Венеция. Под кожей города любви - Бидиша. Страница 52

— Я здесь бегаю, — говорю я, чтобы что-то сказать. (А могла бы добавить еще кое-что: стоило появиться твоим друзьям, и ты стер меня из памяти.)

— От Фрари? — спрашивает он.

— Ага.

— Но это же… километров пять.

— А марафонская дистанция сорок четыре. Я почти каждый день здесь бегаю.

— До?..

— До Сант-Элены. И несколько раз до Дзаттере и обратно.

Он изумленно смотрит на меня. К нам присоединяются Тициана, мать Эммануэле и их приятели, все вместе мы двигаемся вдоль реки. Мне нравятся люди старше меня. По крайней мере, они без выкрутасов и без всей этой ерунды, которая свойственна молодым. Стеф как-то за ужином сказала родителям: «Бидиша запала на компанию богатых венецианских старичков-мудачков».

Мать Эммануэле отчаливает, попрощавшись со мной очень дружелюбно.

— Мам, ты ела? Ужинать не собираешься? — спрашивает сын.

— О! Все в порядке! Я съела такую штучку с моцареллой…

Подозреваю, у нее анорексия.

Отбывает и Тициана, она размашисто шагает в сторону Сан-Марко.

— А тебе в какую сторону? — вдруг спрашивает меня Эммануэле.

— А? К Академии, — говорю я, надеясь, что указываю противоположное направление от его с друзьями маршрута.

— То есть ты идешь с Тицианой? — спрашивает он еще выразительнее.

— Что? О, да!

Быстрый поцелуй, «чао» его приятелям, на которое они отвечают так слабо, что их и не слышно.

Разворачиваюсь и тычусь лицом в пиджак Эммануэле (пиджак, который мне так понравился), потом припускаю бегом и окликаю Тициану.

Мы идем рядом, и я наконец расслабляюсь. Тициана сегодня немногословна, она кажется подавленной.

Выходим к Сан-Марко.

— Люблю это место, — говорю я, — несмотря на то, что все это ужасно, столько туристов.

— Нет, нет, — мягко уверяет она. — Святой Марк — наш покровитель. Он всегда прекрасен.

— А еще я хотела сказать, что вечером я всегда чувствую, что самое время съесть порцию мороженого.

— Сейчас и я бы не отказалась от мороженого…

Мы идем в джелатерию рядом с «Caffè Quadri», и я разыгрываю целое представление: настаиваю, что заплачу за нас обеих, поскольку хочу хоть в малой толике отблагодарить Тициану за все, что она делает для меня; предлагаю ей выбрать, чего ей захочется. Подходит время платить, я открываю кошелек и — о, ужас! — обнаруживаю, что он абсолютно пуст. Я же потратила все деньги, покупая билеты на вапоретто и на спектакль! Моментально сникаю, готовая убить себя, кровь бросается мне в голову. Чуть не плача, я тереблю защелку пустого кошелька — и конечно же Тициана говорит, что она сама заплатит за все, утешает — это, мол, полная ерунда, и я заплачу в следующий раз, это сущие мелочи, и так далее. Стараюсь успокоиться и, как велит Тициана, не обращать внимания. Я выбрала два шарика, ореховый и шоколадный, в вафельном рожке. Мы медленно идем вдвоем, напоследок еще раз оглядываемся на площадь, любуемся ее арочными окнами, мерцающими огнями, подсвеченной золотом мглой, а потом сворачиваем к Академии.

Спрашиваю о Луке, о маме Тицианы (с ними все в порядке). В какой-то момент мне кажется, что Тициане хочется побыть одной, но из вежливости она не может сказать мне об этом. Я спрашиваю, не устала ли она, и она отвечает: да, устала, немного. Мы заглядываем в магазинчики — «Этро», «Феррагамо», «Гуччи». На сумки «Луи Вьюттон» Тициана смотрит с пренебрежением, и я соглашаюсь: все слишком вычурно, утрированно.

— Кроме, — говорю я, когда мы проходим мимо торговца-разносчика на улице, — этого разноцветного рюкзачка.

— Да, симпатично, — соглашается она.

Торговец тут же вцепляется в нас, тараторя на англо-итальянском:

— Сколько вы хотеть платить? Милые леди. Давать сорок? Нет? Нравится сумки? Сколько вы хотеть платить?

