Жизнь моя - Пейвер Мишель. Страница 25

Желание погрузить руки в песок и выдернуть вещь было необычайно властным, но он знал, что это было бы грубой ошибкой. Точное местоположение находки — где бы она ни была, пусть даже самой крошечной и незначительной, — должно быть четко указано. И если он сейчас поспешит, все это может быть навсегда утеряно. Антония никогда не простит ему.

Потребовалось физическое усилие, чтобы обуздать собственное рвение: открыть не более дюйма, затем остановиться и сделать пометки в контекстном листе. Все это происходило мучительно медленно. Кисть выскальзывала из пальцев, записи не пополнялись.

Он взглянул на часы. Чуть больше пяти. К счастью, Моджи пошла отдохнуть к выходу — она не знает, что он нашел. Некий инстинкт удержал его от того, чтобы позвать ее. Вообще, Антония должна увидеть это первой. Но ему надо послать Моджи на мельницу с сообщением.

Получасом позже он прервался на некоторое время, чтобы благополучно сдать Моджи на руки месье Панабьера с четким предписанием попросить Антонию, чтобы она пришла так быстро, как только сможет. Затем он вернулся в пещеру и продолжил работу.

Постепенно форма начинала проявляться из песка. Это был некий сосуд, размером с большую флягу виски, сделанный, кажется, из твердого, гладкого полудрагоценного камня. Возможно, это был агат, халцедон или корнелиан, он не мог бы сказать точнее. И, как он и подозревал, сосуд был закопан намеренно; он лежал на боку, по линии запад — восток, на ложе из медового цвета песка и бережно прикрытый песком сверху.

Бесконечное время спустя он убрал достаточно много песка, чтобы выявить полный контур сосуда. Это был кубок в виде изящного выпуклого шара на тонкой ножке с небольшим основанием. Пара ручек, простираясь вдоль кубка, составляла элегантную кривую.

Он не мог вздохнуть. Это была самая прекрасная вещь из всего, что ему когда-либо приходилось видеть.

Поверхность кубка все еще была присыпана песком. Дрожащими пальцами он обрабатывал ее кистью. Наконец были удалены последние песчинки. Он перевел дух.

Перед ним было искусно вырезанное изображение молодого человека, который шествовал как принц, высоко неся голову. Его губы играли в улыбке безмятежной радости, рука была поднята вверх, в старом как мир жесте дружбы. Казалось, он приветствовал кого-то, кто был изображен на другой стороне кубка — все еще погребенной под слоем песка.

Патрик вглядывался в гордое молодое лицо, которое пролежало, покоясь, около двух тысяч лет. Капля его пота упала на плечо юноши и сползла вниз, где toga virilis распахнулась, являя бицепс атлета. Влажный камень блеснул, как свежая кровь.

Патрик сел на пятки, и в первый раз за все это время его плечи стиснула боль. Он понял, что, должно быть, провел за работой много часов. Небо над входом в пещеру темнело нежным прозрачным сиреневым светом. Цикады уже исполняли свою серенаду медленнее, нежнее, музыкальнее дневного скрипа. Из тенистой расселины за его спиной доносился голос источника: непрерывный поток слов, недоступных человеческому пониманию.

Где-то над расселиной шевельнулось пятно мрака. Сердце его дрогнуло. Летучая мышь, сказал он себе, это всего лишь летучая мышь. Пришелец из мира по ту сторону двери, разделяющей живых и мертвых.

Он встряхнулся и согнул ноющие плечи и затылок.

Возьми себя в руки, Патрик. Никого здесь нет, кроме тебя и летучих мышей.

Он вернулся к работе.

Через полчаса, когда он приступил к раскопке нижней части кубка, появилась Антония. Он опустил кисть и вытер лоб тыльной стороной ладони.

Когда она увидела кубок, ее губы приоткрылись, но не было произнесено ни слова. Она молча опустилась на колени. Он наблюдал, как она протянула руку, чтобы дотронуться до кубка, потом убрала ее. В ярком свете лампы ее лицо потеряло краски, губы казались вырезанными из мрамора. Ее лицо было похоже на лицо богини с терракотовой лампы. Он не мог на нее смотреть.

