Хирург - Крелин Юлий Зусманович. Страница 61
— А деньги где возьмешь?
— За спирт.
— Это ж большая работа — нужны деньги.
— Сколько?
— Думаю, около трехсот рублей.
— Может, собьемся?
— Сколько ж человек! Я, ты да кое-кто из отделения. У тебя есть такие деньги? И даже если ты пойдешь на это, как можно просить у других!
— А что ж делать нам? — Мишкин задумался, а Марина Васильевна смотрела на него с нежной и немножко иронической усмешкой. — Марина Васильевна! У нас же ставки санитарок свободны. Санитарок все равно нет — давайте выпишем на кого-нибудь якобы работавших, а деньги дадим рабочим.
— Умница! Если зайца бить, он и спички научится зажигать. Я-то это давно думаю. Но знаешь, что это такое? Это нарушение кодекса.
— Мы ж не себе.
— Мишкин, опять ты становишься в позу. Ты помнишь, я тебе рассказывала про одну главную врачессу «Волшебницу», про статью о ней и суд.
— Ну, помню.
— Ну так вот. Ты думай, Мишкин, думай. Позвонил телефон.
— Да. Я слушаю. Да, да. Есть. К сожалению, да (Марина Васильевна прикрыла трубку рукой: «Из горздрава».) Да. А что делать было?.. Конечно… Да, я понимаю, но надо же понять и докторов… Все понятно… Конечно, конечно. (Опять прикрыла трубку: «Уже жалоба. Уже известно им».) Хорошо. Пришлем. Понимаю… Понимаю… Понимаю.
Вошла сестра и что-то сказала Мишкину.
— Сейчас поднимусь. Иду.
Марина Васильевна, опять прикрыв трубку:
— Подожди.
— Идите, идите. Я сейчас буду. Марина Васильевна кончила говорить.
— Ну вот, теперь держать ответ. Надо внимательно проверить всю историю болезни…
— Конечно. Мы ее сейчас обязательно всю просмотрим. У меня больная есть — тяжелый холангит был. В желчных путях во время операции — сплошной гной, никакой желчи, один гной. Что делать — не знаю. И времени после операции уже много прошло. А какие-то кровотечения. За счет печеночной недостаточности, что ли?
— Кровотечения! Холемия?
— Наверно.
— А печеночные тесты как?
— Относительно ничего… Надо еще раз их проверить.
— Вот и проверь. Ты, может, напишешь в истории, что с ним, с больным, трудно было войти в контакт?
— Да, он профессора ждал, вполне контактно. А печеночные пробы наверняка окажутся плохими. Что делать вот — не знаю.
— Что делать! Корригировать будешь. А о профессоре вы там пишите осторожно. Родственники-то присутствовали при этом?
— Надо узнать, что они написали. Когда наконец у нас будет лаборатория настоящая — ей необходимо электролиты исследовать, солевой баланс у нее надо проверить.
— Ты же знаешь, что на это надеяться нельзя, эту аппаратуру нам сейчас не дадут, сколько бы ты ни стенал. Пошли кровь в городской реанимационный центр. Попроси Христа ради. Они возьмут. Ты же все это знаешь. Первый раз, что ли! А текст жалобы они обещали прислать нам. Это, конечно, очень важно. Историей ты прямо сейчас займись.
— Будем знать жалобу, тогда и историей займемся. А без точных цифр электролитного баланса мы все делаем на авось. Из общих соображений: у больной много натрия, наверное, и мало калия — льем калий. А что ей на самом деле надо? Все умозрительно. Общие соображения. Точно надо знать.
— Вот и пошли им. Будет когда-нибудь и у нас. Не все сразу. Это ж не значит, что мы не можем лечить. А вот неприятности с этим больным уже налицо, ты же, я вижу, к этому серьезно не относишься.
— Вот и лечим «на авось» да за «Христа ради». Как тяжелый больной, так и начинаем прыгать как сумасшедшие.
— Хватит, Мишкин, у нас неприятности, и надо думать, как свести концы с концами.
— Тяжелая больная. Как сводить концы, когда я их не знаю. Никаких данных.
— Ты допрыгаешься до того, что тебе не понадобятся эти концы. Лишат вот тебя когда-нибудь диплома, и никакие твои сверхдеяния не помогут.
— Какие сверхдеяния! Лежит вот баба передо мной, а я не понимаю, что к чему. Кровь у нее понемногу отовсюду.
