Роман Суржиков. Сборник (СИ) - Суржиков Роман Евгеньевич. Страница 17

У большинства горожан отморозки вызывают суеверный страх. Ведь это субстанция, аналогов которой в прежнем мире просто не было, и психика взрослого человека не умеет воспринимать ее адекватно. Держать отморозка в доме — все равно, что рассыпать соль или пройти под лестницей. А уж разбить отморозка — хуже нет приметы. Так что если ты, стирая любимый пиджак, окунул его сдуру после горячей воды в холодную, а спустя два часа обнаружил, что пиджачок начисто потерял цвет и ломается так же легко, как картофельные чипсы, — следует поскорее и максимально бережно вынести его на квартальную свалку. Там в конце недели огромный грузовик сгребет ковшом хрустящее серебристое месиво и вывезет за город, где вывалит в глубокий котлован, бывший раньше озером Чутким. Озеро давненько выкипело, а котлован теперь заполнен на две трети блестящими осколками замерзших топливных баков, бетонных плит, джинсов, отверток, резиновых покрышек, кастрюль, овощей, льда… возможно, и человеческих тел. Вот это и есть всеобщая свалка абсолюта.

Свалка — паскудное место. Даже если забыть о суевериях. Частенько туда выбрасывают предметы, замерзшие еще не до нуля, они разогревают воздух, и над котлованом постоянно вздымается горячее марево. Земля вокруг, напротив, вся мерзлая и крохкая, грозящая обвалами. И что хуже всего, на пять километров вокруг нет ни единого источника энергии, а значит, в случае чего, негде ни согреться, ни вызвать помощь.

Тем не менее, я точно знал, что в мертвой пустыне около бывшего Чуткого озера обитают девять человек. К ним мы и направлялись.

Путь до свалки занял без малого час. Все это время таксист молчал. Это был молчаливый таксист. Я и не знал, что такое бывает.

Еще с полчаса мы описывали спираль вокруг котлована, постепенно расширяя зону поисков. Мы катили по серым холмам с редкими проплешинами травки, огибали осколки вымерзших дачных домиков, проезжали вдоль скверов, тычущих в небо корявыми обугленными пальцами стволов. У одного из коттеджей примостился скелет гаража, между его ребрами виднелся неестественно целый белоснежный катер.

Я догадывался, где следует искать. Заметив живописный холм, наполовину укрытый зеленью, мы свернули к нему. На макушке холма чудом уцелела липа. Под нею виднелись несколько фигурок, расположившихся на земле. Они. Метрах в двухста я попросил остановить и пошел дальше пешком.

Фигурок было восемь. Один полулежал, прислонившись к дереву, и, кажется, дремал. Остальные тихо беседовали о чем-то, рассевшись на траве. Они были почти раздеты, от взгляда на полуголые тела меня передернуло: все равно, что смотреть, как кто-то сыплет соль в открытую рану. Леры и Ника среди них не было.

Меня заметили, один встал и пошел навстречу. Это был мужчина, одетый в шорты и сандалии. Волосы его были черные и кучерявые, кожа бледна, но щеки розовели, как от румян. Глаза недобро щурились.

— Ты кто еще такой? — Крикнул он мне, едва приблизившись.

— А ты?

— Я Черчилль, — бросил мужчина со злобной гордостью. — А кто ты и зачем явился?

— Меня зовут Виктор, для тебя — Виктор Андреевич. Хочу поговорить с учителем.

— Таких, как ты нам не надо, — отрезал Черчилль. — Мы примем только женщину.

— Ага, значит, у вас есть вакансия?

— Не для тебя. Сказал же — возьмем женщину.

Мужчина прорычал это особенно свирепо и для убедительности нахмурил брови. Я сплюнул.

— Да не собираюсь я к вам, не совсем еще сдурел. Брата ищу. Нужно поговорить с Владом.

— С учителем! — Рявкнул Черчилль.

— Ага, с деканом. Давай, веди.

Еще трое мужчин приблизились к нам, подозрительно разглядывая меня. Один держал в руках какую-то трубу весьма сомнительного вида. Я сказал громко, чтобы слышали все:

— Я не имею никакого желания лезть в вашу стаю! Вон там, видите, машина — через полчаса увезет меня отсюда. А в моих руках — мезонный нейтрализатор. Просто для справки, вдруг вам любопытно.

Не знаю, что подействовало больше — такси или оружие, — но аборигены переглянулись, и Черчилль кивнул:

— Идем. Поговоришь десять минут, не больше. Учителю не до тебя.

