Путешествие наших генов - Краузе Йоханнес. Страница 15

Конечно, с земледелием не все было плохо. Да, работа могла быть тяжелой, питание не самым полезным, а образ жизни не самым здоровым. Зато жители эпохи неолита обрели расширенную семью, которая в долгосрочной перспективе повышала шансы на выживание собственного потомства, а с ним и целой популяции. На непритязательных охотников и собирателей земледельцы должны были смотреть с удивлением, как и те — на них.

Тяжелая работа, которая определяла жизнь земледельцев, вскоре стала безальтернативной. Как только они начали производить больше питания, с помощью которого могли поставить на ноги больше детей, они тут же оказались в беличьем колесе, которое человечество с тех пор так и не может покинуть. Благодаря этому колесу библиотеки полнятся книгами всё новых советчиков, которые адресуют свои рекомендации застрессованным сотрудникам. Больше питания означало не только больше детей: больше детей стали требовать больше питания, которое надо было сначала вырастить и собрать.

Уже тогда важным было то же, что стоит во главе угла сейчас: человек скорее удвоит свою рабочую нагрузку, чем ухудшит свои жизненные стандарты. Стандарты у крестьян были, вне всякого сомнения, выше, чем у охотников и собирателей, по крайней мере если говорить о материальных благах. Земледельцы владели полями, жили в домах, держали скот. Однажды вступив на путь роста, они могли отступить, только рискнув жизнью своих детей. К тому же через пару поколений вернуться от земледелия к охоте было уже невозможно — умения, которые для этого требуются, нужно приобретать с ранних лет. А еще примкнуть к охотникам и собирателям (которые, по мнению большей части земледельцев, были ниже статусом) означало фактически обречь себя на добровольное изгнание.

В прямом соседстве — как это было возле Лиственной пещеры — две популяции, вероятно, жили редко. Земледельцы присоединялись к охотникам и собирателям там, где для них были хорошие условия. Горы, леса или склоны даже не обсуждались. Им нужна была хорошая почва, в идеале способная плодоносить много лет. Поэтому крестьяне обосновывались в первую очередь на плодоносных лёссовых почвах, на островках, оставшихся после ледников. Одним из наиболее популярных регионов в эпоху неолита была Магдебургская бёрда. Ее черноземные почвы до сих пор остаются одними из самых плодородных в Европе. Охотникам и собирателям здесь вскоре нечем было поживиться, как и во многих других регионах с хорошими почвами. А для первых земледельцев Европа была свободным полем, самые привлекательные части которого надо было занять поскорее. Времена пионеров длились недолго — все больше людей стремились в лучшие места. Европа была захвачена, ее оседлые жители закрылись от посторонних.

Первые неолитические поселения были незащищенными. А вот следующие поколения пришли к необходимости отгородить свои владения от посторонних с помощью защитных сооружений. Борьба за распределение ресурсов, похоже, началась рано: уже в начале развития земледелия по всей Центральной Европе совершались массовые захоронения, что указывает на военные конфликты. В Тальхайме возле Хайльбронна нашли яму, в которой около 7000 лет назад было похоронено более 30 человек. Противники забили их каменными топорами и тупыми предметами. В австрийском Аспарне-ан-дер-Цайя в тот же временной период враги напали на 200 человек или убили их во время бегства. В такой массовой резне, которая обычно была борьбой за дефицитные сельскохозяйственные земли, никого, конечно, не щадили. Детей, подростков, стариков и женщин находят в могилах наряду с мужчинами активного возраста, способными к бою. Очевидно, в начале неолита люди еще прибегали к рабочим инструментам и предметам, используемым для охоты, как к орудиям убийства. На замену им пришли лук и стрелы, хотя и в Тальхайме, и в Аспарне черепа жертв были размозжены топорами и теслами — орудиями для обработки дерева. Спустя считаные столетия в могилах земледельцев появилось идеальное оружие — искусно украшенное и созданное специально для убийств. С началом неолита, еще до появления армий и организованных военных кампаний, военные разборки стали неотъемлемой частью цивилизации.

