Притча о пощечине - Крелин Юлий Зусманович. Страница 26

— Вид больших муравьев.

— Ну так вот, когда термиты перемещаются куда-то, в другой район, от голода ли, еще от чего-то, они собираются из всех в округе своих городов-термитников и двигаются могучей, широкой рекой. Их тогда миллиарды миллиардов. И все уничтожают на своем пути. Голая местность остается. Все бегут: и люди, и звери.

— Надо же! — Тоня чуть придвинулась. — И людей?!

— Если не убегут. И слона могут, и дома, поля — всё.

— Вот ведь какие. А я к ним хорошо относилась. Трудолюбивые, все говорят.

— Ну, ну. «Попрыгунья стрекоза лето целое пропела…» — Вика решила, что она очень тонко продолжила свою игру, и еще раз обозначила место этой беспрерывно возникающей около них женщины.

— Точно! — простодушно… наверное, простодушно согласилась Тоня. — Трудолюбивые.

— Вот и едят все подряд, трудясь и таща в дом к себе.

— Пап, они ведь прямо цепочкой, один за другим идут, да?

— Да, Евгений Максимович, и я видала. Тащат, тащат!

— Несуны! — рассмеялась Вика.

— А ты знаешь, Вить, что они все там, в муравейнике, разделены по функциям?

— Как разделены? — одними словами, но с разными интонациями спросили и Виктор и Тоня.

— А вот так. Их муравейник — как город, как государство. Среди них есть солдаты, рабы, строители. И все зависимы друг от друга. Солдат не может уничтожить раба — тот создает условия для работы, а другой — первому для жизни. У них как-то и система питания общая.

— Столовая? — засмеялся Виктор.

— Как-то раб съест и подготовит пищу солдату. Солдат без раба съесть не сумеет…

— Фу, гадость какая! — с Викиной интонацией фыркнула Тоня, доказывая их женскую общность.

— Ничего не гадость. Солдат и помогает строителю, и за порядком следит, он его не третирует, не травмирует… — Евгений Максимович замолчал и настороженно посмотрел на Тоню.

И Тоня молчит. Ждет. Евгений Максимович перевел взгляд вперед, стал смотреть на бегущую им навстречу дорогу.

— Ну, пап, ну? Как? Что дальше?

— Что дальше? Все. Видишь, ничего не знаешь о насекомых. И книг у нас полно. Читай. Нечего узнавать с чужого голоса.

Он забыл, что нынешнее поколение много узнает с чужого голоса. Старое поколение воспитывалось книгами, сегодня — телевизорами. И думают, наверное, зрительными образами, словно дикари. Впрочем, маловероятно, что Евгений Максимович думал об этом сейчас, когда неосторожные насекомые вновь напомнили ему о травмировании строителей. Такова жизнь — о чем ни заговоришь, все приводит к мыслям о сегодняшней заботе. Как больное место у человека — как ни бережешься, а обязательно именно его заденешь.

— Поговорил о Пушкине. А по заказу ничего не получается. Только операции плановые. Даже по морде не сумеешь дать, если заранее надумаешь.

— У тебя сравнения!

— Актуальные.

— Твоя истеричность доведет тебя до беды.

— Уже.

— Это еще не беда. Вот подымется давление, начнет прыгать вверх и вниз, появятся боли в сердце — вот уже ближе к беде.

— Приятно иметь дело с терапевтом.

— Ты уже двадцать лет имеешь дело с этим терапевтом.

— Многовато. Д'Артаньян снял шляпу и несколько раз помахал ею перед своими ногами, подметая роскошным пером грязные мраморные плиты Лувра.

— Что, что? — Виктор услышал нечто знакомое, какие-то родные звуки. — Где это? Когда он?

— Что, сынок?

— В каком месте Д'Артаньян подметал пол Лувра?

Родители рассмеялись, а после Вика шепнула прямо в ухо:

— А теперь поговори со своей соседкой.

— То есть? Как понять?

— Мне, может, неприятен твой интерес к соседке. И неприятно ее внимание к тебе.

— Гм. Будто и не было двадцати лет.

— Так радуйся.

— И вообще вздор.

— Нет же дыма без огня.

— Дыма больше, когда огонь тлеет, когда огонь гаснет.

— Вот уж спасибо! Даешь подставку для различных вариантов.

— Я тебе скажу, Викуля, квартиру нам позарез нужно менять. Иначе мы с тобой договоримся… Докатимся до чертиков.

