Венеция. Под кожей города любви - Бидиша. Страница 31

— Что ж, не попробуешь — не купишь, — философски замечаю я, и она соглашается, кивая с тяжким вздохом.

— Мне кажется, чтобы найти бойфренда, надо начать с похода по книжным магазинам, — говорит Джиневра. — Потом можно отправиться на кинофестиваль — на показ фильмов французских режиссеров-экзистенциалистов. Ну, потом паратройка выставок современного дизайна…

Наш праздник продолжается до часу ночи. Мы гуляем недалеко от Пьяццале Рома, идем вдоль Большого канала, в районе, где стоят большие, плоские отели. Мара так истомилась без мужского внимания (в какой-то момент я даже видела ее танцующей с Бруно), что тащит нас в ледяной вестибюль отеля «Carlton», где работает какой-то ее знакомый.

Постояв в вестибюле минут двадцать, пока она купается в лучах мужских взглядов, мы решаем оставить ее и разойтись в разные стороны. Джиневра, Бьянка и я прощаемся со Стеф и Бруно — они идут домой к Стеф. Втроем мы медленно бредем туда, откуда пришли. На Рио Мартин Джиневра показывает на великолепный палаццо, в котором сейчас ресторан.

— Это дом, который описал Генри Джеймс в «Письмах Асперна». В нем привидения.

У меня по спине бегут мурашки. Мы входим на цокольный этаж, освещенный по-музейному.

— Видишь сад, — говорит Джиневра. Выше стен и решеток действительно видны кроны деревьев. — Когда это был частный сад, он тянулся до Пьяццале Рома.

— Джиневра, ты Генри Джеймса читала в переводе или в подлиннике?

— На английском. Но я улавливаю только общий смысл, а тонкостей, деталей не понимаю. Например, мне непонятно, почему автор употребил именно это наречие, а не другое?

— Не скромничай! — восклицаю я. — Слушай, а почему бы тебе не приехать в Лондон? Ты бы могла стать редактором, или писательницей, или ученым.

Джиневра бледнеет и начинает бормотать:

— Ты просто не понимаешь! В Италии все учат английский в школе, в этом нет ничего особенного.

— Нет, в этом есть особенное.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что у меня два глаза, и я тебя вижу насквозь, — резко отвечаю я.

На Кампо деи Фрари Бьянка сталкивается со знакомым мужского пола. Ему лет сорок, может, чуть больше. Крепкий, как бычок, плотный и короткий, но в хорошей физической форме; седой, волосы редеющие, но курчавые; чувственное привлекательное лицо. Вдвоем они затевают бурную дискуссию. Бьянка явно довольна им, он — ей, оба чем-то возмущаются, при этом стоят очень близко, вторгаясь в личное пространство друг друга. Впрочем, такое поведение стандартно, и я не удивлюсь, если он окажется водопроводчиком, который что-то рассказывает о протекающей трубе. Бьянка представляет нас. Про меня она говорит: «Моя английская подруга», — но мужчина принимает за английскую подругу бледноликую Джиневру.

— Приятно познакомиться, — произносит он по-английски, обращаясь к ней.

Джиневра так удивляется, что отвечает тоже по-английски:

— Мне также… — но с вопросительной интонацией.

Тогда Бьянка проясняет:

— Нет, она-то не англичанка.

Чтобы все окончательно запуталось, я говорю по-итальянски:

— Это я из Англии.

Мы объясняем, что у меня сегодня день рождения.

— Сколько лет? — спрашивает он.

— Двадцать шесть.

— Vecchia, — шутит он. — Старая.

Именно это слово я слышу от всех, кто узнает, сколько мне исполнилось. Vecchia. Старая, старая, старая… Такое впечатление, что окружающих страшно пугает старость, — но только не меня. Смотрю на мужчину, и мне хочется сказать: «Слушай, золотко, если я старая, то ты и вовсе древний сукин сын, которому пора стучаться во врата ада». Но я, разумеется, молчу. Вместо этого — сладкая улыбка.

Целую Бьянку на прощание. Следующие несколько недель у нее пройдут в напряженной работе над диссертацией по архитектуре, тем не менее она соблазняет меня как-нибудь вечерком встретиться и выпить:

— Я остановлюсь на кампьелло и покричу тебе в окно. Только не лей мне воду на голову!

Проходит несколько дней, влажность растет, море поднимается, вода почти достигает уровня мостовой в районе Сан-Марко. Бегать там опасно, мрамор скользкий, поэтому я предпочитаю гонять по жилым кварталам Сан-Поло и Кастелло. Там тоже есть на что посмотреть: фигурки Девы Марии в нишах и несколько живых цветов в вазочке, ухоженные палисадники, бродячие кошки, высеченные в камне фамильные девизы, строгие орнаменты времен Римской империи…

Захожу в церковь Фрари, вдыхаю запах мрамора, в который раз рассматриваю надгробные плиты, исповедальни, алтарь, приделы, лакированные скамьи для хора, любуюсь на мерцание свечей. Юные монахи сегодня в службе не участвуют, а жаль.

