Венеция. Под кожей города любви - Бидиша. Страница 67

Взвалив рюкзак на плечо, тащусь на Пьяццале Рома, откуда ходят автобусы в аэропорт. Без конца набираю номер Лукреции — ответа нет. Наконец, когда я уже жду объявления посадки, неожиданно дозваниваюсь.

— Бидиша? Что случилось?

— Спасибо, все в порядке. Мне очень неловко отрывать вас в рабочее время. Я звоню потому, что должна вернуться в Лондон на несколько дней, это из-за работы.

Следует долгая пауза. Не сразу, но я почти слышу, как Лукреция улыбается. Именно в этот момент над Венецией появляется солнце, и я ощущаю волну радости, которая передается мне по телефонным проводам. Когда Лукреция снова начинает говорить, ее интонации меняются до неузнаваемости.

— Это не плохие новости, надеюсь? — спрашивает она чрезвычайно заботливо.

— Нет, вовсе нет. Просто мне нужно провести в Лондоне неделю или около того. Если вы не возражаете, я бы хотела вернуться потом дней на пять, чтобы все-таки посмотреть Биеннале.

— Ну разумеется! — Лукреция само радушие, воплощение тепла и гостеприимства, ее слова обволакивают меня, как оливковое масло. — Просто дай знать, когда надумаешь вернуться. Пришли сообщение по электронной почте.

— Вообще-то я оставила письмо, где все подробно описала. И я уже заказала обратный билет. Но я и по электронной почте напишу, чтобы еще раз подтвердить… Есть одна проблема: моя мама уже послала билеты на выставку по почте на ваш адрес.

— И правильно сделала, отлично, — уверяет она меня. — Мы их получим и сохраним до твоего приезда. Ты сможешь забрать, когда приедешь.

Так завершается наш разговор, полный благодарности и любви. Следующие десять дней я намерена вариться в собственном соку дома, а потом вернусь, подхвачу Джиневру и отправлюсь с ней на Биеннале — я мечтала об этом весь год.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Все, однако, происходит совсем не так, как я задумала. Прохлаждаясь в Лондоне, я дважды отправляю Лукреции сообщения по электронной почте. Слова подбираются самые почтительные: я напоминаю, что возвращаюсь накануне открытия Биеннале, как и было запланировано, что время и дата прилета не изменились, и выражаю надежду, что все будет в порядке. Если же что-то изменилось, пишу я, не будет ли она так добра дать мне знать. И еще: дошли ли мои билеты на выставку? Дело в том, что мама уже довольно давно выслала их, почта от Лондона до Венеции идет всего два дня, но подтверждения я пока не получила. (Мне точно известно, что Лукреция проверяет почту ежедневно.)

Ответ приходит лишь поздним вечером накануне моего вылета из Лондона. Вот дословный текст:

«Дорогая Бидиша, мы заняты до воскресенья. С понедельника можешь приезжать в любое удобное время. Чао, Лукреция».

Какая досада, это очень неприятно, учитывая, что билеты действительны только по воскресенье включительно и Лукреции это известно. Все же, желая сохранить хорошую мину и, как всегда, терзаясь из-за того, что я не умею высказать все прямо, отправляю ей ответ такого содержания:

«Дорогая Лукреция, большое вам спасибо за все, но я решила больше не злоупотреблять вашим гостеприимством и не обременю вас своим присутствием. Я подыщу гостиницу. Желаю вам всего наилучшего, до свидания».

Потом я нахожу электронное подтверждение от фирмы, распространяющей билеты на Биеннале, что на мое имя был выписан соответствующий документ, в надежде, что это поможет пройти. В последний момент я умудряюсь забронировать места не в одной, а в двух гостиницах: «Alla Salute da Cid» и «La Calcina» в Дзаттере. Мне предстоит перебраться из одной в другую и к тому же переезжать из номера в номер в каждой из них. На оплату уходят все мои сбережения (восемьсот фунтов стерлингов).

Прибываю в Венецию во второй половине дня, усталая и сонная. На следующее утро, спустившись в прелестный отгороженный садик «Alla Salute», вижу несколько пар — только англичане (видимо, все мы пользуемся одним и тем же путеводителем), — которые собираются на завтрак. Простые обыватели, средний класс, без претензий и без экзистенциальных заморочек. Не интеллектуалы, но без вульгарности, вежливые, только, пожалуй, немного шумноваты. По чудовищному совпадению все мужчины похожи: лысые (все шестеро!), с невыразительными мясистыми лицами.