Крестьяне шли против крестьян. Но, возможно, оборонительные укрепления в земледельческих поселениях создавались и для защиты от охотников и собирателей, которые могли воспринимать поля и пастбища практически как прямое приглашение — оставалось только самостоятельно освоить земли. Вооружались ли охотники и собиратели против земледельцев? Этот вопрос остается открытым. Зачем рисковать жизнью ради кусочка земли, если живешь как кочевник? Они наверняка видели, как высока вероятность проиграть сопернику — хотя бы в силу его численного превосходства. Отношений на равных между двумя группами не было — охотников, вероятно, в лучшем случае терпели, пока они не мешали новоприбывшим. Без межгрупповых конфликтов не обходилось, но и до постоянного военного противостояния не доходило. Отношения скорее характеризовались явным господством земледельцев и взаимным недоверием.

Не везде соотношение сил между двумя группами было таким явным, как на богатых почвах Центральной Европы. На юге Скандинавии и более южных побережьях Балтийского и Северного морей подходящих для земледельцев почв не было — там росли слишком густые леса. Жившие там охотники и собиратели, напротив, радовались теплому Гольфстриму, который обеспечивал богатые рыболовные угодья. Они, в свою очередь, притягивали большое количество тюленей и китов. Следовательно, охотники и собиратели не видели причин брать пример с крестьян, которые все крепче держались за свои места.

В Скандинавии тоже существовали параллельные общества, но несколько иные. Как и в остальной Европе, там обе популяции сначала жили рядом, а перемешались позже. Но в Скандинавии охотники и собиратели смогли укрепиться лучше, чем где бы то ни было. Сегодня на севере их ДНК распространена больше, чем в других частях континента. Около 6200 лет тому назад, то есть задолго до начала неолита в Центральной Европе, из взаимодействия с земледельцами здесь возникла так называемая культура воронковидных кубков. Она названа в честь типичных керамических питьевых чаш, которые сужаются книзу, как воронки. Скандинавские старожилы-охотники и собиратели не были вытеснены новоприбывшими, что объясняется не какой-то особой резистентностью к чужому влиянию, а наоборот, открытостью к импортированным техникам. Их готовность к инновациям в течение следующих столетий сделала культуру воронковидных кубков одной из самых успешных в неолите. Древние скандинавы уже определенно знали, что такое колесо. Вкупе с воловой тягой это открывало совершенно новые возможности для развития транспорта и земледелия. Самый ранний из ныне известных следов колеса был найден в Шлезвиг-Гольштейне, во Флинтбеке. Ему 5400 лет, и его обнаружили под мегалитической гробницей. Одно из величайших открытий, которое скандинавы тогда подарили Европе, — прообраз трактора: в плуг запрягали двух волов и таким образом прокладывали на поле большие борозды. Археологам не доводилось находить подобные агрегаты, зато им попадались следы плугов того времени в скандинавских глинистых почвах, которые сегодня покрыты лишь двадцатисантиметровым слоем земли.

Волов запрягали парами. Если один двигался слишком быстро, то обрекал и себя, и партнера на сильнейшую боль. В крайнем случае животные могли даже сломать шеи. Так вспахивали большие поля; много участков земли таким образом было впервые подготовлено к сельскохозяйственным работам. Обильно растущие на скандинавских территориях деревья можно было завалить, но выкорчевать из земли их корни людям было не по плечу. Использование волов в качестве тягловой силы ситуацию изменило: деревья больше не были препятствием для формирования полей. Теперь получалось избавиться даже от валунов, которые остались после ледников (особенно много их было в Северной Европе). Некоторые археологи видят в изобретении такого плуга толчок к созданию многочисленных монументальных каменных конструкций, которые появились в это время по всей Европе, например мегалитических гробниц, более известных как курганы. В конце концов, куда-то нужно было деть камни с новых полей. По крайней мере есть предположение, что все было именно так.