Когда я беру длинную свечу и зажигаю ее от другой, всегда прошу одного: «Господи, дай мне сил увидеть свой путь». Убого, конечно, но все же звучит лучше, чем такой вариант: «Я в Тебя не верю, сделай меня знаменитой». На миг закрываю глаза, чтобы сосредоточиться, потом пристраиваю свечу в челюстях черного железного зажима, и она, слегка покосившись, горит в обществе сорока или пятидесяти сотоварищей.

В церкви я часто посматриваю на прихожан. Благоговейное созерцание Девы Марии — вот что написано на мясистых лицах многих дедушек. Кряхтя, они опускаются на одно калено, наклоняют голову и возносят наверх свою молитву. А ведь это те же самые пакостники, что изводят меня на пробежках своими приставаниями. И это они собираются с приятелями в сомнительных барах, пьют вино, бесстыдно пялятся по сторонам и несут всякую ерунду.

К этому времени у меня вырабатывается три разных образа Венеции. Первый — благоденствующий и артистичный город, частью которого являются Стеф, ее семья и ее друзья. Второй — собственно, моя Венеция, которую я постигаю, когда работаю в одиночестве, прислушиваясь к звукам на кампьелло. Мне нравятся эти звуки, но я часто захожу в церковь Фрари, чтобы немного подумать в тишине, после чего выбираюсь выпить кофе на Кампо Санта-Маргерита. Здесь у меня наметились свои фавориты: кремовое с синим кафе-мороженое «Causin» (его я полюбила особенно, невзирая на некоторую непоследовательность с ценами) и, на втором месте, пастичерия «Gobbetti» — из-за персикового торта и приветливого рыжеволосого хозяина. Не могу не отметить, что в «Caffè Causin» очень удобные стулья, с чашевидной выемкой для зада, поэтому провести там меньше часа просто никак невозможно. Венеция, которую я вижу вокруг, — это город шумных семейств, рассыльных, приезжих, праздных студентов и… детей.

И наконец, есть еще одна Венеция — с ней я сталкиваюсь через день, когда совершаю свои пробежки. Во время пробежек я словно протягиваю исполинский трал по всем ярусам, от мишурной, плотно забитой бутиками Мерсери до широких открытых каналов в северном Каннареджио. Приставания, которым я подвергаюсь (домогательства, которые провоцирую? знаки внимания, которых меня удостаивают?), так часты, агрессивны и настойчивы, что это уже почти смешно, хотя на самом деле мне не до смеха. Вздумай я кому-нибудь рассказать об этом — мне никто бы не поверил. Правда-правда, даже если я бы под присягой, в деталях и в лицах, подробно перечислила все случаи.

Как-то, ближе к вечеру, я бегу по Дзаттере, и вдруг откуда-то возникает шриланкиец — ну, из тех, кто занимается здесь подсобными работами. Может, он почувствовал некое сродство со мной — национальное или, точнее, континентальное. Оплывший, немолодой, с жутковатой улыбочкой, он догоняет меня и с придыханием шепчет: «Si, чао», — прямо мне в ухо. Я останавливаюсь как вкопанная и разворачиваюсь к нему.

— Что? — громко спрашиваю по-английски. — Подойди и повтори, что ты сказал, раз уж такой приветливый.

Явно не ожидая отпора, он отступает, глаза бегают. На всякий случай делает вид, что не понимает. Он так и бормочет:

— Не понимаю… — и, к счастью, уходит.

Еще занятнее — в тот же день, уже на закате, я бегу обратно. И что бы вы думали? — на том же самом месте, громко сопя и кашляя, меня нагоняет бегун лет тридцати, совершенно голый, если не считать коротких черных шортиков и кроссовок на босу ногу. Манекенщик на отдыхе? Супернарциссизм? Мужская версия анорексии? Торс без капли жира, все тело из серии «Углеводам — нет!», выделен каждый мускул, матовый золотистый загар, как корочка на индейке, и короткая дорогая стрижка. Забежав вперед, мужчина начинает настоящий цирк: восемь шагов с усиленными выдохами на каждом шаге, потом прыжок «звезда» (руки вверх, ноги в стороны) и, наконец, вращение (руки в стороны, спина изгибается). Он взбегает на деревянный настил лодочной пристани и начинает представление, похоже, исключительно для меня: потягивается, откровенно демонстрируя мускулы, отжимается, задирает ноги и т. д. Я обычно тоже разминаюсь на этом настиле, но только если окажусь там одна. На сей раз я издаю раздраженный стон и, развернувшись на сто восемьдесят градусов отправляюсь в обратный путь. Позволив себе оглянуться, я замечаю, что малый прекратил отжимания, которые только что исполнял в усложненном варианте (отрывая руки от пола и хлопая в ладоши перед приземлением), и теперь валяется на платформе, глядя мне вслед.