Иду завтракать. За соседним столом сидят супруги. Муж уставился в одну точку перед собой и ест механически, как робот. Его жена пристроилась сбоку и не сводит с него тревожного взгляда. Я уже видела нечто подобное в аэропорту: мужчина с отстраненным видом сидел в кресле, широко расставив ноги, а его спутница буквально обвилась вокруг него в неудобной позе — наложница при исполнении своих обязанностей. Конечно, в восемь часов утра было бы странно вести задушевные беседы друг с другом, особенно если за плечами лет, скажем, двадцать в браке, — и все же, почему бы и нет?

За последний месяц популяция голубей на Сан-Марко, по-моему, изрядно выросла. Теперь это просто кипящая серая масса, которая то разлетается, то соединяется, подобно ртути. И я наконец-то удостаиваюсь скидки в «Caffè Causin». Узнав, сколько стоят три шарика мороженого (четыре евро), отказываюсь от этой мысли и прошу два шарика (три евро), но официант, который принес заказ, шепчет мне на ухо: «С вас я возьму только два евро. Два евро — хорошая цена». Я не могу удержаться от радостного смеха и становлюсь его верным другом навеки.

Павильоны уже готовы, галереи тоже. Венеция кишит разносортными и разнополыми шлюхами от искусства, правда, экстравагантные супермодные штучки в стиле Лондон/Нью-Йорк не выдерживают никакого сравнения с истинным венецианским шиком и кажутся просто нелепыми. В первый же мой день здесь наблюдаю, как через Сан-Марко шествуют десятки Суперкрутых Парней: высокие, длинноногие, с легкой небритостью, в темных очках, модных джинсах, наимоднейших блейзерах и футболках под ними, с какой-нибудь массивной серебряной ювелирной вещицей, с сумкой или портфелем в руках — чтобы показать, что они постоянно заняты работой, что они размышляют и творят, а не просто приехали сюда, скажем, в отпуск, как прочие «массы». Могу уточнить определение: даже все остальные итальянцы отличаются от венецианцев — по сравнению с ними они кажутся безвкусными, не такими утонченными: мужчины крупные, с крикливыми медальонами, женщины мелкие, мускулистые и глянцевые от загара.

Звоню Джиневре, которая делает над собой усилие и сопровождает меня в прогулках по Венеции. Вместе мы осматриваем каждый уголок, ныряем в каждый музей, не пропускаем ни одного бара, галереи, достопримечательности. Она тратит на меня столько сил и времени, что мне не по себе, и каждое утро у нас начинается с одинакового разговора:

— Ну что, хочешь пойти куда-нибудь? — спрашивает она.

— Нет. В смысле, я хочу, но не хочу навязываться тебе, не хочу быть обузой, — отвечаю я робко.

— Перестань, ты мне не навязываешься.

— Я сегодня действительно свободна…

— Отлично! Я тоже! Я свободна для тебя.

— И сидеть в гостиничном номере слегка скучновато, нагоняет тоску. Я бы рада была как-то развлечься…

— Ну вот! Мы встретимся и пойдем развлекаться.

Отдав дань церемонии, я застенчиво принимаю приглашение.

Как-то вечером мы сидим в джелатерии «Nico» в Дзаттере, едим мороженое и смотрим на воду.

— На той неделе я видела отца Стеф, — сообщает Джиневра.

— Вот как?

— Он сказал, что ты уехала. Упомянул и о твоей записке.

— Упомянул, значит. Что ты хочешь этим сказать, как именно он упомянул?

— «О, Бидиша уехала. Она оставила записку». Вполне спокойно, волосы на себе не рвал.

— Хм, теперь я представляю, в каком глупом свете выставила себя этой запиской. Но другого выхода у меня не оставалось. Просто мне необходимо было уехать, а все остальные рейсы оказались слишком дорогими. Я же не сбежала, это чистая случайность, что родителей Стеф в тот вечер не было дома. К тому же я точно сообщила, когда возвращаюсь, а они это проигнорировали. Я до сих пор не понимаю, что случилось.