Суета - Крелин Юлий Зусманович. Страница 21

Что говорить, какова основа — таково и достоинство.

В то утро в роли загса выступали они с Верой: оба лишь утверждали, оформляли официальным согласием решенное Ирой и Сергеем. Отец думал об их любви, об объективной основе их любви, пока не сообразил, что в любви, слава Богу, не должно быть никакой объективности. Радость любви — в ее слепоте и прекрасной субъективности. Какая, к черту, это любовь, если править будет унылая, размеренная объективность! Это расчет, а не любовь. Отец подавал иногда шутливые реплики, подтверждающие его формальное участие. Все шутки были вроде: «Вы меня, конечно, извините, если что не так, но я первый раз…» Вера мрачно молчала. Счастье дочери лишь усугубляло ее личные тяготы и потери. Она не нуждалась и в смущенных шутках неофита, поскольку, в отличие от Льва, Вера час за часом наблюдала сравнительно долгий роман дочери. Главной причиной ее молчаливости было отношение к отцу.

Кто в нее за это кинет камень?

Дети заявили, что свадьбы — никакой, что одеваться в спецодежды они не собираются. Милостиво разрешили отцу отвезти их на своей машине в загс и оттуда прямо на вокзал: они на три дня собираются смотаться к Сережкиным родителям, которые не получили сыновнего дозволения на личное присутствие в загсе. Дети играли в решительность и самостоятельность. В отличие от отца, они искренне верили, что принимают решение независимо, действуют оригинально, что такое начало позволит им и в дальнейшем строить жизнь только по своему желанию.

Более того — они планировали!

Лев Михайлович соглашался, что решение молодых обжалованию не подлежит. Пусть жизнь сама в дальнейшем… Наверное, тогда больше нужна будет их родительская помощь — сейчас они действительно не нужны, сейчас детям еще легко. Так он оправдывался сам перед собой от того воскресного утра до самой свадьбы, пересыпая разумные и серьезные мысли красивыми и легковесными, лежавшими на поверхности, — все-таки они хоть как-то утепляли душу, помогали жить.

Вера Максимовна эти месяцы с ним почти не разговаривала. «Беда, — думал Лев. — По какому в конце концов самому больному месту все ударит, когда воздастся?»

— Брачующиеся Орловы! — призвал бодрый голос, зазвучала обязательная музыка Мендельсона, и все тронулись «жениться».

Она и он были здесь сейчас самыми важными, а вокруг колготились их друзья — молодые ребята и мальчики, иные выглядели совсем детьми, хотя некоторые уже прошли сквозь тайны и трюизмы этого обряда, а кое-кто успел совершить и обратный ритуал.

Они идут впереди: Ирина одета в новое, но обычное, не «форменное» платье — не белое, не длинное и без фаты, Сергей тоже не выглядит типичным женихом. Он на голову выше Ирины, у него радостное лицо человека, довольного прежде всего своей независимостью, знающего, как он будет строить свою жизнь рука об руку с этой прекрасной, милой маленькой женщиной. И ничто ему не помешает идти вот так же радостно вперед. И слава Богу.

КОНСИЛИУМ

Лев лежал на тахте, подложив руки под голову, обратив лицо, полное безмятежности, к потолку. Время от времени он выстреливал изо рта дымное одиночное кольцо, которое от момента рождения у самых губ и до растворения в сизом пространстве крутилось само в себе, завораживая своего творца.

Федор склонился над журнальным столиком, где были разложены многочисленные таблицы и кривые, перефотографированные для статьи. Левая его рука застыла на краю столика, и неподвижная сигарета давала ровненькую голубую струйку дыма, которая начинала искривляться в полуметре от порождающего ее источника.

Руслан сидел за столом, положив руки на пишущую машинку, не вынимая изо рта погасшую сигарету.

Посмотришь в это мгновение на них, и любая причина сгодится, чтоб объяснить затишье. Думают? Отдыхают? Поссорились? Надоело?..

— Лев, давай откроем форточку, дышать уже нечем. — Руслан выдернул сигарету изо рта и воткнул ее в пепельницу.

— Во-первых, лень. Во-вторых, открытая форточка только температуру снизит, а кислорода здесь все равно больше, чем могут принять наши легкие.

— И потом, мы привыкли к этому дымному уюту! — Ровненький дымок качнулся, Федор перенес сигарету в рот.

