Монтана. Уровни. Начало - Мелан Вероника. Страница 8

Она отчаянно боялась, что то невидимое, что случилось между ней и нейрографом уйдёт, что это была лишь необходимая процедура расслабления, но связь осталась. Незримая и такая же мощная. Это странное единение пропитало их обоих. Казалось, двинься один – и ощутит другой; полное отзеркаливание. Он смотрел в её душу, она – в его, закрыты её глаза или открыты. А ещё думала, что Дэн проник глубоко. Дэн по сравнению с тем, что сделал с ней этот человек, вообще в неё не проникал.

И ни за что теперь она не отказалась бы от лежащей на её шее руки.

(Daniel Di Angelo – Drive you insane)

Десять минут, пятнадцать, двадцать? Машина куда-то рулила. Сворачивала, изредка тормозила на светофорах, а после, покинув городскую полосу, перестала. Набрала скорость. Анжела балдела. Она уже перестала себя спрашивать о том, что до́лжно было бы делать в подобной ситуации, ей никогда не было так хорошо, как теперь. Просто с ним вдвоём.

В какой-то момент док отнял руку, посмотрел на часы на запястье, и в тусклом свете она успела различить тату на фаланге его большого пальца – змейку.

Змеи ведь во все времена являлись символами врачевания. Наверное, поэтому. Змея сворачивалась кольцом, почти восьмёркой, и рисовала своим телом фигуру «недобесконечности».

Рука вернулась «на место».

Её «жарило» от его касаний. Лика никогда не думала, что просто лежащая на тебе ладонь может давать так много, может в прямом смысле затуманивать весь остальной мир и собственный разум, заставляя фокусироваться только на ней. На мужских пальцах, на каждой точке кожи, которой они касались.

Качка убаюкала всех. Водитель и так не смотрел никуда, кроме дороги; голова Дэна лежала на подголовнике. Видимо, зона начала перехода не так уж близко. Ассистент, отвернувшись в сторону окна, тоже дремал.

Только она. Только док. И их собственный мир.

Лика хотела, чтобы рука сдвинулась, – отчаянное, жадное желание. Почему-то ей до дрожи хотелось ощутить эту руку где-нибудь ещё, где угодно. На плече, например, на груди, на животе. Уже глупо себя спрашивать, откуда эти желания, бесполезно. Логика, наверное, осталась в отеле, в том номере, от которого она вернула ключи, – дальше наитие, чувства, интуиция.

Может, он почувствовал, а может, хотел этого сам (ей показалось второе), но док вдруг исполнил Ликину мечту – погладил её лицо пальцами. Очень осторожно, очень нежно, почти по-отечески. И ей вдруг стало ясно, что отнюдь не она ведёт эту партию, что любую партию всегда будет вести он. Что он сильнее, чем ей казалось, «выдержаннее», надежнее. Хотя куда уж больше положительных качеств? Она и в имеющиеся, кажется, влюбилась, как пятиклассница.

Её погладили по щеке как фарфоровую статуэтку – осторожно, бережно, и, если бы не горячая волна со стороны дока, Лике бы казалось, что у него и есть те самые «почти отеческие чувства». Просто «докторские» – позаботиться, защитить. Но нет. Что-то в переплетении их энергий заводило его сильно, и она физически ощущала, как надежно он держит себя, как тестирует за последние минуты самоконтроль.

И всё же рука…

Когда он коснулся её губ, будто проверяя их мягкость, желая уловить жар её дыхания, по Анжеле впервые прошла волной дрожь. По груди, по всем мышцам спины, даже по мозгу. И док улыбнулся, приложил палец к своим губам, глазами сообщил – «мы будем играть в это тихо».

Он гладил её – она молчала, хотя очень хотелось застонать. Хотя бы замычать. Ласкал её шею, перешёл к ямочке между ключицами, и Лика ощутила, что её дыхание становится всё тяжелее, а низ живота – всё требовательнее. Боже, это всего лишь палец, но в этом пальце был сосредоточен секс в чистом виде. Док излучал наслаждение – она напитывалась им как губка. Зачем она позволяет это? Хуже – зачем она мечтает об этом? Но ей никогда не было так хорошо, как теперь. Один-единственный момент во Вселенной – другие попросту не существуют.

