненно-серой.
– Зачем, сэр?..
– Дженкс сказал, что мальчик пытался оттащить меня в сторону, когда посыпались камни, – буркнул майор, нахмурившись, – хотя в этом и не было необходимости. Он смелый. Эти часы подарил мне твой отец летом, после Тулузы. Мне они ни к чему, а вот мальчонке пригодятся.
– Я не могу взять такую вещь, сэр. Как вы сказали, я всего лишь служанка.
Обри попыталась вернуть часы, но он резко оттолкнул ее руку.
– Разве я отдал их вам? – фыркнул майор. – Это для мальчика. На корпусе этой штуки выгравировано название нашего полка. Я хочу, чтобы он знал, что дед его был героем.
– Хорошо, я возьму их, но при одном условии.
– И что вы надумали на сей раз?
– Вы должны позволить доктору Креншоу осмотреть вас. Ваше здоровье внушает мне опасения. Обещайте, что примете его и выполните все, что он назначит.
На мгновение челюсть майора задрожала, но Обри не могла сказать отчего: то ли от негодования, то ли от слабости.
– Ну что же… – бросил он наконец. – Приведите сюда этого негодяя, если думаете, что от него будет хоть какая-то польза. Завтрашний день меня вполне устроит. Давайте пригласим его к чаю! Быть может, потом мы сыграем с ним в роббер или в пикет. – И запрокинув голову, Лоример расхохотался, словно закудахтал.
Итак, сегодня ей удалось заключить две сделки, к своему удовлетворению подумала Обри, положив часы в карман.
– Благодарю вас, сэр. Сейчас я принесу вам яйцо, а потом отправлю записку Креншоу, – сказала она твердо.
– Непременно, миссис Монтфорд, – произнес он язвительно, и Обри уже взялась за ручку двери, когда голос майора остановил ее: – Погодите, Обри.
– Да, майор?
– Вы и мальчик… Никто не знает, что вы здесь?
– Никто, сэр.
– Отдайте часы мальчику, непременно.
– Да, майор, но чуть позже…
– Ах, позже? Но почему?
– Он еще слишком мал, сэр, чтобы уяснить суть подарка, – выдавила Обри, отводя взгляд в сторону. – Я отдам ему часы в день совершеннолетия, если вы не против.
Лоример что-то пробормотал, кивнув, и Обри восприняла это как согласие.
Уже закрывая за собой дверь, она подумала: «Совершеннолетие Айана. Боже мой, как же еще до этого далеко – и в то же время так близко». Пока шла по пустому коридору, она ощущала, как у нее в кармане тяжело покачиваются часы, и, казалось, слышала их тиканье.
Глава 3
В офисе графа Уолрейфена ранним утром всегда было многолюдно. Клерки, рассыльные и политические подхалимы сновали взад-вперед с правовыми документами, законодательными предложениями и неотложными письмами, так как, в отличие от большинства английских аристократов, Уолрейфен занимался политикой не как дилетант, а как профессионал.
Пожалуй, единственный, он не пропустил ни одного заседания в палате общин. Титул, полученный по наследству, обеспечил ему место в палате лордов, и там он вел себя так же. У него хватало терпения выслушивать многочасовые выступления, в том числе обличительную речь Пиля, посвященную вопросу освобождения от католицизма, и даже участвовал в прениях.
Сам Уолрейфен считал себя тори, хотя далеко не все признавали его таковым. Графа побаивались. Когда этого требовала ситуация, Уолрейфен мог быть резким, надменным и даже жестким, но о более серьезных его недостатках вслух не говорили, потому что он был не просто либералом, а таким, что мог вызвать недоумение у всего Уайтхолла. Граф считал, что английские суды без разбору всех преступников отправляют на виселицу, что правительство морит голодом свой народ. Он с открытым сердцем принял бы в парламент ирландцев, не гнушался дружбой с этим смуглым щеголеватым еврейским выскочкой Бенджамином Дизраэли, консерватором до мозга костей, был крайне дерзок в своих политических высказываниях. Не всем это было по душе. Уолрейфен был не прочь кого-нибудь и подразнить, если это шло на пользу дела.