— А вообще-то, если невмоготу, открой форточку. А то и совсем брось курить. Зачем тебе курить, а? — Лев повернулся на бок и обратил лицо к Руслану. — Ну скажи, зачем ты столько куришь?

— Хочется. Потребность у меня такая.

— Ну и глупо. Курение — порок. Пороки нам даны для радостей, а злоупотребление радостями лишает их прелести.

— Да ну тебя, Лев Михайлович. Смотри, вот где у нас самая изюминка. — Федя ткнул пальцем в одну из таблиц, разложенных на маленьком столике.

Лев вытянул шею.

— Угу. — Пожевал губами, помычал, пустил очередное кольцо дыма. — Угу. Правильно. Руслан, прочти еще раз, что получилось в конце.

— Машинка совсем плохо работает. — Руслан протрещал кареткой и вытянул законченный листок.

— Ты что, каждые десять минут будешь вещать про это копеечное несчастье? Святослав же обещал прислать завтра мастера. Не нуди. Читай лучше.

Руслан быстро, не отрывая глаз от листка, пробубнил текст. Не ожидая реакции коллег, взял ручку и стал поправлять опечатки и расставлять знаки препинания. Федор двигал к себе листки и вставлял в текст цифры.

— Русланчик, перерисуй-ка похудожественней схемку вшивания протеза. Ты же можешь сделать это покрасивше.

Все засмеялись чему-то, видно, уже обыгранному в прошлых разговорах.

— А не попить ли нам чайку? — Лев опустил руку за изголовье тахты, вытащил детский телефончик, купленный три дня назад в «Детском мире» на кандидатскую надбавку, и снял трубку. В соседней комнате раздался треск, голос Марты был слышен в трубке и доносился через дверь: «Ну что?»

— Больше ласки и игры, дорогая. Громада была бы тебе благодарна за чаек качеством не хуже нашего кабинетного.

— Как из «Волги-Волги»: Агапкин, снимай трубку — говорить будем, — прокомментировал Руслан.

— Ну, ты эрудит! — восхитился Лев.

— Сколько отдали, Лев Михайлович? — Федя счастливо, по-детски смеялся и, наверное, прикидывал, как эта новая техника пристроится в его доме.

— Зачитывать будем? — Все ж Руслан самый деловой.

— А что тут зачитывать? — Лев последний раз лежа потянулся, затем рывком поднялся и навис над столом. — Таблицы впишем, выводы у нас готовы. Оставьте статью, я чего-нибудь подправлю, а Марта завтра перепечатает начисто.

Лев опять снял трубку:

— Марта, перепечатаешь?

— Когда?

— Сегодня я подправлю, а завтра перепечатать надо.

— Интересно! А сценарий как? Ты что, Лев, не соображаешь? Со статьей вас никто не гонит. Не план же — хобби. А сценарий давно сдавать надо, деньги горят.

— Да ладно, успеешь! Нас тут легион, а там я один. — И повесил трубку.

«Как знаешь», — донеслось из кухни.

— Лев Михайлович, я сам перепечатаю. — Федор стал собирать бумаги.

— Куда ты их берешь? Я еще посмотрю, поправлю. Не боись, мужики, перепечатает.

— Лев, а кого в авторы ставить? — У Руслана ну ни одного вопросика, ни одного словца бесцельно, ну ничего он сегодня просто так не сказал.

— Ясно кого. Во-первых, всех нас. И никаких субординации, строго по алфавиту.

— А Олег? Ему бы надо статейку. Он как раз начинает работать.

— Так-то оно так. Только неохота парня портить с самого начала. Оперировать — еще не работать. Оперировать — самое легкое. Он еще совсем молодой, не так поймет.

— Без пряника не очень-то подействует кнут. — Руслан крепко строил свои взаимоотношения.

— Давай сделаем так. Не надо говорить, что мы уже все сделали. Пусть возьмет цифры, нарисует таблицы, построит актуарные кривые, подготовит выводы. А мы все впишем сейчас. Он должен знать, что за дело в соавторы попал, а не просто так.

— Баловство одно! Дурью мучаетесь, Михалыч. Зачем ему делать зряшную работу?

— Никакое не баловство. Во-первых, еще раз проверим. Во-вторых, потренируется. И в сознании у него будет, что не подачка, а заработанное. Надо же как-то компенсировать видимую всем нашу расхлябанность. А то и он будет думать, как многие, что у нас во всем беспорядок и халдейство сплошное. Все на шермачка можно, и в забияки проскочить на шермачка можно.