Когда мужская ладонь, сдвинувшись, невесомо накрыла её грудь, сосок тут же поднялся, как часовой, ему не помешала даже чашка лифа. Губы пришлось прикусить. Док, конечно, поиграет, он не позволит себе слишком много; Анжела была в этом уверена, и уверенность эта перемешивалась с досадой. Ему, наверное, не позволено, не положено должностью; может быть, это тоже карается, как ранее говорил Дэн…

Дэн спал; машину всё больше трясло на неровных дорогах. Поворочался ассистент. Лика не могла унять желание соединиться с тем, на чьих коленях лежала. Сама не знала каким образом, как. Казалось, она пьёт его энергию, дышит ей, и чем больше дышит, тем больше ей хочется. Глубже, сильнее и плотнее.

Рука переместилась на живот, погладила вокруг пупка.

«Здесь он остановится, – думала она. – потому что это игра». Потому что субординация. Она могла трассу прорисовать там, где её касался чужой палец. Чувствовала себя топографическим полотном с отметинами. Если прочертить линию от «старта» до «финиша», то можно будет кидать кубики…

Она шумно выдохнула, когда ладонь дока легла ей на лобок. Лика вжалась затылком в его ноги. Ей нельзя дёргаться, ей нельзя говорить, нельзя стонать. Всё должно быть тихо. И держал в своих глазах взгляд напротив – незнакомец только что переступил черту, которую – она была уверена – не переступит.

Ладно, это всего лишь джинсы… Пальцы сквозь джинсы – не считается.

Анжела закрыла глаза. Знала – взгляд выдаст её с потрохами, в нём док прочитает призыв продолжать. Нет, она хотела посмотреть, что именно он сделает сам, на что решится. Она не будет его подбадривать, подыгрывать ему, указывать дорогу. Пусть проявит себя таким, каким является – либо просто врачом с субординацией, либо тем, кого она ощутила внутри. Кем-то очень жарким, огненным и безудержным, несмотря на самоконтроль.

Его ладонь без движения – её промежность как вулкан, готовый взорваться. Конечно, сейчас безымянный нейрограф сообщит ей взглядом: «Окей, поиграли – и будет». Отнимет руку, вернёт её на шею или куда там ещё. И остаток пути ей придётся бороться с пустотой внутри. Не привыкать, но так не хотелось, отчаянно не хотелось…

И вдруг он сделал то, чего она не ожидала – вытянул край блузки из-под ремня её штанов. Чтобы освободить щель. Анжела не верила, не могла поверить. Он же… Доктор спокоен, он тих и уверен в том, что делает.

Зрачки её глаз расширились, когда его ладонь аккуратно втиснулась под джинсы. Под плавки. И да, спасибо её плоскому животу, места для неё хватило, не пришлось расстёгивать ремень, греметь пряжкой.

Она попала на небо, когда пальцы коснулись её клитора. Так, наверное, было нельзя, так, возможно, было запрещено. Законами – теми или этими, – этикой, моралью, принципами… Ей было всё равно. Она только резко повернула голову на бок и прикусила губу, когда скользкую промежность начали поглаживать. Очень нежно. Именно там, именно так, как нужно. Вторая его рука на её лбу – мол «тихо, девочка, тихо». И, кажется, доку очень хочется сжать в пучок её волосы. Его пальцы ласковые, очень неспешные, но жар такой, что у неё мозг расплавился, у неё голова давно уже упирается во внушительный бугор.

Она молила саму себя не кончать. Но с ним это был заведомо проигрышный вариант – он трогал «слишком правильно». Нельзя кричать, нельзя стонать, даже дышать нужно тихо. Как она будет, когда придёт финал? Лика же оглушит криком весь салон, она разбудит ассистента, когда задёргается. Ей бы не рисковать, но уже поздно – внутреннюю дрожь нейрографа она чувствовала как свою. И это двойное наслаждение, двойное удовольствие.

Когда настала финишная прямая, Анжела смотрела на него прямо, молила глазами – нет-нет-нет… Зная, что это «Да. Да. Да». Он что-то хотел почувствовать тоже, некую последнюю грань их слияния, и её оргазм вел напрямую к этому.

Когда её взорвало, она как раз успела упереться ногами не в ассистента, а переложить стопы на ручку двери, постаралась не выгнуться аркой.

В самый момент пика и электрических искр, Док накрыл её рот ладонью.