Венеция. Под кожей города любви - Бидиша. Страница 60

Он еще раз задает те же вопросы — когда была отправлена посылка? когда мы ожидали доставки? — и мы ловим себя на том, что невольно расширяем область поиска.

Страницы медленно перелистываются вперед и назад; палец человечка путешествует по черным и синим чернильным записям.

Наконец с плохо скрытым удовлетворением — глаза у него блестят, как у гробовщика, заполучившего очередное мертвое тело, — он лаконично произносит:

— Посылки нет.

Дверца захлопывается со стуком, как дверца люка, контакт прерван. Дальнейшая дискуссия невозможна. Я решаю, что надо сходить на почту и присмотреться к работницам — может, увижу шелковую блузу на ком-то из них.

Тема воровства этим не исчерпывается, и мне вовсе не смешно, когда вечером того же дня я натыкаюсь в супермаркете на парня, поставившего корзину на полу у ног. На парне джинсы и кроссовки, какой-то балахон; черты лица мягкие. Перед ним полки со сладким. В корзине уже что-то лежит. Вдруг он быстро хватает с полки шоколадный батончик и сует его в задний карман своих брюк. Поверить не могу! У меня против воли вырывается:

— Как же?..

Парень оглядывается и замирает. В наступившей тишине я успеваю рассмотреть, что у него в корзине: молоко, сыр, обычные продукты. Зачем же воровать? Секунды четыре, не меньше, смотрю ему прямо в лицо, пытаясь дышать спокойно, как йог. Парень явно хочет сделать вид, что передумал насчет шоколадки, — не тянет его больше на сладкое! Вынув батончик из кармана, он глубокомысленно изучает надписи на упаковке и «решает», что информация о питательных веществах его не устраивает. Батончик возвращается на полку, а парень с поразительно невинным видом разглядывает другие товары, разложенные перед ним. Я мысленно хихикаю (вручаю парню «Оскар» за мужскую роль) и убираюсь восвояси.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Мой отъезд намечен на третье ноября. К первому числу заканчиваю работу и устраиваю уборку в квартире. В церкви Кьеза деи Кармини зажигаю свечу и скаредничаю: не кладу денег в ящик, но молитву при этом возношу: «Дорогой Господи, сделай так, чтобы самолет не опаздывал, потому что я не хочу, чтобы маме пришлось долго ждать в аэропорту Стэндстед». С закрытыми глазами я, должно быть, кажусь невероятно набожной. Потом, обернувшись, замечаю, что все это время за мной неодобрительно наблюдали священник и две монахини. Я не чувствую особого раскаяния: что-то мне подсказывает, что пожертвования вряд ли идут на хлеб для бедняков. Забавно, я ни разу не видела священника, который казался бы алчущим…

В последний день застегиваю чемоданы и жду Тициану, с которой должна прийти Стеф. Они появляются, Тициана обходит квартиру, дабы убедиться, что все в порядке, и забирает в стирку последнюю смену постельного белья. Все остальное я уже сделала, но выстирать на руках в душе, а потом выкрутить и развесить пододеяльник, наволочку, двуспальную простыню и покрывало выше моих сил.

Картины с кораблями снова висят на стенках. Пол подметен. Опустел буфет. Холодильник не только пуст, но и чисто вымыт.

Какое-то время мы стоим молча. Потом Тициана лукаво смотрит на меня и извлекает из сумки книгу о венецианских привидениях.

— Вот, это тебе, будешь читать по-итальянски, когда приедешь домой.

Я издаю вопль и обнимаю ее. Пожалуй, она была самым светлым лучиком, освещавшим мою жизнь в Венеции. Что же касается книги… Все лето я заглядывалась на нее, но так и не купила из соображений экономии. И вот моя мечта сбылась.

Как всегда, запоздало соображаю, что следовало бы и мне что-то подарить ей на память. Чуткая Стефания, разумеется, понимает мои чувства и с присущим ей красноречием старается уговорить Тициану пойти с нами в «Торро» выпить аперитив. В очередной раз получаю наглядный урок венецианских церемоний и попутно соображаю, что за все это время я не проявила достаточной настойчивости: всякий раз, когда Тициана приходила за арендной платой, я предлагала ей кофе, но она отказывалась, и я сразу прекращала уговоры.

