Жизнь моя - Пейвер Мишель. Страница 68

— Потому что ты хотел, чтобы кто-нибудь ее разгадал, — сказала она открытке. — Ведь так? — «Это важно… Я должен быть уверен, что ты это сделаешь». Тебе необходимо было знать, что кто-нибудь когда-нибудь откроет правду и совершит возлияние, соединив ваши души. Это буду я, да, Кассий? Ты поможешь мне, чтобы я помогла тебе?

Мраморные глаза спокойно взирали на нее, ничего не отвечая.

«Истина в кубке» — или, может быть, на кубке? Если бы только у меня была эта чертова вещь, я смогла бы разобраться.

Она напрягла память, чтобы представить кантарос. Она видела его в мастерской, в тот день, перед трагедией.

Патрик касался стола своими длинными коричневыми пальцами и переводил взгляд с нее на кубок. «Ты нашла что-нибудь внутри?» Она покачала головой. «Только песок. Слишком много для „Истины в кубке“».

Он вопрошающе взглянул на нее. «Загадка Кассия, — пояснила она. — По крайней мере, я думаю, это то, что имеется в виду».

Она вскочила, опрокинув стул. От ясности памяти перехватывало дыхание.

Это не имеет отношения к Патрику, сказала она себе. Он просто попался по пути. Хлопни дверью. Закрой глаза. Вернись к кубку.

Кубок…

Как пылал он в пыльном луче! Как рубин или свежая кровь. Как прекрасен был Пегас, радостно несущийся навстречу Беллерофонту!

Казалось вполне естественным, что Пегас фигурировал на кубке поэта, ведь для римлян он был мощным символом вдохновения. Но крылатый конь был также посвящен Луне, что давало ему связь с Серсом.

— Конский источник, — пробормотала она.

Могло ли иметь значение то, где был найден кубок? Могло ли это дать какую-либо подсказку о Ликарис?

Серс был древним святилищем некой лунной богини — возможно, Кибелы или Великой Матери, возможно — гибридом их обеих. А Кибела была любимым божеством Кассия — богиней, которой он доверил соединить его дух с духом Ликарис. Была ли Ликарис жрицей Кибелы? Или тоже поклонялась богине, и он встретил ее на одной из церемоний, посвященных богине?

Но это были только предположения. В «Стихотворениях» не содержалось ничего, что подтверждало бы их.

А если, внезапно подумалось ей, если все время ты находилась на ложном пути и ключом к загадке является Пегас? Может быть, истина в изображении на кубке?

Она перебрала все, что могла вспомнить о Пегасе.

Беллерофонт приручил волшебного коня, и после многих приключений между ними возникли узы дружбы. Но потом Беллерофонт, проявив высокомерие, пытался штурмовать Олимп. В ответ на это Зевс повелел Пегасу сбросить Беллерофонта с небес и предоставить его собственной судьбе. Под конец своей жизни Беллерофонт бродил по земле один — больной, ослепший, напрасно тоскующий о своем чудесном друге.

Так почему же, внезапно спросила себя Антония, Пегас с Беллерофонтом объединены на кантаросе?

Подожди. А нет ли другой версии этой истории? Утерянная пьеса — известная лишь в общих чертах по Овидию, — в которой, спустя много лет человек и конь счастливо воссоединяются?

Лихорадочно она перерыла шкафы, пока не нашла покрытый плесенью экземпляр Овидия в старой комнате отца.

Сокрушительное разочарование! Даты были совершенно другими. Согласно сноскам, пьеса была написана за десять лет до Рождества Христова — спустя тридцать лет после смерти Кассия.

Все еще раздраженная ощущением, что она упустила что-то важное, она бродила вокруг кухонного стола. Возможно, на изображении имелась какая-то мельчайшая деталь, которая ускользнула от ее внимания. Если бы только у нее был набросок, она имела бы шанс. Чертов Майлз, сделавший еще и это.

Внезапно Антония осознала, что комната кружится быстрее, чем она. Она села, и спустя несколько секунд остановилась и комната. Она посмотрела на часы. Было три дня. Она завтракала? Или обедала? Она не могла вспомнить.

В холодильнике была половина кочана цикория, три ломтика радужно переливающегося бекона и одно яйцо. Она сделала себе еще кружку кофе и снова попыталась представить перед собой кантарос.

