Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии - Мамардашвили Мераб Константинович. Страница 48

Соединяя мысль о первичности актуальности с тем, что мы говорили о порядке, мы должны сказать следующую очень забавную вещь, которая позволяет нам представить построение аристотелевского космоса мысли. Ведь идея, что порядок — только из порядка, означает или содержит в себе следствие, что мы не можем утверждать, что из низшего возникает высшее, мы не можем утверждать, что из несовершенного со временем получится совершенное, из низкого высокое, — все эти посылки и тезисы прямо противоположны эволюционной теории. Здесь заведомо исключено, что из обезьяны может получиться человек. Я сказал по содержанию, что из низшего не может получиться высшее, из несовершенного не станет совершенное, из низкого не будет высокое, а еще и по линии формальной проблемы времени мы фактически должны, по Аристотелю, представлять себе дело так, что есть некая интеллигибельная связь и расположение явлений или предметов, которые как бы представляют собой веер, где все части, то есть все предметы, даны одновременно в постижимой, а не во временнóй последовательности. Я могу развернуть веер во временнóй последовательности (разворачивать одну часть за другой), но в то же время сам веер как связность веера дан вертикально по отношению к горизонтальной линейной развертке во времени, которую, скажем, представляла бы эволюция. Отсюда вся идея иерархически, по степеням совершенства, построенного мира.

Оставим проблему времени в стороне и вернемся к сути дела (по отношению к которой проблема времени является лишь частным следствием). Идея актуалий, оформляющая постулативное утверждение, что из низшего никогда не возникнет высшее, несовершенное никогда не станет совершенным, — здесь содержится предположение (философский постулат), что в вертикальном разрезе (веере) все есть, свершилось в завершенном виде, есть завершенная полнота бытия. Формы свершились, и они как актуалии управляют тем, что и как появляется в реальном мире, то есть в горизонтальном луче, в горизонтальной развертке и последовательности, управляют как вечный двигатель (я беру разрез «свершившееся — несвершившееся»). Тогда развитие, или эволюция, есть явление того, что уже есть, и только; если чего-то нет, этого никогда не будет. Но тем не менее развитие есть акт; в случае актуалий, или в разрезе пред-упорядоченности, — это actus purus, чистый акт, или Бог, а у нас в мире, где все происходит в последовательности, где совершается жизнь, это будет выступать в виде энергии. (Есть тонкая разница между двумя возможностями русского перевода: тут фактически два разных понятия — есть «эргон» и «энергéйя»[103]*; можно переводить так: продукты и деятельность). Все, что вызывается и случается в мире деятельности, такое, что мы можем понять и о чем можем осмысленно говорить, — все это вызывается завершенными и полными формами. И если мы можем предмет (животное, человеческий поступок, астрономическое явление, физическое явление) поставить в луч света (или подвести под луч света) завершенной полноты бытия, то мы это можем понимать, мы можем об этом осмысленно говорить.

Через это проходит существенный момент аристотелевской мысли, который возвращает нас к парадоксу мышления. Момент следующий: понятия «естественное место», «энтелехия», «актуальность», «потенциальность», «форма» и так далее (я ни одному из этих понятий отдельную догматическую характеристику не давал, хотя это требуется; у меня на это просто нет пространства, нет времени, поэтому я должен проследить лишь внутреннюю логику) описывают одновременно начала науки, нашего научного познания, начала не отдельных наук (скажем, в геометрии началами являются аксиомы и постулаты геометрии Эвклида, они начала данной науки, в физике, может быть, есть какие-то начала и постулаты, они начала и постулаты физики), а науки как таковой. Они являются аксиомами, или началами, для всей науки.

Аристотель считает, что внутри науки начала отдельной науки могут не доказываться. Как известно, аксиомы не доказываются, они принимаются как таковые без доказательств, как нечто непосредственно очевидное и наглядное; внутри данной науки для нее можно не доказывать, откуда и как они берутся. Аксиомы оправдываются тем, чтó мы можем из них получить. Но начала мышления как такового независимо от различения мышления на дисциплины (физику, этику, геометрию и так далее), — эти начала есть предмет рассуждения и обоснования. Они тоже недоказуемы, но рассуждать о них (и в этом смысле обосновывать) необходимо, и этим занимается нечто, что раньше называлось диалектикой и что Аристотель продолжает называть диалектикой.

Он теперь уже называет диалектикой ту дисциплину, или область, где обсуждаются недоказуемые начала науки как таковой[104]*. Может быть, это обсуждение не приводит ни к каким результатам, говорит Аристотель, может быть, спор (а диалектика есть спор, столкновение разных последствий, выводимых из некоего постулата или допущения) до конца неразрешим. Хотя речь идет об апориях так называемой первой философии и началах всех наук (та часть философии, которая занимается началами всех наук, называется первофилософией[105]*), об этих началах могут быть противоположные и вместе с тем правдоподобные мнения. Какое из них предпочесть? Апеллировать снова к опыту мы не можем, потому что они (начала) вводятся уже на определенном уровне, отличающемся от уровня, на котором можно апеллировать, ссылаясь на какие-то факты опыта и доказательства, возможно лишь диалогическое их обсуждение по следствиям, из них вытекающим. Дальше Аристотель говорит о полезности и прочее, а я веду дело к следующему интересному пункту.

Начала всех наук должны разбираться в каждом отдельном случае, обсуждение этих начал более конкретно и эмпирично, чем обсуждение начал какой-либо отдельной науки, где начала берутся в качестве аксиом: здесь нужно брать какой-то отдельный пример и на каждом отдельном примере обсуждать следствие, вытекающее из тех или иных правдоподобных начал, которые находятся одно с другим в диалогическом отношении. Хотя, говорит Аристотель, доказать тут ничего нельзя, но диалектика тем не менее прокладывает путь к началам всех учений. В каком смысле? Хотя диалогическое обсуждение кончается часто безрезультатно, но только оно может возвысить нас до того рода познания, которому, и только которому, открыты высшие истины. Такого рода познание есть ум, умозрение, или «нус»[106]*, как раньше его называли (во «Второй Аналитике» Аристотель так говорит), то есть это не интеллект в смысле формально, или логически, устроенного мышления, а именно ум. Мысль Аристотеля состоит в том, что нечто относится к тому, что называется умом и что не есть логическое мышление (не противоположно логическому мышлению, а не совпадает с тем, что мы описываем в качестве логического мышления — доказательства, логические связи, силлогистика и прочее). А есть еще «ум» — это может возникать и существовать только как состояние, в которое нас ввела, или ввергла, диалектика.

Таким образом Аристотель фактически возобновляет древний смысл диалектики (к сожалению, потом потерянный) как индукции или акушерства состояний, в которых мы видим истину. Сама истина не может быть получена как конечное звено вывода или доказательств, она лишь может быть (как еще Сократ понимал и Платон практиковал) в определенном смысле индуцирована (но не в смысле логической индукции типа вывода), навеяна. Нужно так заморочить человеку голову, чтобы он просто от отчаяния сам перескочил в истину. Уж так его замотать… Как, собственно говоря, и поступал Сократ со своими собеседниками, так и эдак их мотал и в итоге наводил, акушерствовал[107]*.

Высшие истины открыты уму, а не мышлению, и только ум схватывает непосредственное начало. Мышлением схватывается все остальное: выводы, доказательства, рассуждения, а вот непосредственные начала схватываются умом. Почему они схватываются умом? Аристотель говорит: это возможно только благодаря тому, что сам ум и есть начало науки, или единица науки, сам ум есть изначальная истина, ибо ум и его предмет — одно и то же.