Выходим из квартиры — она кажется чистой и просторной… и опустевшей. Мы перетаскиваем мои вещи к Стеф, здесь они пробудут последние сутки. Потом втроем трогательно прощаемся — объятия, поцелуи. Когда Стефания входит в дом, Тициана посылает воздушный поцелуй — персонально мне. Я отвечаю тем же.

Вечером мы ужинаем с родителями Стефании в ресторане «La Colombina» («Голубка»). У расторопного юного официанта, считает Грегорио, и я с ним согласна, лицо, подобные которому можно встретить на этрусских вазах: квадратно-овальное, с густыми бровями, широким скошенным носом, такими же губами и подбородком. Жесткие, черные как смоль волосы аккуратно подстрижены. Юноша деловит, профессионален и эрудирован. Его семья — владельцы заведения.

Еда здесь великолепна: для начала прошутто, потом домашняя паста с красной икрой, печеные овощи, а под конец густой горячий шоколадный мусс. За ужином Лукреция рассказывает мне, что состояние ее семьи было нажито еще в семнадцатом веке. Семейство занималось изготовлением стеклянных бус, и одному из ее предков (прапрапра… дедушке) пришла счастливая мысль экспортировать их. Знаменитые наголовные украшения индийских слонов, оказывается, были расшиты бусинами венецианского стекла.

— Да что вы! А я верила, что это индийские рубины и изумруды, — восклицаю я.

— Нет, — твердо отвечает Лукреция. — Венецианское. Все венецианское.

Семья первой начала торговать венецианскими бусами за пределами Италии. Так их искусство стало известно во всем мире. В нижних этажах палаццо размещались мастерские, основа семейной империи.

Этой ночью мне прекрасно спится в квартире Стефании, на полный желудок, под плеск воды Большого канала.

Мой рейс поздно вечером, так что в нашем распоряжении еще целый день, но с утра Стефания отправляется на массаж:

— Массажистка говорит, что левая, мужская, сторона моего тела, связанная с работой и отвечающая за активную жизнь, в полном порядке, но правая, женская, эмоциональная сторона оставляет желать лучшего: она должна быть более расслабленной. Но я не буду ничего больше говорить на эту тему, Бидиша, потому что знаю: ты считаешь это глупостями.

— Да не считаю я, что это глупости! Неужели ты ни чуточки не знаешь меня, Стефания? Я лишь возражаю против того, что активную сторону она называет мужской, а пассивную — женской. Если уж на то пошло, я вообще не уверена, что у тела есть две разные стороны с четкими различиями. Говорить так — верный способ создать себе проблему, а не решить. Ты же знаешь, я верю в единство духа и тела. Почему, ты думаешь, я столько занимаюсь спортом? Это имеет отношение к философии дзен-будцизма, я бегаю не для того, чтобы похудеть.

— Бидиша…

— Что?

— Позвони Эммануэле.

— Зачем это? Ты относишься ко всему слишком серьезно. Он же не мой задушевный друг.

— Да брось ты, позвони, от одной чашечки кофе тебя не убудет. Все пройдет отлично.

— Боюсь, мы оба только впустую потеряем время.

— Необязательно каждую минуту тратить эффективно. Ты сегодня ничем не занята.

— У меня не такой легкий характер, как у тебя, Стеф.

— У меня характер не легкий.

— Ну, скажу иначе: ты очень толерантная.

— Нет. Я не толерантная. Звони Эммануэле.

Хотя моя интуиция протестует изо всех сил, я выхожу пройтись и звоню вышеупомянутому юноше. Эммануэле предупредителен, внимателен, как всегда, но в настоящим момент он работает в библиотеке, и — я заранее знала, что так будет, — в его голосе я не слышу особого восторга по поводу моего звонка. Хотя по венецианским правилам я поступаю правильно.

— Я просто звоню попрощаться, — глупо бормочу в трубку. — У меня самолет вечером.

— О, но тогда нам непременно нужно повидаться, — нежно шепчет он.

Хорошие манеры, как мне кажется, берут верх над естественными склонностями.

— Но если у тебя много работы, мы можем попрощаться и по телефону.