— Пап. А вон стадион. Ворота вон без сеток.

— А каким спортом, сынок, Пушкин занимался?

Виктор посмотрел на отца с полным изумлением:

— А разве тогда спорт был?

— Привет! Самодовольство поколения. Спорт и в Древней Греции был. Олимпийские игры! Вспомни Спарту.

— А после мы уже нигде ничего про спорт не проходили.

— Исчез спорт бесцельный. Появился целенаправленный. Рубка мечами, турниры. Если это не бесцельно? А Пушкин занимался конным спортом, фехтованием, стрельбой.

— Это не спорт — это жизнь… — Вика решила внести свои поправки в педагогику отца. — Так можно сказать, что он еще занимался спортивной ходьбой.

— Педагогические разногласия.

— Дай же Виктору ответить! Мама найдет что сказать и как возразить — мы знаем.

— Пап, ведь не было спорта после Древней Греции? Правда?

— Черт его знает. Мирный спорт постепенно перерос в гладиаторство, наверное.

— Ну, а Пушкин-то?

— Я же сказал.

— Непонятно. — Виктор снова отвернулся к окну.

— Видишь, Женя, ты и не нашел что сказать.

— А ты чего на это ответила?

— То же самое.

Наступил мир, и они доброжелательно расхохотались.

Может, их тихий разговор о прошлом спорта индуцировал остальных участников поездки, выпорхнув, словно маленькая птичка, из-под их сомкнувшихся голов; может, наоборот, Виктор подхватил уже давно сорокой бившуюся между мужчинами в автобусе и рвущуюся на широкий простор провидческую беседу о спортивных прогнозах и перспективах, ныне обычно заменяющую когда-то животрепещущую тему погоды. Кто-то вещал о голах, кто-то говорил о любительстве и профессионализме. Почти все говорили убежденно. Естественно, не слышно было в бурном этом диспуте достоверных сомнений профессионала, не было даже благородной неуверенности, хоть и с меньшими сомнениями, дилетанта, — преобладала самодовольная безапелляционность профана. Но ведь тем и приятен общий необязательный разговор о спорте, как и о политике, в котором каждый без особого ущерба для общества и своего реноме в состоянии непререкаемо пророчествовать, не чувствуя себя при этом зарвавшимся идиотом. Порой в горячих обсуждениях и медицины — та же система спора: профессионал-врач чаще, хоть и снисходительно, сомневается; мало-мальски причастный дилетант — ну, скажем, родственник врача — благородно не уверен, но сомневается меньше, чем медик-профессионал; ну а реакция и речения неуча-профана ясны — никаких сомнений.

Евгений Максимович, пользуясь преимуществом своего места, встал и прошел к спорящим.

Выступал Всеволод Маркович:

— Наши спортсмены — гордость нации, и мы всегда и всем должны им помогать. Победы должны быть наши — любой ценой. Престиж страны должен сказываться во всем!

Олег Миронович, его вечный оппонент, что-то тихо буркнул о бельгийской трагедии.

Всеволод Маркович игнорировал реплику и, отвернувшись, сказал тихо, ни к кому не обращаясь:

— Отдельные несчастья, как и поражения, не должны останавливать общую тенденцию.

Было впечатление, что говорил он не задумываясь, подбирая словесные блоки больше по звучанию, чем по смыслу. Следующие звуки были о футболе, поставив который на уровень хоккея, мы поднимем наш престиж и постепенно возвысимся над другими по всем показателям бытия.

Евгений Максимович отвернулся, посмотрел вперед по ходу дороги. У обочины стояла машина, рядом водитель со шлангом в руках, у ног канистра. Шофер автобуса кивнул на просителя и сказал доктору:

— Бензин кончился. Не доехал до заправки.

— Надо бы остановиться. Помочь надо, — с хирургическим непониманием жизни предложил Евгений Максимович.

— Бензин не тот.

— Нельзя, — не глядя на собеседника, поддержал действия своего коллеги сменный водитель, казалось бы дремавший на соседнем сиденье. — Милиция застукает.

— А что плохого? Взаимопомощь на дороге.

— Частнику пусть помогает частник.

— Дорога-то пустая.

— Потом с милицией не распутаешься. А то еще и нарочно могут подсадить. Спровоцировать. Скажут, что за деньги. Знаем их. Не первый раз.