Патрик вернулся в мастерскую, и, хотя он стоял по другую сторону стола, она знала, что он хочет коснуться ее, потому что его рука медленно двигалась вверх и вниз по линиям дерева.

Она подошла к нему. Положила кончики пальцев на его запястье. Провела по толстой вздувшейся вене его предплечья.

Он положил свою теплую руку на ее затылок и притянул ее к себе, наклонив голову к…

Телефонный звонок.

Она подскочила и с колотящимся сердцем подошла к телефону, который был установлен накануне.

Ее номера не знал никто, кроме Кейт, которая в эти два дня не могла позвонить. Так кто же это мог быть?

Дебра? Нерисса? Патрик?

Она осторожно нагнулась и взяла трубку.

— Алло?

— Вау! — сказал Саймон Тойнби. — Я и не надеялся, что дозвонюсь. Я думал, чтобы получить телефон в Европе, надо ждать месяцами. Как это тебе удалось? Спишь с телефонным инженером?

Она перевела дух и сказала:

— Привет, Саймон! Догадываюсь, мой телефон тебе дала Кейт?

— Угу.

Она уже забыла его любовь к американизмам. Это была одна из тех вещей, которые ее так раздражали под конец.

— Так что с телефоном? — продолжал он. — Ты планируешь оставаться там некоторое время?

Она рассказала ему об угрозе Кейт приехать, если она, Антония, не поставит телефон, и о шурине младшего Вассалса, работавшего во France Télécom. Она не призналась, что Вассалс-сын чувствовал себя обязанным помочь ей, испытывая вину за холод остальных жителей деревни.

Саймон рассказывал ей о своем последнем проекте, и она пыталась вспомнить, что говорила ей Кейт о его делах.

«Он теперь работает в Лондоне, — сообщала Кейт. — Внештатником, но надеется получить работу в „Таймскейп Продакшнз“. Ассистент продюсера документальных программ. Я буду удивлена, если он получит ее, но Саймон всегда ставит высокие цели. — После паузы она добавила: — Он спрашивал о тебе, что, я думаю, довольно мило. Я имею в виду, он не держит обиды и так далее, после того как ты его бросила».

«Я его не бросала, — ответила Антония. — Я просто сказала ему, что не думаю, что нам стоит продолжать встречаться. Мы договорились с самого начала, что этого будет достаточно».

«О да, это было очень политкорректно. Но все же мило, что он так достойно принял все».

Она вернулась в настоящее. Саймон все еще говорил о своем проекте, и, поскольку она не имела представления о том, что это такое, она сочла за лучшее молчать, а не выдавать дежурные фразы. У Саймона было чутье на то, если кто-то его не слушал.

Как всегда, когда она говорила с ним, она чувствовала приступ вины. Они сошлись в Аризоне, потому что были единственными англичанами в департаменте археологии. Она ему нравилась, а она так долго пребывала в одиночестве, что ей необходимо было знать, что такое еще возможно. Кроме того, Саймон не представлял для нее никакой угрозы, поскольку ее отношения с ним не отличались эмоциональностью. Что едва ли можно было сказать о Саймоне, и он прилагал усилия показать это, когда они разбежались.

С тех пор прошло три года. Время от времени они разговаривали по телефону. Как говорила Кейт, «все очень политкорректно».

Она поняла, что Саймон задал ей вопрос. Что-то о конференции в Бордо.

— Извини, — сказала она, — у меня слышимость ужасная, повтори, пожалуйста.

— Я говорил, через пару недель конференция. Если ты еще будешь здесь, как насчет того, чтобы я приехал, и мы вместе поужинали в память о старых временах?

Она вздрогнула.

— О, я не знаю…

Он издал глухой смешок.

— Не можешь даже на ужин решиться? Все та же, прежняя Тони. А я-то думал, что у нас будет какой-то прогресс после долгого периода изоляции.

Она не ответила.

— Так все же, чем ты тут занимаешься? — спросил он.

— Да так, тем и этим.

— Кейт говорит, что это из-за какого-то кубка. Но ведь это не может быть правдой? Да?

— Почему же? — спросила она, уязвленная. «Из-за какого-то кубка» было преднамеренным опошлением, призванным задеть ее за живое.