Роза в цвету - Олкотт Луиза Мэй. Страница 29

Едва за ней затворилась дверь, Роза оттолкнула тарелку и, подойдя к доктору Алеку, заглянула к нему под газету; на лице ее читалось такое волнение, что доктор тут же прекратил читать.

– Дядя, речь идет о серьезном деле, мы все должны обозначить свою позицию, ибо ты опекун Фиби, а я ее сестра, – с прелестной серьезностью начала Роза. – Я уже не раз тебя разочаровывала, – продолжила она, – но при этом знаю, что сам ты никогда не дашь мне повода разочароваться в тебе, потому что ты слишком мудр и добр, чтобы позволить чопорности или гордыне испортить твое хорошее отношение к Арчи и к нашей Фиби. Ты же их не оставишь, правда?

– Никогда! – с обрадовавшей Розу решительностью заявил доктор Алек.

– Спасибо! Спасибо! – воскликнула Роза. – Ну вот, теперь вы с бабушкой оба на моей стороне, и мне никто не страшен.

– Погоди, не спеши, моя душа. Да, я не оставлю наших влюбленных, но, безусловно, дам им совет тщательно все обдумать и взвесить. Не стану скрывать, я сильно обеспокоен: Арчи слишком молод, чтобы принимать такие судьбоносные решения, а Фиби, на мой взгляд, ждала иная стезя. Сама знаешь, старики всегда ворчат, когда путают их планы, – добавил он уже не столь серьезным тоном, потому что у Розы от расстройства вытянулось лицо.

– Значит, старикам лучше не строить планов за молодых. Да, мы вам очень признательны, но из этого не следует, что нами нужно распоряжаться со всей возможной рассудительностью и осмотрительностью, так что я вас всех очень прошу: не замышляйте ничего подобного. – И Роза приняла весьма глубокомысленный вид, ибо помимо воли заподозрила, что даже у совершенно безупречного ее дядюшки имелись «планы» на ее собственный счет.

– Ты права, нам лучше от этого воздержаться, вот только оно непросто, – сознался с явным смущением доктор Алек и, стремительно возвращаясь к разговору о влюбленных, доброжелательно добавил: – Меня очень порадовала та прямота, с которой Фиби пришла ко мне сегодня утром и обо всем поведала – как будто я действительно ее опекун. То, что она всей душой любит Арчи, ясно без всяких слов, однако, понимая, какие это вызовет возражения, она крайне храбро и благоразумно предложила немедленно уехать и положить всему конец – вот только бы знало бедное дитя, что так не бывает!

И добросердечный джентльмен сочувственно вздохнул, чем сильно порадовал Розу и даже сумел погасить ее разгоревшееся было возмущение тем, что любовь Фиби собираются столь бесцеремонно пресечь.

– Надеюсь, ты не думаешь, что ей необходимо уехать?

– Боюсь, она все же уедет.

– Нельзя ее отпускать.

– Но мы не вправе ее удерживать.

– Да конечно же вправе, дядя! Это нашу-то Фиби, которую мы так любим!

– Ты забываешь, что она уже взрослая женщина и нам не принадлежит. Именно потому, что мы много лет были ей друзьями, сейчас никак нельзя превращать благодеяния в бремя: нужно дать ей свободу выбора, невзирая на мнение Арчи, а потому – пусть едет, с Божьей помощью!

Ответить Роза не успела – в беседу вступила бабушка Изобилия, заговорив крайне авторитетным тоном: она была человеком старой закалки и считала, что даже в любовных делах необходимо соблюдать все правила благопристойности.

– Все это необходимо обсудить на семейном совете, решить, что будет лучше для детей, которые, разумеется, прислушаются к голосу разума и воздержатся от опрометчивых поступков. Что до меня, я чрезвычайно огорчена этими новостями, но не стану высказывать окончательного мнения, пока не увижусь с Джесси и с мальчиком. Джейн, уберите со стола и принесите мне кипятка.

На этом утренний разговор завершился. Роза оставила пожилую даму успокаивать нервы за чисткой столового серебра и мытьем чашек, а сама отправилась к Фиби; что до доктора, он ушел к себе, дабы от души посмеяться над крушением всех матримониальных замыслов братца Мака.