— Иди и работай… И думай. И прежде чем отсылать историю болезни, возьми и проверь. Как следует! И мне покажи.
— Давайте позвоню сейчас, — может, разрешат.
— Что звонить?! Они сказали, что пришлют, — значит, пришлют.
— Разрешат ли кровь прислать. Сейчас позвоню.
— Иди звони. Подожди. Историю же забыл. Проверить-то надо! На. Возьми.
ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
«Ребята!
Привет!
Хирургам клинических высот от, так сказать, практического хирургического низа.
Прошло уже несколько лет, как я ушел и из клиники и из города вашего. Не буду лицемерить — не скажу, что я часто вспоминаю клинику. Мало — ни позитивно, ни негативно. Даже удивляюсь.
Не скажу, что вычеркнул из жизни и из памяти. Что было, то было. Не скажу, что нравлюсь я себе в те годы и в том месте.
Вспомнил я о нашем житье и работе сейчас, поговорив с Сашкой, который пришел из школы и рассказал, как учитель подымал на щит меня и мою работу. Был какой-то абстрактный час у них внеклассный, и посвятили его будущим профессиям и делам их. И говорил им учитель о благородстве и гуманизме медицины и сколь велика и благородна цель исцелять людей. Смешно, что цель и исцелять одного корня, а? И я вспомнил нашего шефа, нашу рабочую доктрину в клинике и сел писать вам письмо.
Сколько мы говорили о цели — спасать человечество, лечить больных от недугов.
Цель — вылечить.
Цель — спасать.
А всего-то надо было, как я сейчас понимаю, — получать удовольствие от каждой операции, удовольствие от своей конкретной работы. И тогда все в порядке — тогда ты хороший профессионал, только тогда и можно помочь, наверное. Получать удовольствие, а?
Написав все это, я понял, что не воспоминания меня подвигли на письмо. Не только воспоминания.
Сейчас у меня цель — спасти и вылечить хотя бы себя. Мой псориаз меня совсем замучил. И вроде бы нет ничего, что бы его обостряло, — а продолжает мучить. Временами даже во время операции он начинает отвлекать меня. От удовольствий, так сказать. Иногда сил уже нет совсем. Уже временами и местами просто болит. Как видно, любую гадость легко заработать и не так-то просто освободиться. Простите за трюизм, за банальность.
Может, у вас в Москве, в ваших корифейских клиниках, корифейских аптеках, есть какое-либо средство магическое? Поспрошайте.
Однажды я оперировал женщину с тотальным псориазом. Я ей удалил желчный пузырь с камнем — и этого оказалось достаточным. Псориаз вдруг исчез, и вот уже три года, как его нет. Уж я слежу. Но что соперировать себе? А я уже готов на все.
Ну ладно, если что узнаете — позвоните.
Если подумать, может, это и было основным поводом для письма. Чтоб не слишком уж хорошо думать о себе. Да и вам обо мне.
Жду вестей.
Привет всем, кто помнит и кто хочет получить удовольствие от моих приветов.
Мишкин»
ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
— Ну, Евгений Львович! Ну спасите меня! Я ж вам открылась. мне больше некуда идти. А дома меня просто убьют.
— Ну не могу, Людочка. Ну как я могу! Во-первых, за всю жизнь я это делал, может, раз двадцать всего, да и то еще в районе, в деревне, сколько лет назад.
— Евгений Львович! Что мне делать! Ну подумайте сами, Евгений Львович! Мне ж семнадцать лет. Я ни к кому не могу пойти.
— Почему не можешь? Срок и правда чуть великоват. А ты в больницу ходила?
— До восемнадцати с матерью надо приходить.
— Ты пойми, Людочка, я ж в тюрьму могу попасть. Да и опасно тебе делать сейчас неспециалисту. Срок великоват.
Какой уж раз приходила к нему Люда и пыталась уговорить. Мишкин отлично представлял себе и степень риска и степень ответственности. Представлял он себе и обстановку в семье, да еще и школа…
Он, как всегда, пошел к друзьям.
Володя. Ты что, одурел? Еще и думаешь! Ты же сам рассказывал, что в двух случаях тебя никто не спасет: если ты перелил не ту кровь и если сделал криминальный аборт. Так? Тебе, конечно, видней, но, по-моему, это чистое пижонство даже обсуждать это.