Он встал и пошел к источнику, то и дело нагибаясь, так как потолок пещеры был низок и покрыт сталактитами. Он набрал в ладони воды и плеснул себе в лицо и на грудь. Вода была ледяной и слабо отдавала металлом. «Целебный источник», — подумал он.

Антония не двигалась. Рядом с ней он казался себе большим и неловким, как чужак. Это место предназначалось для богинь и верховных жриц, а не для мужчин.

— Думаю, это что-то вроде кубка, — сказал он мягко, чтобы прервать молчание.

— Это kántharos, — ответила она, не отводя от него взгляда. Как и он, она говорила шепотом, словно опасаясь оскорбить нечто, разбуженное его открытием. — Греческий кубок для вина. Римляне восстановили этот стиль перед падением Республики, — она сделала глубокий вдох. — Латинское название — cantharus, но я предпочитаю оригинальное, греческое.

— Мы его будем откапывать сейчас или подождем, когда станет светло?

— Мы это сделаем сейчас. — Она взглянула на него, и ее губы тронула слабая улыбка. — Для того чтобы вынуть его из земли, я готова работать всю ночь.

Она это сделает. Иногда она не знает, где остановиться. Это была одна из тех черт, которые ему нравились в ней.

Он спросил ее, не хочет ли она копать сама, но, к его удивлению, она покачала головой.

— Нет, этим займетесь вы. Я буду делать записи.

— Вы уверены? Это ведь ваш раскоп.

— Уверена, я не посмею к нему притронуться.

В конце концов на это не потребовалась ночи — хватило около трех часов. Патрик потихоньку подкапывал под кубок, пока, наконец, не стало возможным поднять его с песчаного ложа.

Обернувшись, он посмотрел на Антонию.

— Я должен извлекать его каким-то особым способом?

— Нет, просто вынимайте очень осторожно. И постарайтесь, чтобы ни одна песчинка из него не выпала: может быть, там что-то есть внутри. Я опорожню его, когда мы вернемся на мельницу.

Он все еще колебался.

— Вы уверены? Если я сделаю что-нибудь не так, я могу его сломать.

— Не думаю. Мне кажется, он сделан из сардоникса. Твердый, как гвозди.

— Сардоникс?

Она кивнула.

— Римляне делали из него перстни-печатки. И невероятная редкость — найти кубок из него. Я только однажды видела такой, в Парижском музее.

Она наклонилась ниже.

— Да, это сардоникс, я в этом уверена.

Когда она это сказала, на ее лице мелькнуло странное выражение: как будто возникла какая-то мысль. Он бросил вопросительный взгляд, но она лишь покачала головой. Очевидно, поделиться ею она не была готова.

Кантарос вышел из песка с легкостью, поразившей его. Он был неповрежденным и совершенным во всех отношениях. Держа в обеих руках, он вынес его на середину пещеры и поставил на деревянный ящик от магнетометра. Антония принесла лампу и повесила ее на одном из железных крюков крышки.

Та сторона кантароса, которая была обращена вниз, все еще была покрыта песком. Патрик начал осторожно счищать его. Антония опустилась рядом, держа руки на коленях. Он чувствовал тепло ее тела, вдыхал слабый мятный запах ее волос.

Мало-помалу ему открылось изображение лошади: великолепная мускулистая шея, тугие округлые бока, тонкие точеные копыта. Жеребец радостно несся по полю акантов. Его голова была поднята, уши — торчком, словно он нетерпеливо стремился к молодому человеку на другой стороне кубка.

Затем Патрик увидел огромные полураскрытые крылья за его спиной.

— Антония, смотрите, это Пегас!

Он услышал ее резкий вздох.

Разглядывая крылатого коня, он внезапно ощутил холод, а вместе с ним трепет предвкушения и страх — словно после бесконечного сна пробудилась некая слепая сила.

Он облизнул сухие губы.

— Догадываюсь о соответствии. Ведь это место называли Конским источником?

По ее выражению он увидел, что она подумала то же самое.

— Лошади были посвящены Лунной богине, из-за их копыт, имеющих форму полумесяца. А Пегас посвящен также девяти музам и Луне. В Греции, на Олимпе, он создал источник, ударив копытом в скалу. — Она робко заложила прядь волос за ухо. — Скала над нами называется Roc du Sabot, что означает Скала Конского копыта.