На поляне под липой царила идиллия. Трое женщин в нижнем белье возлежали на мягкой травке, одна косилась на меня из-под век, двое нахально разглядывали. На скатерти лежали овощи, стояли стаканы с напитками, рядом — какие-то обручи, фигурки, карты, несколько книг. Ну чем не пикничок!

— Он? — Спросил я, указав на дремлющего у дерева.

— Стоййй! — Прошипел Черчилль и очень осторожно приблизился к лежащему гуру. Присел на корточки, зашептал что-то.

Я с интересом рассмотрел учителя. Прежде видел его лишь раз, и то с расстояния. Внешность его мне тогда не запомнилась: то, что я узнал об этом человеке, было настолько ярче внешности, что затмило ее начисто. Теперь, с пяти шагов, я снова не смог выделить в нем каких-то отличительных черт. Мужик себе. Крепкий, волосатый, в футболке.

Наконец речь кучерявого Черчилля достигла сознания гуру, тот раскрыл глаза и глянул в мою сторону. Сел, махнул мне рукой — подходи, мол. Я подошел.

— Здравствуйте, учитель. Меня зовут Виктор Одинцов, я очень хотел бы поговорить с вами.

— Да, да… Виктор, я о тебе слышал. Ты ходил на корвете, да? — Речь гуру была не очень внятной: он говорил тихо и поджевывал окончания, уверенный в том, что ученики все равно уловят каждое слово. — Это хорошо, хорошо. Интересно с тобой будет. Люди ведь пустые, не стремятся ни к чему, и развиваться не хотят. Им бы только туда-сюда пожрать-поспать… Все зажаты, никто не видит ничего. Душа, вот здесь, глухая, не слышит. Но нужно же расти, нужно двигаться, тогда будет толк.

Он изрекал все это с одной интонацией, себе под нос, даже не глядя в мою сторону. Говорил явно не для меня и не для учеников — просто озвучивал ход своей мысли, ибо привык думать на публику. Я вдруг понял, что передо мною не гуру и не мастер, а божок. Именно таким божкам когда-то приносили в жертву баранов.

Дождавшись паузы в его монологе, я сказал:

— Учитель, я не прошу меня принять.

— Да? А зачем же ты пришел? — Божок заметно удивился, он привык к однообразию просьб.

— Я ищу своего брата, Никиту. Ушел из дома вместе с девушкой. Они не приходили к вам?

И я показал учителю фотографию младшего. Тот взглянул на нее как-то нехотя и сказал:

— Как будто лицо знакомое. Похож на того, что приходил сегодня… Но вот скажи мне, Виталий, зачем ты ищешь брата? Как это поможет твоему развитию?

Я не нашелся с ответом, но ситуация этого и не требовала. Божок преспокойно продолжал:

— Понимаешь, Виталий, у меня вот тоже была раньше жена, дети, все такое. А потом я подумал: ну какой смысл? Они постоянно хотят чего-то, то им то, то им это. А разве понимают? Разве жена могла меня понять? Можно было с ней поговорить о чем-то? Нет. Это приземленное создание, пустое, без искры в душе, ты понимаешь. Она не способствовала моему развитию.

— Учитель, простите, я хотел узнать про Ника, моего брата.

— Да-да, я о том и говорю. Я понял для себя так: стоит тратить время только на тех, кто что-то способен тебе дать. Общаюсь с теми людьми, у кого что-то есть внутри, понимаешь. Кто, понимаешь, вот стремится к чему-то, там в религиях, в боевых искусствах, или там, поэзия, рисование. Тогда это будет продуктивно.

При этих словах другие мужчины польщено заулыбались. Я обратил внимание, что все семеро учеников собрались вокруг нас кружком и старательно, словно капли редкого дождя в пустыне, ловят каждый звук, выпадающий из уст божка. Одна из женщин — рыжая, костлявая, плоская — подобралась к Владу поближе и тихо шепнула что-то ему на ухо.

— Как? Уже? — Божок смерил ее негодующим взглядом. — Время придет через двадцать минут.

Она скорчила виноватую гримаску и прибавила голосу озорных ноток:

— Но учитель, я уже перегрелась, мне очень-очень нужно! Пожалуйста!

Это была правда: пот покрывал ее шею и грудь сплошным слоем инея.

— Мария-Тереза, ты меня разочаровываешь. Тратишь время на ерунду, поэтому постоянно перегреваешься. Следующие два часа посиди в тени с книгой.