Кэмпбеллы не любили выносить свои невзгоды на люди, однако, поскольку семейством они были сплоченным, у них давно сложилась традиция «обсуждать на семейном совете» любые знаменательные события, происходившие с кем-то из членов семьи: каждый высказывал свое мнение, неудовольствие, отношение с полнейшей откровенностью. Соответственно, первая помолвка – если можно ее так назвать – вызвала настоящую сенсацию, особенно в кругу тетушек, и они немедленно заквохтали, подобно наседкам, увидевшим, что цыплята начинают разбегаться у них из-под крыла. Взору раз за разом представало одно и то же зрелище: достойные дамы, сгрудившись, взволнованно покачивают чепцами, обсуждая случившееся и все его последствия, – и никак не могут прийти к единому мнению.

Реакция мальчиков была куда более сдержанной. Из них из всех один только Мак решительно высказался в защиту Арчи. Чарли считал, что Вождь может найти партию поавантажнее, и назвал Фиби «сиреной, заманившей толкового молодого человека своим пением». Стив был откровенно скандализован и произносил длинные тирады касательно долга перед обществом, значимости древнего имени и опасности мезальянсов, но при этом втайне всем сердцем сочувствовал Арчи, поскольку и сам был сражен наповал чарами Китти Ван. Уилл и Джорди, которые, к сожалению, как раз приехали домой на каникулы, сочли, что все это «жуть как здорово», а маленький Джейми едва не довел старшего брата до трясучки, любопытствуя: «А как оно вообще, когда ты влюбился».

Сокрушение дяди Мака выглядело столь комично, что у доктора Алека немедленно поднялось настроение, ибо он один знал, как сильно расстроенный Мак переживает из-за того, что план, который, по его мнению, развивался безукоризненно, вдруг с треском провалился.

– Никогда больше не стану вкладывать душу в такие глупости, пусть эти юные негодники женятся на ком угодно. Я теперь уже ко всему готов, и если Стив приведет в дом дочку судомойки, а Мак сбежит с нашей смазливой горничной, я только скажу: «Благословляю вас, дети мои» – с угрюмой покорностью судьбе, ибо современному отцу, право же, ничего иного не остается.

После этого трагического монолога бедный дядя Мак полностью умыл руки и зарылся в свои гроссбухи до тех пор, пока не утихнет буря.

Арчи, наверное, в тот период подписался бы под детскими словами Розы, что, мол, лучше бы у нее было поменьше бабушек и тетушек, потому что неуемные языки всполошившихся родственников вносили прискорбный хаос в его амурные дела, – и он все чаще мечтал оказаться на необитаемом острове, где можно было бы ухаживать и добиваться расположения возлюбленной в вожделенном покое. Вот только скоро стало ясно, что это решительно невозможно, потому что каждое произнесенное слово лишь укрепляло Фиби в ее решимости уехать, а Розе показывало, как сильно она ошибалась, полагая, что сможет заставить остальных разделить ее точку зрения.

Предрассудки не поддаются доводам разума, а славные тетушки, как и почти все женщины, были ими наделены с лихвой, и Роза скоро уяснила, что пытаться убедить их в том, что Арчи поступил очень мудро, влюбившись в бедную Фиби, все равно что биться головой о стену. Мать Арчи, которой очень хотелось назвать Розу своей дочерью, причем не из-за ее состояния, а из-за их нежнейшей взаимной привязанности, без единого слова проглотила свое разочарование и ради сына старалась обласкать Фиби. Но та с природной проницательностью, только обострившейся от любви, угадала правду и все решительнее стремилась прочь, хотя и испытывала сильнейшую признательность за полные материнской любви слова, которые согрели бы ей душу, если бы выражали искреннее расположение.

Тетя Джейн признала все это романтическим вздором и предложила решительные меры: «доброта и твердость, Джесси». Тетя Клара очень сокрушалась по поводу «что скажут люди», если один из «наших мальчиков» возьмет в жены «безродную». А тетя Сара не только подкрепляла свое мнение тем, что рисовала портреты неведомых родичей Фиби в самых черных красках, но еще и изрекала мрачные пророчества касательно непотребного сброда, который заявится сюда ордами, как только девица сделает выгодную партию.

Все эти пересуды так повлияли на бабушку Изобилию, что она прекратила прислушиваться к природным своим добрым чувствам, спряталась за спину «достопочтенной родоначальницы леди Маргарет» и решительно отказалась дать согласие на помолвку, способную очернить беспорочное имя, составлявшее всю ее гордость.