Мы делаем вид, что замечаем на сумке пятно, и поскорее удаляемся. Тициана рассказывает, как год назад она купила на улице поддельную сумку «Прада», ходит с ней каждый день и очень довольна — никто не замечает, что сумка не настоящая.

Мы целуемся и расстаемся на Кампо Санто-Стефано. Я тащусь домой с ощущением, что этот вечер был мне в какой-то мере полезен, ведь благодаря ему я сполна осознала собственную никчемность.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Прошла ровно половина моего пребывания в Венеции, и мне нравится, как все идет. Меня восхищает красота вокруг. Мне не кажется, что я вижу фальшивую маску, за которой кроется дряхлая, рассыпающаяся реальность. Церкви для меня — тоже нечто большее, чем пыльные музеи реликвий. Красота здесь подлинная, реальная; даже лодка строителей, груженная лопатами и молотками, кажется изысканной, когда, качнувшись на волнах, скрывается за углом.

С тех пор как я перебралась в квартирку на кампьелло, наступило блаженное, необъятное спокойствие, мне нравится жить одной. По воскресеньям приходят посылки из дому, и почтальон, приветливый человек лет сорока (пожалуй, немного простоватый?), колотит в дверь и кричит под моим окном:

— Posta! Мисс Бидиша? Вам посылка! Думаю, это от вашей мамочки!

Я слышу, как он разносит почту по всему Сан-Поло, с такими же громкими криками — этакая мобильная служба частной информации.

Со временем выяснилось, что я вполне разумно умею тратить деньги — никак не ожидала этого от себя: раньше, когда я была моложе, вмиг спускала все до последнего пенни.

Склонность к аскезе проявляется во всем: я бережлива, умеренна в еде, дисциплинированно работаю и тренируюсь — и поддерживаю чистоту! Поразительно… Раньше ничего подобного за мной не замечалось.

Мне нравится, что в доме нет телевизора, более того — я по нему не скучаю. Те фильмы, что я вижу в кино, куда хожу изредка одна или с подругами, смотрю внимательнее, терпеливее и сопереживаю героям куда больше, чем раньше.

Я совсем не чувствую себя одинокой. Приятно жить в таком месте, где люди не боятся выходить на улицу, не боятся темноты и вообще не страдают от воображаемых ужасов, как большинство жителей мегаполисов.

Благодаря покровительству семьи Стеф у меня есть возможность составить представление о жизни определенного (узкого) круга венецианского общества. Принято считать, что этот узкий круг — безмятежный и благонравный, лощеный, респектабельный. Но, если копнуть поглубже, под маской сердечности часто обнаруживаются лицемерие, брюзгливый консерватизм, устрашающий в своей очевидности. От скорости, с какой венецианцы переключаются с одной моды на другую, новую, тоже просто оторопь берет. Но моя здешняя жизнь, безусловно, имеет и много положительных аспектов. Они во многом носят лингвистический характер: я начинаю свободно ориентироваться в потоке вопросов, просьб, благодарностей, возражений, утверждений и отрицаний, которые составляют необходимую часть повседневной жизни любого горожанина. Но иногда и я ошибаюсь. Трудно, будучи иностранцем, усвоить все тонкости и употреблять фразеологические обороты естественно и непринужденно, как бы ни был хорош твой итальянский. Что уж говорить о тех, кто настолько явно — на уровне расовых различий — чужд итальянской культуре.

В прохладные свинцовые сентябрьские дни я выхожу из дому только на пробежки, стараясь успеть до захода солнца. Темнеть начинает в семь пятнадцать, а спустя полчаса на город падает черно-синяя ночь, тьма. Похоже, я стала знаменитым спринтером в районе Сан-Марко. Сначала официанты пялились на меня с интересом. Теперь пялятся без всякого интереса.

Лето кончилось, и местные жители ухитрились избавиться от загара, кажется, за один день. Но я остаюсь по-прежнему смуглой, и, вынуждена констатировать, это пагубно сказалось на отношении ко мне: ведь теперь нетрудно понять, что я не итальянка. Как-то захожу в магазинчик дешевых распродаж на Кампо Санта-Маргерита. Дама, стоящая передо мной в очереди, оживленно беседует с кассиршей. Обе прощаются довольные друг другом, покупательница уходит с улыбкой на лице.