Самый жаркий день (СИ) - Березняк Андрей. Страница 13

– Сегодня у нас одиннадцатое, – заметил генерал. – Пироскаф[5] прибудет пятнадцатого. Что будем делать, Александра Платоновна?

– Канцелярию привлекать, – мрачно сказала я. – Это дело не по Вам, Иван Саввич, а неудачу Вам не простят.

Обер-полицмейстер насупился, но обижаться на меня смысла не имело: я говорила истинную правду! Не в силах приставы и городовые разобраться тут, упустят они посланца Дюпре.

Нет, здесь нужны волки в овечьих шкурах.

Я посмотрела на своих охранников, и Тимка с пониманием кивнул.

Ох, не простые они у меня.

Домой вернулись к вечеру, предварительно заехали в ресторацию на Гороховой, где я утолила голод: живот уже крутило от него. Тимофей и Григорий уже привыкли, что я требую от них сопровождать меня в том числе и за столом в заведениях, поэтому давно перестали мяться и говорить, что не положено так и некомельфо. Тем более что после памятного посещения мной «Красного кабачка», где пришлось устроить дуэль с немецкой княгиней, это было вполне оправданно. Кстати, давно ничего не слышно о Луизе-Шарлотте, с ее темпераментом она должна была бы стать предметом неоднократных обсуждений своего поведения. Но нет, словно и не было такой принцессы.

А вот в квартире ждал сюрприз.

В гостиной распивали чаи сразу же три бывших лицеиста, и одного из них мне бы сейчас точно не стоило видеть.

Саша Пушкин изящно размахивал чашкой и читал зардевшейся Таньке стихотворение, в котором я пока не услышала ни единого бранного слова, но пошлостью от него разило за версту. Горничная охала и прыскала со смеху.

Саша Горчаков старался сохранять невозмутимый вид, однако тоже улыбался непристойной шутке товарища.

А их лучший друг Ваня Пущин сидел бледный, как сама смерть, и смотрел в одну точку. На белоснежной скатерти не было ни пятнышка, но что-то на ней этот заговорщик нашел, потому что не поднял взгляд даже при моем появлении.

– Александра Платоновна! – прервал свои вирши Пушкин. – Сердечно рады Вас видеть!

Горчаков встал и поклонился, а вот Иван и не пошевелился.

Я молча прошла к столу и уселась на отставленный стул. В комнате воцарилась тишина, Танька предпочла скрыться в уголке. Гриша прошел к окну, а Тимка прислонился к дверному косяку, сложив руки на груди. Нукеры источали из себя угрозу и неумолимое наказание, приди кому в голову перечить их хозяйке.

– Александра Платоновна, – начал Горчаков, – мы знаем Вас как женщину справедливую и полную иных достоинств, потому пришли к Вам…

– Вы пришли ко мне, потому что я имею доступ во дворец и могу просить за этого господина.

Я грубо указала пальцем на Пущина. Ваня от этого жеста вздрогнул, посмотрел на меня, и вновь опустил глаза.

Александр сбился с мысли, но его речь подхватил Пушкин:

– Александра Платоновна! Наш друг пришел к нам, полный печали и в расстроенном разуме. Признаться, из его слов я мало что понял, но уверен в одном: Иван Иванович не мог сделать ничего такого, что нанесло бы урон его чести. В своем стремлении к установлению справедливости он может быть горяч в речах, но мысли его всегда были чисты и безгрешны!

Я ударила Светом – легонько, но смуглый поэт запнулся, и его озарение, которым он безрассудно пытался на меня давить, исчезло.

– Ты знаешь, Ваня, что Николай Порфирьевич, который вчера приходил к Лунину, был убит им и Бурцевым в саду дома? Зарезан ножом в шею и оттащен подальше. Брошен под забором, как безродный выпивоха, ограбленный татем?

Пущин снова вздрогнул и побледнел еще больше. Губы его затряслись, он попытался что-то сказать, но не смог и просто разрыдался. Его друзья пребывали в изрядном смятении, смотрели то на него, то на меня и силились понять, о чем это вещает их учитель. Я пододвинула к себе чашку Горчакова, налила в нее чай и принялась пить. Поведение мое можно было бы назвать вызывающим, но мне и плевать было, и сделала я это специально, чтобы сбить боевитый настрой нежданных гостей.

– Я… я не знал, Александра Платоновна, – пролепетал Иван. – А сегодня днем к отцу явились полицейские, сказали, что подозревают меня в соучастии в убийстве какого-то пристава. Но я не убивал! Я не знал!

– Хватит! – мой кулачок треснул по столешнице, что вся посуда встревоженно звякнула. – Ты был там! Ты принимал участие в сборище, которое участвует в заговоре против Императора. Пусть будущего, но самодержца русского! И твои соратники убили хорошего человека, который был мне другом, был другом моему отцу! Которого лишил жизни тот же, кто твоему Лунину приказы дает из самого Лондона! И теперь ты полагаешь, что отделаешься простым «я не знал»?!

Горчаков уронил лицо в ладони, кажется, он осознал, за кого и в каком деле решил вступиться. А вот Пушкин наоборот подобрался, видно, что ум его заработал и ищет какие-то оправдания или выход для друга. Он еще не понял серьезность обвинения, но сдаваться так просто не спешил. Хорошее качество для товарищества, но плохое для карьеры.

– Александра Платоновна, – осторожно и вкрадчиво произнес он. –Позвольте…

Я откинулась на стуле. Даже интересно стало, что он сможет придумать. Только уколола его страхи, чтобы не смел даже пытаться озарять. Уж больно талант его… убедительный.

[1] Бельведер – легкая постройка на возвышенности для обозрения окрестностей, а также надстройка на доме для тех же целей. Сегодня бельведера на особняке Лунина нет, в реальной истории и сам дом «с подвалами, крытый черепицею, с погребами, сараями и конюшней о восьми стойлах» был продан отцом декабриста купцу Петру Казалету еще в 1814 году.

[2] Иван Горголи в реальной истории участвовал в перевороте 1801 года, но относился к «младшим» заговорщикам. Его поручением был арест графа Кутайсова.

[3] Красное Село – бывш. финская деревня Кююрёля, сейчас – село Красносельское в Выборгском районе Ленинградской области.

[4] В реальной истории князь Доминик Радзивилл до самой своей смерти оставался одним из немногих польских офицеров, оставшихся верными Наполеону. Был смертельно ранен в бою при Ханау.

[5] Пироскаф – первоначальное название парохода. Упоминающаяся здесь «Саванна» – первый пароход, пересекший Атлантику, но большую часть пути проделал под парусами. В 1819 году он прибыл из Америки в Ливерпуль, оттуда совершил переход в Стокгольм и Петербург, уже большей частью под парами. Везде владельцы парохода его пытались продать, но в реальной истории сделка не состоялась, и к 1821 году пароход вернулся в Америку.

Глава 5

Танька, поняв, что никто никого сейчас бить или арестовывать не будет, со словами «Асланушка же придет!» выскочила из залы. Пушкин проводил ее пожирающим взглядом и начал речь, достойную лучшего стряпчего, нахватавшегося каких-то знаний о законах[1].

Он даже встал из-за стола и принял торжественно-горделивую позу, но заметил смурную иронию на моем лице, смутился и сказал уже без пафоса:

– Александра Платоновна, мы все знаем Ивана как человека очень честного и к преступным деяниям не склонного. Я не могу себе представить, чтобы он мог соучаствовать в таком злодеянии! Убийство! Акт жесточайшего немилосердия!

– У Горголи свое мнение на этот счет будет, – хмыкнула я.

Пушкин поморщился. Как натура творческая и либеральная, обер-полицмейстера он не любил пылко и страстно.

Пущин совсем оробел. Брыли Вани мелко задрожали, а руки стали выбивать по столешнице такую дробь, что зазвенела чашечка на блюдце.

– Убийство было совершено злодеями, которым не место в нашем обществе, – согласился Александр. – Но ужель Вы верите, что наш друг мог иметь к этому отношение? Он, который даже в Лицее имел смелость выступать перед директором о любой несправедливости! Кто никогда не отказывал товарищам в помощи!

Я устало опустила голову. Пушкин мог распинаться до самой ночи, если его не остановить, что и было сделано взмахом моей руки. Коллежский секретарь, обычно несдержанный – судьба его сейчас подвисла на волоске, столичный генерал-губернатор Милорадович по сей день требует его высылки в Сибирь за едкие эпиграммы[2] – сейчас послушно притих. Мой же взгляд обратился к Пущину, тот долго не мог поднять свой в ответ, но все же собрался и вскинул голову. В глазах его смешались обреченность и вызов – две таких противоречащих друг другу стихии. Однако мне сейчас на его душевные терзания было наплевать.